— Не-ет! Не меня!.. Ее!.. Я приказываю! — донеслось из облака. Потом голос сменился воем, сорвавшимся в стон и хрип.
Послышался шум падения тела — точнее, костей, обтянутых остатками плоти.
Мари судорожно сглотнула, отворачиваясь — то, во что превращало человека тление заживо, видеть не хотелось.
Почему так вышло?
Он ведь верно назвал ее Имя…
Времени на размышления ей не дали. Весь Остров неуловимо сместился, небо померкло — языки темного пламени, веющего не жаром, но ледяным холодом, вздымались вокруг, образуя огромный купольный зал. Вместо мокрого песка и прибоя — черные мраморные плиты пола, исчерченного багровыми знаками и письменами. Место, на котором стояла Мари, было девятигранной площадкой, приподнятой над полом. Одна из граней примыкала к невесть как оказавшемуся здесь береговому утесу, который заметно вырос и потемнел. На остальных гранях стояли алые и черные свечи в причудливых подсвечниках. «Жертвенник», — похолодела Мари. Она много читала и слышала об обряде, знала, что и за чем будет происходить — и все же ей захотелось оказаться где-нибудь очень и очень далеко…
— Ты вольна уйти, когда пожелаешь: не в наших обычаях принуждать кого бы то ни было. Даже врага — хотя мы с тобой и не враги… пока. Я просто прошу тебя: задержись еще на пару минут. Можно?
Эти слова прозвучали за спиной у Мари, когда она, готовясь выскользнуть из Убежища, коснулась дверной ручки. Оглянулась: в коридоре стояли все трое — Линн, Гленна и встрепанный спросонья Тьери. Мари почувствовала себя виноватой.
— Я… — начала неуверенно, не зная, что говорить дальше.
— Мы знаем, — махнула рукой Гленна, успокаивая. — Жаль, ничем помочь не можем.
Она не хотела уходить. Но знак — странное кружево хищных линий меж ключиц — не давал ей покоя. Сначала возникла тупая тянущая боль, потом — жжение, через несколько дней ставшее просто невыносимым.
— Твой хозяин недоволен, — развел руками Линн. — А пока ты ему принадлежишь, мы можем для тебя сделать только одно. Отпустить.
— Иди — куда и когда хочешь, главное — после того момента, когда ты вошла сюда, точнее — когда Тьери тебя принес, — пояснила Гленна.
— Он… Ну, тот, кто проложил вашу Дорогу — он что, настолько властен над временем? — поразилась девочка.
— Он вообще-то его создал, — спокойно ответил Линн. — Как и все остальное…
Дверь отворилась — прямо на вечнотенистую площадь перед ее Храмом. Вдали замирали отголоски прощальных гонгов — только что завершился обряд проводов ночи, который Мари всегда пропускала, уходя на гору…
Мари очень хотелось поскорее добраться до безопасности, до своей кельи… Потому, попрощавшись, она быстро шагнула в дверь — и не слышала, как Линн говорил Гленне:
— Вижу, ты немножко поменяла ее Имя…
— Ты ведь не против? — лукаво улыбнулась та.
— Уверен: ей это не повредило, — подтвердил он.
— На одном из утерянных языков ее имя значило «горькое море», — задумчиво произнесла Гленна.
— А теперь будут в нем и Альма — «душа», и Риэль — «владычица»…
Линн и Тьери вслушались, поймав отголоски далеких наречий — упавшая капля морской воды и серебряный звон листвы небывалых деревьев…
— … и Аль — «Настоящий», — помолчав, кивнул Линн.
— Это уж — как она сама выберет, — вздохнула Гленна.
— Хей-йох! — Тьери прошелся колесом по коридору и вспорхнул на ступеньки. Сверху долетел его голос:
— Хотел бы я посмотреть на рожу Безликого, когда он попробует отнять у нее такое Имя… Эка беда: у него и рожи-то нету!
