— Ну, эта, пожалуй, не забудет! — усомнился Саша Прудкин.
— Забудет! Они все такие: поругаются, поругаются — и забудут.
Ребята пошумели еще и решили молчать..
— Ну, как младенцы ваши? — в глазах директора мелькали хитрые, смешливые живчики, и Полина Антоновна не могла понять, что они означают. — И мяч выкрали? — уточнил директор свой вопрос.
— Выкрали.
— Ловкие ребята. Как же это вы так… проштрафились?
Тон директора никак не давал повода всерьез увидеть выговор в этом последнем не то укоризненном, не то просто так, шутливом вопросе. Но Полина Антоновна чувствовала себя неловко: как она могла действительно «проштрафиться». Она улыбнулась и развела руками:
— И на старуху бывает проруха. Что ж, виновата!..
— Да-а-а…
— Я, может быть, совершила ошибку, — снова не поняв это многозначительное директорское «да», нерешительно сказала Полина Антоновна. — Может быть, нужно было проявить больше настойчивости, требовательности, но…
— Формы требовательности разные бывают, Полина Антоновна! — перебил ее директор. — Вы заложили дрожжи и надеетесь со временем пить хороший квас. Так я вас понимаю?
— Хороший квас? — встрепенулась Полина Антоновна. — Да! Надеюсь! На «подумайте» тоже может формироваться коллектив. Я так считаю!
Полина Антоновна горячо, с вызовом посмотрела на директора, хотя вызов этот относился скорее не к нему, а к маленькой, толстенькой Варваре Павловне, которая сегодня сказала что-то двусмысленное насчет разных там «подумайте» и прочих нежностей с ребятами. Но директор ничего этого не знал, а потому не понял и недоуменно пожал плечами.
— А я не спорю. Но пусть все-таки скажут! — он предупреждающе поднял палец кверху. — Пусть скажут!
— Скажут, Алексей Дмитриевич. Они хорошие ребята. Уверяю вас! Я в них верю.
— И я верю!
Смешливые живчики исчезли в его глазах, он смотрел твердо, уверенно.
Полине Антоновне всегда нравилась в нем эта спокойная, нерушимая уверенность, и, кажется, именно в ней она чувствовала видимую основу его педагогической линии: директор — олицетворение порядка, директор — олицетворение требовательности, директор — олицетворение уверенности. Иногда эта уверенность казалась чересчур смелой и рискованной, иногда его безапелляционный тон раздражал, будил желание возразить и поспорить. Но сейчас Полине Антоновне было приятно слушать директора. Он укреплял в ней собственную веру в ребят, в здоровые начала ее нового класса, и увеличивал силы для предстоящего ей большого труда.
Много лет, работает Полина Антоновна в школе и успела сделать на своем веку не один выпуск. В волосах ее серебрится иней, но в душе не заглохла та живая, беспокойная струна, без которой работа превращается в отбывание должности. В каждый выпуск она вкладывала всю себя, каждый раз жалела об ушедших от нее питомцах, чувствовала себя опустошенной. И она совершенно искренне говорила об этом директору, когда, уступая требованию мужа, отказывалась от нового класса. Ей казалось, что она не сможет теперь по-настоящему полюбить новых, чужих, тех, которых она должна принять в свою душу, что для них там действительно не найдется больше места.
Но вот случилась эта история с футболом, вот она вошла в класс, встретилась глазами с одним, с другим, с третьим, заметила юркнувшее за чью-то спину матовое лицо с дерзким взглядом — и все в ней точно ожило, встрепенулось, напряглось. А исчезновение мяча ее еще больше задело. Задел ее не самый факт, — она ведь искренне сказала тогда ребятам: «Берите! Чей он? Берите!» Правда, она не представляла себе, как они возьмут и когда, забыла об этом, не продумала. А они вот все продумали и нашли эти «как и когда».
Ведь она только что проводила их из школы, всех, кажется, проводила, одела и попрощалась. И все, кажется, ушли. А потом она вспомнила о мяче, вернулась в класс, но мяча уже не было. Провели! Ее, старого, стреляного воробья, провели, как молоденькую, только что начинающую работать девчонку. Это было даже интересно!.. Но, значит, она что-то упустила, что-то у нее прошло между пальцев. И… «Не поверили! — вдруг вспыхнуло в ее сознании. — Вот это, пожалуй, хуже всего: не поверили!»
