— Эх, закричать бы так, чтобы эта отвратная, глупая, проклятая жизнь рассыпалась в прах! — сказал я Феликсу, но ответа так и не получил. Я поднялся со своего места, предоставив Феликсу самому справляться с джигом. В просвете между двумя домами, на отдаленной окраине Мунли, около крупного темно — коричневого пятна — рудничных цехов, — я разглядел Уилфи. Он двигался очень медленно, и я подумал, что Джон Саймон и Бледжли тоже, должно быть, умерили свой шаг.

Я уж совсем собрался было спрыгнуть с эстрады, как вдруг к ней подошел дворецкий Джабец. В его величавом кивке ясно чувствовалось, что он смакует эту манеру здороваться и надолго остался бы здесь, храня бесстрастнопостное выражение лица и наслаждаясь каждым проявлением заискивания перед ним, Джабецем, если бы для работы, для исполнения одной из его служебных обязанностей, не требовался честный, добросовестный человек. Он сообщил, что мисс Элен изволила высказать пожелание угостить музыкантов освежающими напитками. Мы сошли с эстрады и медленно пробрались к группе разодетых и расточающих улыбки дам, которые расположились среди деревьев. Феликс двигался позади меня, то и дело прикладывая к своему влажному лицу платок, а в промежутках усиленно громко сморкался в него, чтобы стряхнуть с себя ощущение робости — ощущение, которое больше всего донимало его. Когда я подошел поближе, Элен предложила мне пирожное. Она была настроена кокетливо и намеренно проделывала глазами и ртом такие штучки, которые только злили меня: разве до того мне было после пережитых страхов и тревожных мыслей о Джоне Саймоне?

— Откровенно говоря, — сказал я ей очень тихо, — мне совершенно безразлично, избавится ли когда — нибудь ваш отец от бессонницы. И зачем только мне взбрела в голову мысль перевалить «ерез Артуров Венец! Что до ваших пирожных, то оставьте их, пожалуйста, себе. Я не любитель сластей.

— Чем вы взволнованы, арфист?

— Не могу объяснить. Меня осаждает целая флотилия черных мыслей. Эти псалмы — от них исходит запах сырой могильной земли. А слезы ужаса в глазах людей, которых караулит смерть, и пот вожделения на лицах юношей… Все это влага, которую мы накачали, бренча на струнах. Мне необходимо на время убраться прочь отсюда. Всего!

Я побежал по тропинке между деревьев, свернул в сторону и оказался на дороге, по которой ушел Уилфи Баньон. Полмили от околицы поселка я пробежал единым духом.

Мне стало плохо от одышки и избытка злых предчувствий. Как ни пристально я всматривался в лежавшую передо мной темную даль, я не увидел на дороге ни живой души. Я начал успокаиваться. Почувствовал себя увереннее насчет Джона Саймона. Возможно, что Бледжли, говорил я себе, задался целью только проследить, куда направляется Джон Саймон. Каким — то бредом казалось, чтобы такие сверхса- монадеянные князья гордости, как Пенбори и Радклифф. пали так низко, чтобы они использовали наемных убийц и душегубов для расправы с оппозицией и пресечения неугодной им формы критики. Бред! Мне припомнилось мое столкновение с Бледжли на плиммоновском участке. Но там дело обстояло совсем иначе. Там я был правонарушителем. На это слово я мысленно откликнулся ироническим посвистыванием, но приказал этому эху замолчать, чтобы я мог заниматься самоутешением и наложением заплат на трухлявые дыры моих тревог.

Бледжли, говорил я себе, — наемный страж. И хоть, на мой взгляд, захватчики общинной земли— помешанные, тем не менее эта форма помешательства имеет широкое распространение и, очевидно, пользуется благоволением парламента в Лондоне и самой королевской власти независимо от того, кто восседает' в данный момент на троне. А если Бледжли и замышлял какое — нибудь зло против Джона Саймона, то Уилфи Баньон, расставаясь со мной, по — видимому, готовился к быстрому мщению. Да и всю эту спекуляцию на ненависти и насилии я считал каким — то уродливым и грязным вторжением в мой мир. Надо было мне с самого начала начисто выключиться из этой истории и твердо держаться моего собственного образа мыслей и жизни, тех веселых, неторопливых, беспечных скитаний день за днем, которые я в совершенстве приспособил ко всей сумме своих запросов.

