В Риге Бориса постигла неудача: Иннокентий Федорович утром скончался. В квартиру Клунникова приходили люди, то и дело подъезжали к дому машины — на них доставлялись венки, продукты. Иннокентий Федорович, в отличие от Луцаса, был, видимо, общительным человеком, имел немало друзей и хороших знакомых.

Его сестра на просьбу ответить на несколько вопросов с упреком посмотрела на Бориса, сказала:

— Сил на разговоры нет. Кеша у меня на руках умер, последний его вздох приняла. Завтра похороним, — тогда расспрашивайте.

Гронис пригласил Туриева к себе. Феликс не лез с расспросами, но Борис понимал, что Грониса интересует дело. Молоденький лейтенант пришел в органы недавно — с институтской скамьи. Туриев в нескольких чертах обрисовал обстановку, сложившуюся вокруг Скалистого плато.

— Козе понятно: Луцас пошел на поиски военных складов. Они существуют, убийца держит на прицеле каждого, кто рискует подниматься на плато.

— Так и не так, — возразил Борис, — в летнее время по той тропе поднимаются сотни людей: они ходят в лесок, расположенный в ущелье, собирают там малину, кизил рвут, грибы лукошками оттуда таскают. Здесь что-то не то.

Они сидели за столом до поздней ночи. Гронис несколько раз отправлялся на кухню, чтобы сварить кофе, а бутылка коньяка так и осталась непочатой…

Вечером следующего дня Борис, предварительно позвонив по телефону, встретился с сестрой Клунникова.

Дарья Федоровна, уронив натруженные ладони на подол темного платья, сидела на табурете, предоставив Борису шаткий стул. Они находились на балконе. Было прохладно, Борис передергивал от легкого озноба плечами, но попросить перенести разговор в комнату не решался.

Дарья Федоровна стала рассказывать.

— Кеша со своим другом Яном месяцев восемь назад поехал на Кавказ. Луцас мне почему-то не нравится. Уехал, видно, от своей хахальницы, сколько уж носа не кажет.

— Ян Луцас погиб, — вставил Борис.

Дарья Федоровна от неожиданности даже пошатнулась, прижав ладони к голове.

— Прости меня, господи, о покойнике плохо сказала. Когда же это?

— Убили его.

— Убили? Господи, за что же?

— Это нам и надо выяснить, Дарья Федоровна. И за что и кто. Поэтому очень важно как можно больше узнать о Луцасе, о его знакомых.

— Не знаю никого из его знакомых. Бывал он у Кеши часто. Вместе в плену находились, бежали оттуда. Кеша, в другой раз, бывало, задумается и скажет: «По гроб буду Яна благодарить. Если бы не он, сгинул бы, немцы перед концом лютовали». А я не жаловала Яна. Ехидным он мне казался.

— Вы бывали при их встречах?

— Конечно, Кеша любил, чтоб они за столом посидели, вот я и крутилась вокруг. Последнее время Ян попивать стал.

— Не вспомните, о чем разговоры вели?

— Все больше о плене, вспоминали какого-то лейтенанта, сокрушались, что ничего о нем не знают.

— Ваш брат когда из плена бежал?

— Да в конце войны уже, в апреле. Точно, пятнадцатого апреля. Из лагеря они ушли, Обензее назывался лагерь. Там, Кеша рассказывал, наши штабелями помирали.

— Дружили они, значит, в плену находясь?

— Кеша, бывало, начнет благодарить Луцаса, так тот сидит, напыжится, словно индюк. Гордо ходил, по телевизору выступал… Но однажды поссорились они. Так повздорили, что Ян на брата чуть не поднял руку, еле-еле уговорила его успокоиться.

— Из-за чего поссорились?

— Кеша сказал ему, что воспоминания пишет, с издательством договорился, а Ян в бутылку полез: не смей, мол, без меня ничего сдавать, я их прочитать должен. Брат удивился и ответил, что он ему не указ, что про плен он совсем мало напишет, все больше о первых днях войны, когда Кеша со своими товарищами заставу на нашей западной границе держал. Луцас и вовсе разозлился, слюной аж забрызгал. Но помирились они через несколько дней. Кеша сказал Луцасу, что ничего писать не будет. Ян обрадовался. А когда он ушел, брат хитро улыбнулся и сказал мне, что все равно напишет свои воспоминания. Он писал их в своем садовом домике.