Нет, этих ребят она никому не отдаст! И добьется… Конечно, сразу найти общий язык с классом трудно, почти невозможно, так не бывает. Над этим придется поработать и помучиться, но она добьется своего.
Поэтому, когда директор в дальнейшем разговоре предложил ей сделать на педсовете доклад о формировании детского коллектива, она охотно согласилась. Ей и самой хотелось перед началом работы еще раз разобраться в этом вопросе и привести свои мысли в порядок.
И вот она идет в специальную педагогическую библиотеку имени Ушинского и спрашивает, что есть нового по организации коллектива. Вот она роется в своем книжном шкафу.
Чтобы все было на виду, она выложила значительную часть его содержимого прямо на пол, склонилась, копаясь в бумажном старье. Сейчас она совсем не та собранная и подтянутая учительница в темно-синем костюме, с орлиной искоркой во взгляде. Это полная пожилая женщина в широком домашнем халате с крупными розовыми цветами, за которые муж в шутку зовет ее «клумбой».
Полина Антоновна отыскивает и пересматривает старые конспекты и записи, разбросанные по многочисленным тетрадкам и блокнотам. Их давно надо бы свести воедино, и для этого стоило бы засесть и поработать. Но времени нет — у учителя всегда нет времени, — и вот теперь сиди и копайся.
Попались перевязанные ленточкой, заставившие ее всплакнуть, тетради покойного сына — и по трем линейкам с косыми, каким-то случаем уцелевшие от его детства, и последние «выпускные», с не оформившимся еще, но уже беглым, явно претендующим на «взрослость» почерком. Среди тетрадей почему-то отбившееся от всей пачки фронтовое письмо.
«Мама, прости, что я не попросил у тебя разрешения и стал курить. Здесь без этого нельзя. А когда вернусь, я курить брошу…»
И не вернулся: погиб в бою за деревню Морозова Воля, Варшавского губернаторства…
Вот пачка бумаг, каких-то благодарностей еще за старые, довоенные годы, а среди них — групповая фотография ее предвоенного выпуска: молодые, красивые юноши и девушки смотрят на нее с этой уже тронутой временем карточки. И среди них она сама — тоже еще молодая, сильная, без досадных морщинок и без почетной, но тоже не очень радостной изморози в волосах. Годы бегут и бегут, отщелкивая, как счетчик в такси, пройденный путь, — бегут так быстро, что иной раз хочется спросить у водителя: «А у вас счетчик в порядке?» Но что значат годы по сравнению с этой карточкой? Одного нет, и другого нет, и о третьем мать все глаза выплакала, а четвертый вернулся без обеих ног. Война, война! Чего она только не натворила!..
А вот и записи:
«Если бы меня спросили, что самое главное требуется в настоящее время от учителя, то я бы сказал: растить нового человека. У нас создается новый человек социалистического общества. Этому новому человеку нужно прививать самые лучшие человеческие качества»
«Только личность может действовать на развитие и определение личности, только характером можно образовать характер»
Золотые, неувядаемые слова, основа педагогики!
Как это правильно и в то же время как просто! А формы этого воздействия? Пути влияния? А передаточный механизм? А общественный тонус класса, встречные, побочные влияния? А весь строй нашей жизни?..
Полина Антоновна читает и думает, думает и читает.
Она давно поняла наивность старой примитивной формулы: учитель учит, ученик учится. Так думать теперь можно или по крайней неопытности или по непростительной лености мысли. В действительности все обстоит сложнее и серьезнее. Ага! Вот и ироническая цитата из Макаренко:
«Воспитатель помещается в некоторой субъективной точке. На расстоянии трех метров находится точка объективная, в которой укрепляется ребенок. Воспитатель действует голосовыми связками, ребенок воспринимает слуховым аппаратом соответствующей волны. Волны через барабанную перепонку проникают в душу ребенка и в ней укладываются в виде особой педагогической соли».