— Что с Левой, мальчики? Никто не знает? — спросила Полина Антоновна.

Все переглянулись, никто ничего не знал, и на бюро зашла речь о том, что кому-то нужно зайти к нему.

Борису сегодня было очень некогда. Недели три назад старшая сестра Надя влетела в комнату радостная, сияющая и, остановившись в дверях, выпалила:

— Папа!.. Мама!.. Знаете, куда меня посылают? В Варшаву!

— В какую такую Варшаву? — недоверчиво переспросила мать.

— Ну, как в какую? К полякам!

— А ну, садись! Рассказывай толком! — отложив в сторону книгу, сказал отец.

— Да вот и весь мой рассказ. Вызывают сегодня в райком и говорят: «Мы хотим послать тебя в Варшаву, строить Дворец культуры. Знаешь, спрашивают, об этом строительстве?» Я говорю: «Знаю!» — «Согласна?» — «Ну как же! Конечно, согласна!» Вот и все.

— А ты отца с матерью спросилась? — Ольга Климовна покачала головой.

— Да что тут спрашивать, мама?! — удивилась Надя. — Разве вы не согласны?

— Согласны — не согласны, а спросить нужно было! — наставительно сказала Ольга Климовна.

— Подожди! Это за какие такие заслуги тебя посылают туда? — спросил в свою очередь Федор Петрович.

— Не знаю, папа! Значит, заслужила!

— Значит, заслужила!.. Ничего не скажешь! — Федор Петрович довольно улыбнулся. — Молодец, дочка! И скоро ехать?

— Скоро!

И вот сегодня нужно было провожать Надю на вокзал. Но навестить Рубина тоже было необходимо. Игорь категорически отказался: «Не люблю я его! Не хочу!» — и спорить с ним было бесполезно. А Витя Уваров считал, что после вчерашнего к Рубину должен был идти именно Борис. Борис не отказывался, но как быть с Надей?

Позднее к Полине Антоновне пришла мать Рубина.

— Что случилось с Левой? Возвратился с вечера сам не свой и сегодня не пошел в школу. Говорит, болен, но я не верю.

— А он вам ничего не рассказывал?

— Нет! А что?.. Ведь он у нас такой!..

— Какой «такой»?

— Да как сказать?.. Он очень умный, самостоятельный, живет своей жизнью… Мы уж и не решаемся вмешиваться.

— Напрасно! — заметила Полина Антоновна. — Что он умный — это бесспорно. Но… видите ли… Для нас ценен не просто ум…

— Что вы этим хотите сказать?

— Да вы, по-моему, сами должны понимать: ценность ума определяется его направленностью.

— Вы меня пугаете! — встревожилась мать Рубина.

— Зачем пугать? Я предупреждаю. А случилось у нас вот что.

Полина Антоновна рассказала всю историю подготовки вечера и о всем, что на этом вечере произошло.

— Ах, это тот, соперник Левы! — сказала мать Рубина.

— Какой соперник? — удивилась Полина Антоновна. — Вот видите! Вы, очевидно, сами же поддерживаете в нем не те настроения. То, что я вам рассказала, сделали сами ребята, класс, коллектив и, что важнее всего, без всякого моего участия. А вы говорите — соперник!

— Что же нам теперь делать? — уже другим тоном спросила мать Рубина.

— Прежде всего добиться, чтобы он вам обо всем рассказал.

— Ой, нет!.. Он слишком горд!

— Это не гордость, а гордыня! — возразила Полина Антоновна. — И в ней все зло. Эту гордыню нужно переломить.

— Переломить?.. Вы плохо знаете Леву! — Мать сокрушенно покачала головою.

— А вы что же думаете — оставить в нем эту гордыню, выпустить его с нею в жизнь?..

Мать Рубина задумалась, вздохнула.

— Только я вас прошу, Полина Антоновна: не говорите ему о нашем разговоре!

Придя домой, она пробовала заговорить с сыном.

— У тебя нормальная температура, Лева.

— Голова может болеть и при нормальной температуре, — не глядя на мать, ответил сын.

— Может, у тебя что-нибудь случилось?

— А в чем дело? — уклоняясь от прямого ответа, спросил Рубин.

— Ну как «в чем дело»?.. Лева! Почему ты так держишь себя с матерью?