— Шут чешуйчатый! — покачал головой Линн, пряча улыбку. — Не поминал бы его от нечего делать…
И добавил серьезнее:
— А посмотреть… Посмотреть хотелось бы. Если Проложивший Дорогу даст оказаться здесь вовремя…
Свечи на гранях алтаря вспыхивали одна за другой, и слышались голоса:
— Безысходность… — и лицо Жреца, выхваченное мертвенным колдовским пламенем, сверкнуло из-под капюшона — лицо худощавое, острое, изрезанное морщинами…
— Хаос… — голос был негромким, а лицо Жрицы — нарочито невзрачным, но в безумных черных глазах жила свирепая, необузданная сила, а отголоски слова разнеслись эхом по всему залу.
— Страсть пожирающая… — Жрица этого храма больше всего напоминала старую жабу. Не верилось, что когда-то она была одной из тех самых служительниц мистерий страсти, чьи пляски сводят зрителей с ума…
— Боль Вездесущая… — красная, потная рожа, искаженная гримасой постоянного страдания.
— Смерть Всеприемлющая… — бледная личина, подобная маске.
— Ночь Первозданная… — фиолетовый взгляд Эннис, полный гордости за себя и за свой Храм.
— Забвение… — бесцветный голос; равнодушный, тут же стершийся из памяти образ — ни пола, ни возраста…
И знакомым шипящим говором, искаженным не до конца унятой болью:
— Бездна…
Показалось — или на левой щеке старого Йеннара действительно багровеет свежий шрам?
Голос, звучавший первым, загремел снова, отражаясь от сводчатого потолка:
— Завершается Испытание, и Тень готова принять избранную, победившую остальных в трехдневной битве…
— Ни одного из них она не лишила жизни сама! — возразил Йеннар. Заметно измотанный, он едва стоял, опираясь на плечи раболепно согнувшихся слуг.
— Испытание есть испытание. Безликому виднее, — парировал настоятель храма Безысходности, бывший в этот год Великим жрецом. — Насколько мне известно, последний ее противник — ученик твоей школы — использовал Силу, доступную лишь уртарам… и, кажется, даже назвал ее Имя?
Выдержав язвительную паузу, Великий заключил:
— Не нам решать. Подождем знака!
И, с глубоким поклоном обращаясь к скале, возгласил:
— Наш повелитель и владыка, яви свою волю!
Алтарь пошатнулся — Мари, не ждавшая этого, упала ничком. Ее талисман, оборвав цепочку, покатился туда, где прежде лежало тело врага — а теперь веером рассыпались упавшие талисманы. Семь продолговатых пластин на вороненых цепочках. Семь оборванных жизней…
Медальоны ожили. Алые искры бежали по темному металлу, очерчивая на каждом из них ту самую руну. Срываясь с цепочек, словно переспелые сливы, медальоны обретали подобие жизни, причудливо вытягиваясь, изгибаясь, сплетаясь и сцепляясь вместе.
— Знак Безымянного! — воскликнули наставники хором, в котором слышалось и торжество, и страх, и — в одном, до дрожи знакомом — нескрываемая ненависть.
Но голос Великого оставался бесстрастен:
— Мариэль из Храма Первозданной Ночи, встань! Пояс уртара — твой. Прими его — и да будет с тобой Сила и наш повелитель!
Под звуки грозного и мощного пения, в котором угадывалось куда больше восьми голосов, живой пояс лег в руки Мари. Сияние сменило цвет, наливаясь пурпуром. Черная глыба обрела очертания трона с сидящей на нем фигурой — человеческой и в то же время не вполне. Замирая, Мари поняла, в чем дело: у сидящего на престоле не было лица, только тьма, подобная грозовой туче. И такой же тучей показалась, появившись ниоткуда, его свита — ждущие за престолом. Воздев и опустив руку — в отблесках света выглядевшую, как оживший базальт — Безликий проговорил:
— Возьми часть моей Силы — и отдай мне свое Имя и свое тело. Надень пояс!
Голоса взмыли вверх, оглашая зал пронзительной ритмичной мелодией. Пояс в руках девушки отозвался нетерпеливой дрожью. Мариэль мутило. Не было ни радости, ни облегчения — только усталость и страх. Она с трудом оторвала взгляд от сидящего на троне, чтобы поглядеть на пояс. И отшатнулась, увидев невидимое прежде.
Пояс был пропитан кровью.
Кровью тех, кого не приняли на учебу — в каждом из восьми храмов ежегодно освобождалось лишь одно место. Остальных принесли в жертву — Кай-Харуду и тому, кто был избран. То есть — ей.