Сели в поезд — и сразу превратились в ребят, в детей, очутившихся на воле, на просторе, на свежем воздухе. Уже из окна вагона они любовались полями, лесами, только еще покрывающимися зеленью. Вот на темном фоне елового леса, зубчатой стеною ставшего поодаль, точно искусный художник наложил тончайшей кистью прозрачное зеленоватое облако. Это еще не зелень, это зеленый дымок, это только-только распускающиеся березки. Вот осинка со стройным серовато-зеленоватым стволом развесила длинные сережки. А вот черемуха! Еще немного — и она зацветет своим пышным, дурманящим цветом.

«Хорошо!» — думают ребята. Им, прожившим зиму в городе, весенний мир представляется каким-то ненастоящим, — стоит только к нему прикоснуться, и он скажется призрачной красивой декорацией.

Но вот они сошли с поезда, прикоснулись к этому миру — и все оказалось настоящим, живым! И березовые листочки, оказывается, удивительно пахнут чем-то горьковатым и прилипают к рукам. И осинка, как оказалось вблизи, тоже развернула красноватые листочки, прозрачные, нежные.

А вот овраг! Он дик и глух, он весь зарос черемухой.

— Ух, и хорошо здесь, когда все зацветет! — неожиданно проговорил Игорь.

Друзья стояли на краю оврага, и смотрели, и впитывали в себя запахи весны и краски родной природы.

— Овраг имени… — говорит Валя Баталин.

Он романтик, он не может просто смотреть и любоваться. Ему хочется связать все, что он видит, с тем, что таится в душе.

—…имени Юли Жоховой! — колюче улыбнувшись, закончил за него Игорь Воронов.

У Вали на лице смущение, но он не умеет врать.

— Ну что ж, Юли Жоховой! — соглашается он, стараясь за этой простодушной откровенностью спрятать правду.

И началось: «поляна имени Нины Хохловой», «опушка имени Люды Горовой», «ручей имени Лены Ершовой», «озеро имени Тани Деминой».

— А это озеро или болото?

— Озеро!

— Ну, конечно! Разве может быть болото имени Деминой!

Борис посмотрел на Игоря. Чего это он?.. Вот черт! Над всеми насмехается!.. И откуда он взял?..

Всем троим ясно, что лучшего места для прогулки не найти, но они забыли уже, зачем приехали, — бродят по лесу, наслаждаясь тем, что могут просто гулять и ничего не делать.

Погуляли — легли на поляне, среди рассыпанных по ней одуванчиков, стали смотреть на небо. День веселый, улыбчивый, выглянет из-за облака солнце, улыбнется, спрячется, опять выглянет. Брызнул дождик, но быстро прошел.

Говорили о предстоящей прогулке, о приближающихся экзаменах, о девочках — старались определить их «сущность».

Все сходились на том, что коллектив у девочек не так организован, как у мальчиков, что Нина Хохлова важничает и «много из себя воображает», что староста класса Инна Вейс, наоборот, «ничего из себя не воображает, девчонка, как девчонка», что Лена Ершова, главный редактор газеты, умничает, «вроде нашего Рубина, хотя попроще», а Юля Жохова…

— Ну, как ты понимаешь Юлю Жохову? — в упор спросил Валю Игорь.

— Юлю? — переспросил тот.

— Да! Юлю! — Игорь прямо, не мигая, смотрел ему в глаза.

— Во всяком случае… она не умничает и не важничает, — осторожно ответил Валя.

— И не скромничает, — в тон ему добавил Игорь и засмеялся.

Смех этот разозлил Валю, и он уже убежденно и горячо возразил:

— Зато она естественная.

— Она-а?.. Прыг-скок да ха-ха-ха — думаешь, это естественно? Искусственно все это, и ничего в ней естественного нет. Ты как, Борис?

— Живописное существо! — уклончиво ответил тот, а потом, подумав, добавил: — Такие Юли на первый взгляд выигрывают, а на второй проигрывают.

Всем нравилась Люда Горова, и все удивлялись, почему не она у девочек секретарь комсомола.

— Эта — вроде Игоря: дюже старательная! — пошутил Борис.

— Я вот тебя! — Игорь навалился на Бориса, началась возня.

