Все-таки остаточные явления энцефалита дают о себе знать. Надо всерьез подумать о себе. Никаких Лебединых, никакой тайги. Возьмет отпуск — поедет в санаторий. Или в Дом отдыха. И обязательно с Леной. Отныне он без нее — никуда. Самоуверенность? Нет, решение.

Окончательное и бесповоротное. Никаким сомнениям не подлежит.

Примет ли и она такое решение? Черт возьми, мужчина называется, не найдет в себе смелости объясниться. Надеется на ее сообразительность. Какое слово — «сообразительность». Не может подобрать другого?

Все, довольно предаваться мечтаниям. Работа ждет. Это хорошо, когда есть работа, она помогает держать себя в руках, не раскисать. Что боль? Она пройдет, как все проходит. Работа мысли — самая изнурительная. Особенно когда не можешь создать систему размышлений.

Борис вернулся к столу, по привычке стал чертить на бумаге хитросплетения линий — так ему легче думалось.

Версия относительно Зарова никак не примет стройную форму. Конгломерат предположений, сопоставлений, спародический анализ фактов, атмосфера поведения Георгия Николаевича при беседах… Что-то выпало, ускользнуло от внимания, но — что? Нет какого-то главного звена, от которого зависит многое, если не все.

Следственная практика показывает, что очень часто какая-нибудь на первый взгляд мелочь, неброский факт могут значительно повлиять на установление истины. Как правило, очевидцев совершения преступления не бывает. Преступник, уничтожая следы, умышленно создает ложные ситуации, сознательно заводит расследование на неправильный путь, чтобы выиграть время, уйти от разоблачения.

Размышления Туриева прервал тихий стук в дверь. Борис встал, сел за стол, громко проговорил:

— Да!

В кабинет нерешительно вошла Мадина. В правой руке она держала кожаную хозяйственную сумку. Девушка смущенно обратилась к Туриеву:

— Собственно, я пришла к Вермишеву. Он позавчера попросил меня помочь следствию.

— В каком смысле?

— Дмитрий Лукич вызвал меня к себе и спросил, как часто в нашем доме бывает Георгий Николаевич. Я ответила, что почти каждый вечер приходит пить чай, они с мамой дружат. Дмитрий Лукич велел мне при случае поставить перед Заровым тщательно вымытый и протертый стакан, чтобы на нем остались отпечатки пальцев только Георгия Николаевича. Так вот, вчера мама сварила пиво, пригласила Зарова — она всегда зовет его попробовать, Георгий Николаевич любит домашнее пиво. Его кружку я принесла. — Мадина достала из сумки кружку, завернутую в белоснежную салфетку. — Обернула ее так, как посоветовал товарищ Вермишев.

— Спасибо, Мадинка, спасибо, — пробормотал Туриев. Ай да Вермишев, ай да Дмитрий Лукич! Здесь он опередил его, Туриева. — Твою услугу не забуду. — Борис вызвал дактилоскописта, отдал ему кружку со словами:

— Выявить отпечатки, сравнить с теми, что на бутылке и на примусе. Сколько понадобится времени?

Дактилоскопист развернул салфетку, посмотрел кружку на свет:

— Жирненькие следы оставлены, однако, — довольно проговорил он, — через час-другой получите акт экспертизы.

— Лады. Жду.

Мадина мялась, желая что-то сказать, Туриев заметил беспокойство девушки:

— У тебя есть еще что-то?

— Вчера Георгий Николаевич очень долго пробыл в сарае, почти до полуночи.

— Ты что, наблюдала за ним?

— Да нет… Фильм по телеку закончился, я вышла на балкон перед сном, смотрю — свет в сарае горит. А через несколько минут из него вышел Георгий Николаевич. За спиной у него был рюкзак.

— Он сейчас дома?

— Утром был. Ходил за молоком, нам две бутылки принес, он всегда и для нас молоко покупает. Наверное, дома. Он хороший человек, — покраснев, сказала Мадина.

Борис задумался. Ему вспомнилось, как он сказал Зарову при последней беседе:

— Смотрительница музея в городе Д. поведала мне, что Луцас интересовался вами.

Заров на какой-то миг втянул голову в плечи, тут же распрямился и горделиво сказал:

— Ничего странного, мною многие интересовались. Не зря портрет в музее находится. Тем более, что Луцас художником был. Может, он возжелал, чтобы я ему позировал?

