— У бабули три ордена: два — Знак Почета, один — Трудового Красного Знамени, — горделиво вставила Белла. Она стояла рядом с коляской, держа в руках старинный альбом в кожаном переплете с застежками. — Персональную пенсию получает. Врачи говорят, что она сможет встать, победить болезнь. Правда, бабуля?

— Правда, внучка. Большевики не сдаются. Мы из особого теста сделаны. С учебниками трудно было: Алешка решил переписать книгу Лосева. Месяц, а то и больше работал. Говорил мне, что профессор Лосев — лучший в мире геолог. Мечтал о встрече с ним. Жили мы до войны в центре города в большом деревянном доме. В сорок третьем году в него попала зажигательная бомба, дом сгорел. Я успела вынести самые необходимые вещи, карточки на хлеб, попался под руки и учебник, переписанный Алешкой от руки. — Полина Мироновна снова помолчала, собираясь с силами. Дроздова извинительно посмотрела на нее. Больная сделала протестующий знак рукой и сказала:

— Ничего, ничего… Дорасскажу. В сорок пятом году, это было в сентябре, мы вселились в этот домик. Горком партии посодействовал, чтобы у меня с тремя детьми была крыша над головой. Однажды я пришла домой после первой смены — дети еще в школе были — и принялась стряпать. Не заметила, как в комнату вошел молодой человек в военной форме без погон. Тогда все демобилизованные так ходили. Я спросила у него, что его привело в наш дом, а он отвечает:

— Здравствуйте, вы меня не знаете, а я знаю ваше имя, вы Полина Мироновна Векшина. Я с вашим племянником, Алексеем, в техникуме учился, он закончил, я — нет. Решил продолжить учебу. У вас должен сохраниться учебник, списанный его рукой, Алексей мне как-то рассказал, что переписал от корки до корки книгу профессора Лосева. Отдайте ее мне, пожалуйста, я хорошо заплачу.

Сперва решила: отдам, но потом жалко стало: память об Алексее. Покажи, Белка, альбом.

Замелькали старинные фотографии… Наконец, Бела остановилась на нужном снимке. На нем изображены пятеро: две девушки и трое юношей.

— Это я, — Полина Мироновна показала глазами на девушку, застывшую посередине снимка, — тогда мода такая была: в матросках ходили. Шестнадцатый год. А рядом со мной — Георгий Зубрицкий, отец Алексея. Красивый был, видный.

Дроздова вздрогнула: ей показалось, что она где-то когда-то видела это удлиненное лицо, взгляд с грустинкой, так не вяжущийся с волевой складкой губ.

— Мне кажется, — нерешительно проговорила Дроздова, — я этого человека видела когда-то. Не таким молодым, но видела. Уж больно глаза знакомы. У мужчин редко бывают такие грустные глаза, — вздохнула Лена.

— Бывает, — благодушно вставил Савелий Николаевич, — двойников на свете много. Недавно я прочитал книжку Ржевской. В ней сказано, что у Гитлера пять двойников было.

— Не встревай, Сава, — устало прервала его Полина Мироновна, — твоя аналогия глуповата.

— Слово-то какое: «ана-ло-гия», — протянул Савелий Николаевич, — опять намекаешь, что я из всех вас самый неграмотный?

— Зато честный, — ласково ответила Полина Мироновна и протянула ему руку.

Савелий Николаевич склонился к ней с той галантностью, которая всегда отличает хорошо воспитанного человека, поцеловал ее.

— Вот и хорошо, что не обижаешься, — улыбнулась Полина Мироновна, — а вы рассказывайте, Леночка, рассказывайте.

— О чем?

— Вспомните, где и когда вы видели мужчину, похожего на нашего Георгия. Может, он жив… Скитается где-то, прячется от власти.

Дроздова потерла лоб ладонью.

— Нет, нет, не может быть! — Она широко раскрытыми глазами смотрела на Полину Мироновну.

Та откинулась на спинку кресла, впилась взглядом в Дроздову. Ноздри старой женщины нервно вздрагивали.

В комнате воцарилась тишина, было слышно, как Савелий Николаевич отправившийся в кухню, гремит самоварной трубой, раскалывает звенящие под топором сухие поленья.

— Показать вам книгу, которую переписал Алексей Зубрицкий? — спросила Белла.

Дроздова молча кивнула. Девушка подала Лене несколько переплетенных воедино тетрадей. На титульном листе каллиграфическим почерком выведены фамилия автора и название книги: «Гидротермальные месторождения полезных ископаемых Советского Союза».

Ровные строки рукописи, рисунки, схемы, таблицы. Адский труд. Ей, Дроздовой, такое было бы не под силу. Как же надо было любить свою будущую профессию, чтобы с такой любовью и старанием переписать более трехсот страниц со всеми схемами, рисунками, таблицами, формулами. Перечертить карты, разрезы, стратеграфические колонки. И в самом конце рукописи — в последней тетради: «Переписано студентом Алексеем Зубрицким. Исполнен труд, завещанный наукой геологией».

Дроздова отложила тетради на стол, сказала:

— Этой книге — место в музее нашего треста.

— Если надо, — возьмите, вам отдам. Пусть люди знают, каким был Алеша Зубрицкий. — Полина Мироновна прикрыла глаза ладонью, — в этих тетрадях — частица его души, его трудолюбия. Его нет с нами вот уже двадцать шесть лет, а помощь его мы ощутили совсем недавно.

— Каким образом?

— Вам покажется странным одно обстоятельство, я тоже сперва удивилась, но… — Полина Мироновна опустила руку, глаза ее, совсем не по-старчески живые и блестящие, смотрели поверх плеча Елены Владимировны, словно Векшина что-то видела там, за окном. — В позапрошлом году, за день до моего семидесятилетия, к нам пришел мужчина, очень представительный, симпатичный, в дорогом костюме, с толстым портфелем. Назвался Лозинским Павлом Станиславовичем и сказал, что в марте сорокового года Алеша его выручил — дал взаймы пять тысяч рублей. Потом Алеша исчез, война началась, послевоенная разруха, голод, холод. Словом, сказал Лозинский, не смог он вернуть долг до сих пор, а теперь вот возвращает. Я отказывалась, но Павел Станиславович настоял на том, чтобы деньги я взяла.

В комнату вошел Савелий Николаевич с самоваром. Из трубы к потолку поднималось горячее марево. Запахло дымком.

Белла быстро собрала на стол…

…Вермишев попросил Бориса приехать: прилетели Гронис и Парамонов.

— Меня вызывают в обком партии — совещание представителей правоохранительных органов. Гронис и Парамонов ждут в твоем кабинете.

Туриев и Феликс поздоровались, как старые и добрые знакомые. Парамонов сидел на диване, сосредоточенно рассматривал ногти на пальцах.

Туриев не торопился с допросом: пусть человек соберется с мыслями. Да и ему, Борису, надо сосредоточиться наметить про себя план-схему разговора с Парамоновым. Он ходил по кабинету, исподволь изучая лицо Парамонова. Точно его описала Федорова, но не отметила одну характерную деталь: губы — сочные и яркие, словно тронутые помадой. Вот сейчас он начнет задавать этому человеку вопросы, ведя следствие по определенному руслу, словно ненароком направлять, удерживать «на плаву» допрашиваемого.

— Прошу! — Туриев сделал приглашающий жест.

Парамонов, ссутулившись, подошел к стулу, отодвинул его от стола, сел.

— Давайте побеседуем, а потом составим протокол, внесем в него самое важное. Согласны?

— Неужто для беседы меня сюда на самолете доставили? — В смешке Парамонова чувствовалась неуверенность. — Вины за собой не знаю. Да, несколько лет назад познакомился с Луцасом, бывали вместе, помогал ему по работе, не гнушались распить бутылку.

— Луцас перед отъездом на Кавказ разговаривал с вами?

— Говорил, что собирается поехать к морю. Он не первый раз уезжал, особенно летом, по турпутевке и за границу ездил.

— Ваше постоянное место работы?

— Осветитель в драмтеатре. Зарплата — хуже некуда. Вот и приходилось подрабатывать у Луцаса, он не жадничал, иной раз до трехсот рублей в месяц отваливал.

— Только за то, что помогали леса ставить да краски растирать? Да и что там растирать, все краски — фабричные. Не слишком ли высокая оценка вашего труда?

— Иногда приходилось выполнять его поручения…

— Какие? — Борис лег грудью на стол, потянулся за пачкой сигарет, Парамонов услужливо пододвинул ее. Закурили.