Подойдя к дому, Борис удивился: в большой комнате ярко горел свет. Мама вечером обычно включает свой любимый торшер под зеленым абажуром, садится в кресло у камина и читает.

Туриев в несколько прыжков преодолел крутую лестницу, сунул ключ в замочную скважину, дверь медленно открылась: она не была заперта.

Борис, не снимая туфель (забыл о гневе, вызываемом этим поступком у мамы — неукротимой аккуратистки), почти вбежал в комнату. На некоторое время он застыл на пороге: в кресле сидела Евгения Дорофеевна, у ее ног на маленькой скамейке примостилась Лена. Женщины перематывали шерстяные нитки.

Евгения Дорофеевна бросила взгляд на туфли Бориса. Он тут же вернулся в переднюю, вошел в комнату в тапочках.

— Вот и я, — коротко сказал он.

— Рано сегодня. Несчастная твоя будущая жена: ей придется ждать и волноваться.

— Моя жена будет самая счастливая, мамуля, — Борис поцеловал Евгению Дорофеевну в плечо, — ожидание — страж любви. Чем дольше ждешь, тем больше любишь.

— Ладно, ладно, будем ужинать, — Евгения Дорофеевна ушла в кухню.

Елена Владимировна подняла на Бориса смеющиеся глаза:

— Удивлен? Скучно стало. Подумала: а не пойти ли мне в гости. Помнишь, как Винни-Пух ходил в гости?

— Не помню потому, что не читал.

— Вообще-то поговорить мне с тобой надо. Уделишь мне несколько минут?

Евгения Дорофеевна собрала на стол, сказала:

— Садитесь, ешьте. Я приготовила сегодня на ужин вкуснейшее блюдо, называется «сам пришел». Кто пришел, почему пришел — неизвестно, но рецепт блюда таков: баранина, различная зелень, соль. Все тушится на медленном огне без воды.

— Один аромат чего стоит, — потянула воздух Дроздова. — Сразу дом вспомнила. Моя мама тоже хорошо готовит, особенно — блины. Туриев ел и тайком поглядывал на Елену. Как она изящно держит в руке вилку! Почему — изящно? Держит, как все, как каждого ребенка учили дома или в детском садике. Нет, нет, она держит вилку особенно. А какой у нее красивый лоб — слегка выпуклый, чистый, упрямый.

Дроздова поймала взгляд Бориса, улыбнулась, потом нахмурилась.

Почему? Вспомнила что-нибудь? Увидела во взгляде Бориса дерзость, любование ею? Ну почему, почему он все время ищет оправдание своему поведению, своим взглядам, своему желанию увидеть ее? В конце концов он человек уже достаточно взрослый, чтобы сказать себе: «Эта женщина мне дорога, потому что я люблю ее». Он где-то вычитал: «Каждая любовь начинается по-своему, но только настоящая никогда не кончается». Настоящая ли эта? Ведь были у него в юности увлечения. Как это здорово — в тридцать лет говорить «в своей юности».

Старинные часы в углу комнаты пробили десять. Евгения Дорофеевна и Дроздова удалились на кухню мыть посуду, Борис вышел на балкон, закурил. Прислушался: стук в кухне прекратился — женщины справились с посудой. Сейчас сюда придет Лена… Так и есть — она подошла к перилам, облокотилась о них и сказала:

— Может быть, я заблуждаюсь, но сегодня в ресторане обратила внимание на одну странную, я бы сказала, деталь в поведении Игоря Ивановича. Мы пришли в «Интурист» в шесть вечера. Васин метал остротами, весь пружинился от радости. Это легко понять… удачная защита, заинтересованность начальства в Скалистом плато… В общем зале все столики были заняты, мы выбрали беседку в садике ресторана.

Васин любезно предложил мне сделать заказ. Я остановилась на бутылке «Псоу» и шашлыке. Пока официант, как у нас принято, почти час оформлял заказ, мы болтали о том, о сем. Васин несколько раз закуривал, но каждый раз делал две-три затяжки и давил сигареты в пепельнице. Доставал он их из мятой пачки. По-моему, курил он «Лайку». Да, да, «Лайку». Ты бывал в садике ресторана «Интурист?»

— Даже сегодня побывал, горя желанием увидеть тебя. Думал, вдруг вы еще пируете.

— Беседки там решетчатые, все и всех видно. — Лена не обратила внимание на его иронию. — Когда мы выпили по первому бокалу, Васин сказал, что ему необходимо на минутку отлучиться. Словом, он вышел из беседки. Отсутствовал минут десять. Я уже стала волноваться. Сижу, кручу головой. И вдруг вижу: он подошел к беседке, где сидели туристы, по-моему, немцы. Постоял у входа несколько секунд, вошел в беседку и у одного из туристов попросил прикурить. И знаешь, что меня удивило? Совсем не то, что у него была с собой зажигалка, прикуривал при мне сигареты, меня удивило, что, подойдя к немцу, он достал из Кармана портсигар! Я успела заметить, что портсигар массивный, на вид золотой. Васин раскрыл его, достал оттуда сигарету, прикурил от зажигалки немца и вернулся в нашу беседку. Понимаешь?

— Ничего не понимаю.

— Не притворяйся, Борис! Почему он попросил прикурить, когда у него есть зажигалка?

— Топливо кончилось.

— Согласна. Но почему сигарету он достал не из мятой пачки, а из портсигара?

— Захотел показать немцу-туристу, что и мы не лыком шиты.

— Нет, здесь что-то не то, и ты прекрасно понимаешь.

— Ты в чем-то подозреваешь Васина?

— Это твоя профессия — подозревать. Я просто сомневаюсь. — Беспомощно развела руками Дроздова.

— И что дальше?

— Я спросила у него, откуда ему достался такой портсигар? Васин сделал большие глаза: вы заметили портсигар? Ну и зрение у вас. — Показал мне его. Золотой, тяжелый, на верхней крышке — монограмма. Я спросила, что она означает, Васин ответил, что не знает, а портсигар ему достался по наследству.

— Знаешь, Лена, тебе опасно со мной общаться, — рассмеялся Борис, — в ближайшем будущем в каждом житейском факте начнешь искать криминал. Забудем о портсигаре, — а про себя отметил ее наблюдательность, умение обобщать некоторые элементы действия другого человека. — Вы быстро ушли из ресторана?

— Ровно в половине восьмого. Я погуляла по набережной, потом пришла сюда просто посидеть с твоей мамой. Она сказала, что ты дал ей телефон, куда можно позвонить, но я посчитала неприличным звонить неизвестно куда.

— Знаешь, Лена, оставайся ночевать у нас, не ходи ты больше в свой противный номер.

— Да мне осталось-то жить в нем двое-трое суток.

— Тем более. Я пойду ночевать к Мишке, он через дом живет. В половине шестого буду дома, Харебов должен привести кое-что.

— Касается убитого? — Дроздова свела брови у переносицы, между ними обозначилась тонкая резкая морщинка.

— Да.

— Ой, а можно мне будет посмотреть на то, что он привезет?

— Утро вечера мудренее, — проговорил Борис и обнял Лену.

Она напряглась, застыла. Борис слышал стук ее сердца. Он мягко привлек ее к себе. Лена подняла глаза, они казались черными и глубокими. Борис нерешительно прикоснулся губами к ее щеке. Дроздова освободилась от его объятий и тихо сказала:

— Нельзя злоупотреблять правом хозяина, уважаемый товарищ Туриев. Вам пора идти к вашему другу Мише, раз уж я воспользовалась вашим гостеприимством. Уже достаточно поздно.

Туриев погладил ее по голове.

Лена ушла в комнату, села в кресло у камина. Борис не уходил к Мишке. Он последовал за ней. В ее глазах он увидел беспомощность ребенка, смущенно отвернулся, протянул руку к выключателю, щелкнул им. Под потолком вспыхнула люстра, яркий свет залил комнату. Женщина на миг зажмурилась и рассмеялась:

— Мне у вас так легко, так хорошо.

— Оставайся насовсем.

— Теперь так делают предложения? А ведь мог бы стать на колени, ситуация подходящая: старинное кресло, древний камин и не совсем старенькая женщина. Бальзаковского возраста.

— Давно стою перед тобой на коленях.

— Тысячу лет и десять дней? А сколько дней нас ждет впереди?

— Нужна электронно-счетная машина, по крайней мере, чтобы подсчитать.

В дверях появилась Евгения Дорофеевна.

— Будем пить кофе, дети мои.

— Мне на ночь кофе пить вредно, — шутливо бросил Борис, — да и пора уже идти к Мише. Лена остается ночевать у нас.

— Чудесно! Я хотела предложить, но почему-то постеснялась. И вообще… Считайте наш дом своим, Лена. Я все вижу, меня, старую, не проведешь, — Евгения Дорофеевна погрозила Борису сухим пальцем: — Ишь, хитрец!