Он ничего не ответил и только упрямо смотрел исподлобья куда-то в угол. Мать уже знала этот напряженный, тяжелый взгляд и боялась его, а сейчас он был особенно тяжел и особенно упрям. Видно было, что Лева сейчас готов на все, лишь бы не сдать своих позиций, и она не решилась на прямую беседу с ним. В скором времени пришел отец, спросил: «Что у вас тут еще стряслось?» — и мать, разрыдавшись, все ему рассказала.

Начался семейный разговор — самый серьезный, пожалуй, из всех, которые слышали стены этих комнат. В самом начале разговора Лева тщательно прикрыл дверь в соседнюю комнату, где занималась его сестра, — он боялся, что его авторитет рушится и здесь, в этом самом последнем и нерушимом до сих пор убежище. Но это было тщетной предосторожностью — разговор принял такие формы, что взбешенный Лева, схватив пальто и шапку, выскочил из дому. На лестнице, еще не успев одеться, он встретил Бориса.

— Ты что? — удивился Борис.

— А что? — Рубин с яростью взглянул на непрошеного гостя.

— Я думал, ты болен.

— Ну, болен!.. А тебе что?

— Как мне что? Навестить пришел! — Борис улыбнулся, понимая, что сейчас самое сильное оружие против Рубина — спокойствие.

— Н-навестить? — переспросил Рубин.

— Да, навестить! А ты вот…

— Проветриться… Голова болит! — сбавив тон, ответил Рубин.

— Ну, пойдем вместе, — предложил Борис. — Мне тоже проветриться нужно. И… поговорим!

— А что нам говорить?

— Разве нам не о чем говорить?

Рубин молчал. Они спустились по лестнице, вышли на улицу, пошли.

— Значит, обиделся? — спросил Борис.

Рубин молчал. Он знал, что обижаться ему сейчас нельзя, не на что, и… обижался. Отрицать это было нельзя. Борис все равно не поверит. И признать это тоже нельзя…

— Что же ты молчишь, если ты прав? — Борис внимательно посмотрел на него. — Значит, обиделся! Я так и знал, поэтому и пришел. А обижаться-то не на что, Лева, и не на кого! На коллектив не обижаются.

— «Государство — это я!» — усмехнулся Рубин.

— Ты что?.. Обо мне, что ли?

— Нет. О Людовике Четырнадцатом.

Борис пожал плечами. Разговор не получался, хотя получиться он должен, ни с чем другим Борис не хотел мириться. Споры в классе заставили его еще раз продумать все вчерашнее выступление. Из всех упреков, которые ему пришлось слышать, он был согласен только с тем, что сказал Витя Уваров, — почему он не посоветовался с бюро. Не очень собирался он спорить и о журавлях Сухоручко — тут дело вкуса! Но в отношении Рубина Борис продолжал твердо стоять на своем: отталкивать его не нужно, но и прощать тоже нельзя.

Вот почему он в конце концов понял, что с Рубиным должен поговорить именно он и именно сегодня, и если этот разговор теперь не получится, какой же он тогда комсомольский секретарь?

Борис решительно повернулся к Рубину:

— Слушай, Левка, давай по-комсомольски!

Рубин молча опустил голову.

— Ты, может, думаешь, что я против тебя что-то имею? — продолжал Борис. — Нет, Лева! В прошлом году, когда мы вместе начинали учиться в этой школе, я от тебя услышал то, чего раньше от ребят не слыхал, — ты о принципиальности сказал. И я сначала полюбил тебя за это.

— А ребята меня за это невзлюбили! — живо отозвался Рубин.

— Нет, не за это!

— Нет, за это! За то, что хорошо учусь, что добросовестно выполняю все уроки, за то, что… И еще неизвестно, кто из нас настоящий комсомолец! Главная задача комсомольца все-таки прежде всего хорошо учиться!.. А класс за мною не пошел! И еще смеются!..

— А разве ты один хорошо учишься? — спросил Борис. — Что же ты думаешь: ребята вообще не любят хороших учеников? Так, что ли? Ребята понимают, кто и почему учится!

— А я что ж?.. Я для чего учусь? — в свою очередь спросил Рубин.

— Это тебе лучше знать! — ответил Борис. — А только… Вот если бы все учились на серенькие тройки, а ты один блистал бы сплошными пятерками, вот это для тебя было бы…

— Врешь ты! Врешь! Неверно это! — выкрикнул Рубин.

— Нет, верно. И в комсомольской работе и во всем — ты поставил себя над всеми, над коллективом. Вот за что тебя невзлюбили!

— Неверно это! — уже тише возразил Рубин. — Комсомольской работе я всю душу отдавал. Я все выполнял, что мне поручали!