— Откуда вам известно, что он занимался рисованием?

Заров сложил брови «домиком», с иронией в голосе ответил:

— Так вы же сами мне сказали, батенька!

Как же тогда Борис не насторожился! Ведь Заров допустил прокол: Туриев никогда не говорил ему, что Луцас — художник. Вот оно, одно из недостающих звеньев в построении версии.

Борис обратился к Мадине:

— Ты сегодня в ночную смену идешь?

— Да.

— У меня к тебе просьба: надо одного нашего товарища каким-то образом поместить в сарае.

— Наблюдать за Георгием Николаевичем? — серьезным тоном спросила Мадина.

— Но как это сделать, чтобы Заров ничего не заподозрил?

— Очень даже просто, — оживилась Мадина, — пусть ваш товарищ вроде как приедет к нам из села — наш родственник. Хорошо бы на мотоцикле.

— Почему на мотоцикле? — Туриев улыбнулся.

— А как же? Поставит его в сарай, будет с ним там возиться.

К нам иногда мой двоюродный брат приезжает, так он из сарая не выходит — все время свою «Яву» разбирает, собирает, мажет, вытирает.

Туриев вызвал Сабеева Мишу, объяснил ему задачу.

Через десять минут Миша и Мадина помчались на мотоцикле домой.

Давно известно, что следственная версия, как процесс мышления, строится на основе фактического материала. Сама версия — отражение этого материала в сознании следователя. И надо было ему, Туриеву, позаботиться о том, чтобы заполучить «пальчики» Зарова. Вермишев будет упрекать. Но за дни следствия много сделано, собранных материалов достаточно, чтобы приступить к построению окончательной версии.

Остается роль Васина во всем этом деле. Какова она? И вообще, имеется ли хоть какая-нибудь связь между Заровым и Васиным? Судя по всему, они не знакомы лично. Но разве можно так думать? Если скрывают — значит, есть для того причины. Интересно, имеется ли портсигар и у Зарова? Если да, — причастность всех троих — Луцаса, Зарова и Васина — к одному делу, пусть призрачно, но просматривается.

Раздался телефонный звонок. В трубке — голос Сабеева:

— Борис Семенович! Заров вышел из дома, направился к трамвайной остановке, звоню из автомата. Что прикажете делать?

— Если сядет в трамвай, — садись и ты. Словом, глаз с него не спускай.

— Пересек трамвайную линию, вошел в химчистку. Буду ждать, пока выйдет…

— Не теряй его из виду. Иди за ним.

— Заметано! — На том конце провода раздался щелчок.

Судя по всему, Заров чувствует себя в полной безопасности: скрыться не пытается, все время на глазах у соседей по дому, по двору. А, собственно говоря, почему он должен ощущать опасность? Туриев никакого повода к этому пока не дал. Что касается их бесед, — они носили корректный характер интеллигентных людей. Заров даже прилагал усилия, чтобы разжечь у Туриева интерес к Скалистому плато.

В кабинет вошел дактилоскопист, виновато склонил голову.

— Прибор полетел. Придется подождать, товарищ Туриев.

Борис не сразу понял, в чем дело. В мозгу застряло слово «подождать».

— Чего подождать? — переспросил он.

— Результата. Не могу пока сравнить отпечатки, прибор полетел.

— Досадно, — протянул Борис.

— Вызвал мастера. Пока приедет… Один мастер на всех. У меня все. — Селезнев быстро удалился, что-то бормоча про себя.

В шестом часу позвонил Сабеев:

— Мой подопечный полчаса назад навестил меня.

— То есть?

— Приходил в сарай, копался в деревянном ларе, потом готовил спиннинг: менял крючки. Песню мурлыкал: «Шаланды полные кефали…» Сейчас сидит на балконе, чай пьет.

— У тебя все?

— Почти.

— Как понимать?

— Есть хочется.

— Сейчас позвоню Мадине, если ты такой стеснительный, попрошу покормить тебя.

— Годится! В напарники кого-нибудь пришлёте?

— Перхуна Игоря. Устраивает?

— Жду!

Вермишев пришел в восемь вечера, вызвал Туриева. Дмитрий Лукич сидел на диване, массажировал толстыми пальцами кожу головы, недовольно бурча: