Аромат можжевельника и трав — запах дома, запах безопасности. Отчего же сон бежит от тебя, Бродяга, словно тень — от лунного сияния?

Мари спит спокойно… как всегда. Голова — на левом плече Яна, отросшие волосы спадают на подушку лаково-черной волной. Она долго искала Дом — и, кажется, нашла его. Хорошая сказка обязана хорошо и закончиться. Что же гнетет тебя?

Пройдут дни, месяцы, годы… не пройдут — пролетят: вы ведь, наверное, будете счастливы вместе… по крайней мере, вы можете дать друг другу счастье. Вырастут дети, за ними — внуки, вы состаритесь, не заметив того, и однажды о вас скажут: «Они жили долго и умерли в один день». Опять-таки, как в сказке.

И уж вовсе сказочной станет Дорога — растворится в мареве южных пустынь и снеговеях Севера, уйдет в те дали, где ты был когда-то — и те, где уже никогда не будешь…

Готов ли ты к такому?

Сможешь ли?

В Доме есть все.

А то, чего не хватает — появляется, когда нужно.

Но бумага и перо в то утро так и не нашлись, и записку пришлось оставить на стене — углем из прогоревшего очага:

«Этот Дом — твой.

Оставайся сколько хочешь — здесь ты в безопасности.

Меня не ищи. Не получится — да и не стóит.

Я очень хотел бы остаться с тобой.

Хотел бы быть твоим героем.

Хотел бы… но не смогу.

Прости».

Часть 3

Двери

Едва проснувшись, Мари откинула одеяло и поднялась. Запахнула теплый халат, не глядя, ступила в меховые шлепанцы. Так же, как и в то, давнее утро.

За окнами Дома серебрилась занавесь тумана, легкого, весеннего. А раньше там играло робкое солнце, выглядывая из-за снежных шапок на вершинах вековых сосен. А еще раньше — свинцовое небо плакало промозглыми осенними дождями.

С тех пор, как ушел Ян, дожди успели смениться снегопадами, а теперь те вновь готовились уступить место ливням.

Дом вел себя так, словно чувствовал вину за прежнего хозяина и пытался ее загладить: вернувшись на третьи сутки из безуспешных поисков, Мари почти против воли ощутила себя дома. Освоилась. Привыкла к уюту и безопасности. К тому, что есть уголок, который можно назвать своим.

Но теперь из Дома надо уходить, уходить быстро и далеко — в полный ловушек мир, к тем самым людям, которые раз за разом пытались лишить ее жизни.

Мари подошла к окну, взяла с подоконника кружку орехового напитка, любимого с детства, и булочку … неужели с корицей?

Запах показался неожиданно острым. Голова закружилась, и мысли вихрем снежинок — или тумана — помчались в место и время, отдаленное от Дома сотнями миль и дней… В место, которого больше нет.

— Стойте! Да стойте же! Мы убиваем друг друга!..

Голос был тонким, отчаянным, надорванным. Он смолк, потом еще раз пронесся над бухтой, ударился о скалы, повторив то же. Стало очень тихо. Затем в воздухе что-то коротко свистнуло. Голос превратился в стон и умолк.

Мариэль приподнялась на руках и осторожно осмотрелась. Затянутый туманом берег казался пустым. До зарослей колючек, из-за которых слышался голос, было дюжины три шагов, но их пришлось бы сделать по открытой полосе пляжа. А те, кто охотится на нее, могли заметить ее и в предутренней мгле.

«Будь осторожна, — вспомнила она слова Наставницы. — Не верь никому и ничему. Полагайся только на себя. Ты будешь там одна, помочь некому. Таковы условия Испытания…»

Одна против семерых врагов. Никто не знает, каковы они — звери, нежить, колдовские мороки… может быть, люди. Такие же, как она сама…

Мариэль мотнула головой, отгоняя эту мысль. Задумываться и сомневаться сейчас нельзя. Не для этого ее восемь лет учили тому, что неведомо обычному человеку. Учили наносить и врачевать смертельные раны, понимать языки зверей и птиц и беззвучный говор растений, разбираться в переплетении ветров, морских течений и дорог этого мира. Учили видеть скрытое за пределами видимого и слышать то, что недоступно слуху. Ломали слабую человеческую волю, переплавляя ее во что-то куда более твердое — вначале ей казалось, слишком твердое и даже чужое для девчонки ее лет, но теперь это уже стало частью ее самой, и без него она жизни не мыслила.

Слева ощущались шаги. Кто-то крался без малейшего шума, но Мариэль уловила движение и затаилась, готовясь к броску. Легкий клинок шевельнулся в ладони, и медальон чуть замерцал в полутьме: кто-то был близко, хотя и не слишком, и — невероятно, но… этот кто-то тоже обладал Силой.

— …Сила даст вам все, чего вы хотите от жизни — власть, богатство, долголетие, — все, что угодно. Но и вам надо посвятить себя Силе полностью…

Гулко отдавались под сводами пещерного зала слова человека в алой мантии. Лица его не было видно под капюшоном — только гладко выбритый подбородок. Света в огромном зале было немного — несколько свечей на столе, за которым сидел жрец, да факелы безмолвных стражей, которые привели в этот зал толпу перепуганных детей. Мариэль почти не помнила детства, но этот день — день, когда ее отдали в один из храмов Кай-Харуда — запомнила навсегда.

Было жутковато, голова кружилась от голода, усталости и непонятных ароматов, влекущих и отталкивающих одновременно. Потом с ней долго беседовала главная жрица храма — молодая, красивая. Имя ее было Эннис. Руки и лицо ее были очень светлыми, почти белыми; темные блестящие волосы — заплетены в тяжелую косу. Но все это Мариэль заметила позже. Как только их взгляды встретились, она утонула в глазах жрицы, похожих на бездонные темно-фиолетовые колодцы.

Когда Эннис улыбалась, в них, казалось, зажигались звезды — далекие, загадочные и немножко холодные. До этого никто так долго не говорил с Мариэль, никто так внимательно ее не слушал. Эннис было интересно все: то, о чем Мариэль давно хотела рассказать, но некому было выслушать; равно как и то, о чем она никому говорить не собиралась, но почему-то рассказала именно ей.

Через несколько минут (часов? лет? время летело так незаметно!) Эннис знала о ней больше, чем кто-либо. Больше, чем знала о себе она сама. Мариэль не помнила последнего вопроса — помнила только, что, отвечая, она расплакалась, и ей стало стыдно и страшно, а Эннис, обняв за плечи, подвела ее к большому тусклому зеркалу, висевшему рядом. Зеркало обрело прозрачность, и Мариэль увидела себя такой, какой она была, и заплакала еще горше.

— Не плачь, — мягко прозвучал голос Эннис откуда-то сзади. — Если захочешь, ты станешь такой же, как я.

— Такой же? — отозвалась Мариэль, вглядываясь в зеркало.

Жрица встала за нею, сбросив алый плащ. Руки ее сверкнули в полусвете комнаты — под плащом была короткая куртка без рукавов, перехваченная в талии широким кожаным поясом, и облегающие мягкие брюки. Она повернула светильник так, чтобы Мариэль лучше видела ее в зеркале. Лицо Эннис, ее фигура, даже волосы — все, казалось, говорило об одном и том же: о силе, власти, уверенности и еще о чем-то, чего Мариэль тогда не понимала.

— Такой же? — вновь спросила Мариэль и отвернулась, чтобы не видеть больше себя теперешнюю. Она почему-то сразу поверила жрице. Может, ей просто очень хотелось верить…