— А мне можно эту рукопись почитать?

— Конечно! Завтра поедем в сад. Она там должна быть. Единственного брата похоронила, — горестно вздохнула женщина.

— Он не был женат?

— Жена его не дождалась, к другому ушла в сорок четвертом, сейчас где-то на Дальнем Востоке. А мы жили на Украине, сюда нас Ян Луцас позвал. Он-то коренной рижанин. В дом, где он раньше жил, попала бомба. Одиноким был. За это жалела его… А вы оставайтесь ночевать в той комнате, — Дарья Федоровна показала на дверь напротив кухни, — там диван стоит.

Около полудня следующего дня вместе с Гронисом и Дарьей Федоровной Туриев поехал на садовый участок Клунникова. Рукопись нашли в ящике колченогого стола — стопка бумаги. Строчки неровные, сбегающие немного книзу. Борис составил протокол на изъятие рукописи. Участливо обратился к Дарье Федоровне:

— Мы вернем вам записи брата. Почитаем, сделаем необходимые выписки, если понадобится, и вернем. Не волнуйтесь.

— Вроде что-то от сердца отрываете.

— Брат читал вам то, что писал?

— Да. Трогательно написал, особенно о маме нашей, — Дарья Федоровна всхлипнула.

— Перед тем, как уехать, Луцас и ваш брат строили какие-то планы?

— Чего строили, не знаю, не очень-то я тогда прислушивалась к их разговорам. Я вообще-то на Линейной живу, к брату перебралась, когда он сильно заболел. Так однажды ко мне домой пришел Луцас и говорит: «Я в вашей летней кухне под потолком кое-что в свое время спрятал. Можно забрать?» Забирайте, сказала я, мне чужого не надо. Луцас поставил табурет, взобрался на него и из-под потолочной доски достал что-то круглое и плоское, завернутое в грубую ткань. Я только спросила, почему он эту штуку у меня прятал, а не у себя. Луцас улыбнулся и сказал: «У меня-то своего угла нет».

Среди вещей Луцаса ничего круглого и плоского не оказалось. Что же он прятал у Дарьи Федоровны? Может, тоже блюдо? — усмехнулся про себя Борис…

…Валентина Ивановна не ожидала появления в ее квартире Туриева и Грониса. Она недовольно посмотрела на них, что-то пробормотала под нос, но в комнату пригласила.

Туриев, направляясь сюда, испросил у прокурора района, где живет Валентина Ивановна, ордер на обыск.

Он протянул ей его со словами:

— Это сделать необходимо.

Валентина Ивановна пробежала глазами по бумаге, вернула ее Туриеву и проговорила надломленным голосом:

— Ничего вы здесь не найдете. После отъезда Луцаса я произвела генеральную уборку.

Гронис привел двух понятых. Пожилые мужчины сидели на стульях посередине комнаты, на их лицах было написано обостренное любопытство.

Прошло два часа. Все было осмотрено. Валентина Ивановна устало проговорила:

— Не поверили… Зачем все это надо было ворошить? Теперь убирай. Такое горе у меня, а вы…

— Вы нами командуйте, мы все приберем, как было, — мягко проговорил Борис.

— Не надо уж, — махнула она безнадежно рукой, — как-нибудь сама управлюсь.

Один из понятых, слесарь Андрей Петрович Близнюк, с готовностью произнес:

— Позову мою Варьку, она тебе враз поможет.

Туриев остановил его взмахом руки, мол, не надо.

— К вам просьба: никому об обыске.

— Это ясно, как день, — согласился другой понятой, учитель-пенсионер Сократ Платонович (это же надо!) Маргис, — однако, извините за подсказку, вы не все осмотрели, товарищ. Я имею в виду счетчик…

— Я, что, электричество ворую? — с издевкой спросила Валентина Ивановна, но Туриев услышал в ее голосе не только злость, но беспокойство.

— Не сам счетчик, Валентина Ивановна, — вежливо отреагировал Сократ Платонович. — Понимаете, — обратился он к Туриеву, сразу увидев в нем старшего, — у всех счетчики прикреплены снаружи к стене, а у Валентины Ивановны он утоплен в нишу. Эту нишу, по просьбе Луцаса, сотворил мой сын. Мой Альберт любит того… Как это говорится? Ага! Поддать. За красненькую он и сделал нишу. — Маргис пошел в прихожую, знаком приглашая за собой остальных.