Я присел на пригорке у дороги. По мере того как мои силы восстанавливались, а игривое воображение расцветило светлыми красками участок моего сознания, только что омраченный горестными размышлениями, я стал гадать о значении взгляда, которым Элен подарила меня, когда предлагала пирожное. В уголках ее глаз затаилась теплота. Может быть, ее занимало и влекло ко мне как раз то, что мы были совершенно чужие, непонятные друг для друга люди, то есть то самое, что и меня влекло к ней? А может быть, дело просто в том, что странная, необычная встреча внесла в ее жизнь приятное разнообразие, оказалась пере- дышкой — хотя бы даже и от обладания неограниченным богатством, властью и правом заставлять по собственному произволу целые массы народа неустанно трудиться, как трудятся муравьи? Далекие друг от друга, мы, может быть, проходя мимо, на минуту — другую с интересом созерцали друг друга. Уж хотя бы только как любителю долгих прогулок, мне невредно было бы изучить все горы, долы, расщелины в сердечном пейзаже этой женщины. А если пейзаж этот окажется мертвенно плоским и даже отталкивающим на всем своем протяжении, так что же, невпервой я выношу беспросветную тоску из моих отношений с женщиной. И если бы она даже завлекла меня с тем, чтобы позже огреть меня по голове стэком для верховой езды, то и тогда это послужило бы только богатой темой для моих размышлений и для рассказов, когда все мои зубы выпадут и отекшие конечности положат конец моим скитаниям, когда я перестану радоваться пустякам и утрачу свою беспечность…

Я вскочил с пригорка. Из леса, на значительном расстоянии от меня, раздался приглушенный визг смертельно раненного человека. Постояв, я снова бросился бежать. Я держал курс к лесу. Пробежав еще некоторое расстояние, я почувствовал, как ноги опять начали сдавать, и на сей раз не от усталости, а потому, что из лесу до меня донеслись звуки ударов — таких частых, приглушенных, до ужаса выразительных, что я прямо обмер.

Я пробирался по лесу медленно и настороженно. Удары прекратились. Я вышел на прогалину. Прямо перед собой я увидел Уилфи Баньона, который стоял, прислонясь к стволу дуба, с искаженным лицом и с какой — то растерянной полуулыбкой. Вены на шее у него бешено пульсировали, из горла вырывались какие — то мучительные всхлипывания. У ног его лежал Бледжли с окровавленной головой, раскрытым ртом и широко разметавшимися ногами и руками. Пальцами он глубоко впился в землю, густо покрытую опавшей листвой.

— О боже, боже! — воскликнул я. — Какой ужас! Посмотри на него, Уилфи, посмотри!

— Я уже насмотрелся. Не дрожи, арфист. Нам нужно его куда — нибудь сплавить. Теперь я уже чувствую себя лучше, значительно лучше. А было ужасно, когда я встретил его и принялся за дело. Сначала он очень шумел, а по — том постепенно стал затихать, и тогда уже стало лучше.

— Где Джон Саймон? — спросил я.

Мне хотелось, чтобы Уилфи хоть несколько мгновений помолчал. Мне казалось, что тогда он избавится от странного заикания при разговоре.

— Думаю, что Джон Саймон в Уэстли, — откликнулся Уилфи. — Он, по — видимому, даже не знает, что этот наймит собрался следить за ним. Я пустился короткой дорогой и стал поджигать Бледжли в лесу. Войдя в чащу, он бросился бежать, хотел, видно, догнать Джона Саймона раньше, чем тот минует лес. Тут же я впервые и стукнул его. Другого выхода не было. Иначе он прикончил бы и меня и Джона Саймона.

— Конечно, конечно!

От всех этих разговоров и от вида мертвечины в голове у меня все завертелось волчком. Уилфи сразу будто обледенел, он стал холоден и деловит. Он отыскивал взглядом место, куда бы упрятать труп Бледжли. Наконец он указал на неглубокий ров в несколько ярдах от того места, где мы стояли.

— Давай ткнем его туда. Прикроем листвой, сучьями, землей.

— Но его же все равно. найдут, Уилфи. Люди же не идиоты. Ты сыграл на руку Пенбори.