Повозились — пошли дальше. Перешли ручей с холодной и чистой водой, звонко бормотавший что-то на мелком каменистом перекате. Игорь присел на корточки и стал копаться в камнях — он оказался любителем их. Рядом с ним присели и остальные. Сравнивали гнейс и гранит, полевой шпат и песчаник и собирали куски белого, как сахар, кварца. А вот кремень со следами какой-то окаменелой ракушки!.. Потом оказалось, что рядом с перекатом — целый бассейн, море! И вот уже по морю поплыли корабли — щепки, кусочки коры — целая эскадра. По ней тут же открыли огонь — те самые песчаники и гнейсы, которые только что так заботливо собирали, великолепно сослужили службу в качестве снарядов дальнобойных орудий.

После «морского боя» пошли в лес, увидели двух белок и долго наблюдали за ними — как они прыгают с елки на елку, гоняются друг за другом.

Так в ребячестве прошел день и так же, по-ребячески, закончился.

Они направились на станцию, чтобы ехать домой, в Москву, вышли на железнодорожную линию и зашагали по шпалам. Заходящее солнце путалось среди вершин, среди тонкого кружева зеленеющего, по-весеннему еще прозрачного леса, отсвечивая на рельсах, уходящих далеко-далеко вперед. Где-то там должна быть станция, где именно — точно неизвестно, но где-нибудь должна быть. На душе было то хорошее безразличие, которое приходит в минуты самого полного, безмятежного отдыха. Шли и болтали.

Навстречу, из-за далекого поворота, показался дым паровоза. Шел поезд. Ну что ж, идет и идет. Ребята продолжали шагать по шпалам и болтать. Машинист дал гудок, и по гудку Игорь с Валей Баталиным сошли с пути на обочину.

А Борису вдруг пришла в голову совсем шальная ребяческая затея — идти навстречу поезду, пока выдержат нервы. Он шел по шпалам, продолжая разговаривать с товарищами и иногда поглядывая вперед на приближающийся поезд. Машинист дал второй гудок.

— Сходи! — сказал Игорь.

— Ничего! — ответил Борис, продолжая идти навстречу поезду.

Машинист дал еще гудок и еще и, наконец, протяжный, тревожный, настойчивый. Борис продолжал идти.

— Да что ты дурака валяешь? Сходи! — крикнул Игорь.

— Сойду! Успею!

Теперь он уже не отвечал продолжавшим что-то кричать товарищам и даже не слушал их. Все внимание его было сосредоточено на нарастающем гуле поезда и несущемся прямо на него паровозе. Паровоз шел и гудел, гудел… Но Борису было не до гудка, он рассчитывал момент. И когда паровоз был совсем близко, Борис свернул в сторону.

В ту же минуту мимо него пронесся паровоз с высунувшимся из будки машинистом, за ним — вагоны, на подножках вагонов стояли люди и что-то кричали. По крикам этим Борис сообразил, что его «эксперимент» вызвал на поезде целую тревогу, а по замедляющемуся стуку колес — что поезд останавливается.

— Бегите! — крикнул он ребятам и сам бросился в сторону, в лес.

Он перепрыгнул канаву, бежал по кустам, по пням, по болоту и наконец спрятался за какую-то вывороченную из земли корягу. По звукам, доносившимся до него сзади, он слышал, что поезд остановился, что из него высыпал народ, потом были слышны какие-то крики, и наконец поезд тронулся. И только когда его шум стал замирать вдали, Борис вышел из-за своей коряги.

— Эй! — крикнул он осторожно.

— Эй! — откликнулся ему голос.

Борис пошел на голос и вскоре встретил Игоря.

— А где Валька?

— Не знаю!

— Э-эй! — крикнул Борис.

Ответа не было.

— Где он?

— Ну и натворил же ты! — зло проговорил Игорь. — И что выдумал! Как мальчишка!

— Ты понимаешь, — пытался оправдаться Борис, — я думал нервы испытать.

— А у машиниста нервов, что ли, нет?

— Что ж мы теперь будем делать? — совсем как маленький, спросил Борис. — Где ж Валька? Э-гей! Ва-аль! Э-ей! — крикнул он еще раз, сложив рупором ладони, но ответило ему только эхо.

— Увезли! — сказал Игорь.

— Как увезли?

— Очень просто. Я слышал его голос и что-то еще, какую-то возню. Одним словом, увезли!

— Тогда едем!

— Куда?

— Куда?.. Это куда направление: в Москву или из Москвы?

К их несчастию направление, куда ушел поезд, было от Москвы, в Дмитров.