— Да не Кучерова, а Савченко! Они в воздухе. Вот не удержалась, позвонила мне по-соседски. А когда пришла, я решила позвонить тебе. Ну какая разница как! Дозвонилась, и все. — Ольга Ивановна покосилась на Наталью и осторожно прикрыла поплотней дверь. — Она волнуется, Толик. Места себе не находит. Ну, тебе этого не понять... Наташа, милая, потрудись — возьми в серванте, слева, под стеклом, розеточки для варенья, только тихонько... Она на восьмом месяце, Анатолий! — Ольга Ивановна прикрыла трубку ладонью, хотя Наташа уже вышла, притворив за собой дверь. — Ей нельзя, вовсе нельзя волноваться. Там у вас как, все хорошо?

— Нормально! — сказал в трубке сердитый бас. — От кого вы узнали о... Ну, обо всем? От кого? Ты хоть понимаешь, что...

— Неважно. Все понимаю. Когда они вернутся?

— Когда вернутся.

— Когда они вернутся?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Кто ж может тогда знать, кроме тебя?.. Проходи, Наташа, проходи, и заодно чайник, пожалуйста, сними — он уже устал, бедный...

В помещении КДП Царев стоял, сгорбившись и отвернувшись от генерала. Он изо всех сил сдерживался.

— Вы соображаете иногда, что делаете, хоть иногда?

Все сразу обернулись к нему. Он отрицательно помотал головой.

— Вы что, в детском садике? Или, может, думаете, что у нас тут детсад?..

— Посмотри в окно, Царев! И ты поймешь ее. И меня. Вы играете в храбрые мужчинские игры и не желаете ничего знать, кроме этих игр. А есть еще жизнь, реальная жизнь!

Царев поморщился. Как вовремя этот милый семейный разговор! У каждого своя правда...

— Но я действительно не знаю. Точно, во всяком случае. Точно никто не может знать.

Наташа старательно заваривала чай.

— «Не знаю»... А знаешь, что с ней и с ребенком может быть? Как не знаешь — у тебя же самого двое детей! Эх, мужики... Я зато знаю, слишком хорошо знаю. Когда они вернутся?

Царев уже терял терпение. Он знал, чем чреват такой разговор, и как формулируется на официальном языке все сейчас происходящее.

— Когда дело сделают. Не детское, не «мужчинское» — мужское дело. Чтоб вы спали спокойно, а не шастали по утрам! Все! И не смей сюда звонить! — Он грохнул трубку на рычаг и стал ждать разноса от генерала.

Генерал же, качнувшись на носках, негромко сказал, глядя мимо него:

— Жена?

— Так точно, — сумрачно ответил Царев.

— О чем речь? Почему звонок сюда?

— У помощника командира корабля, лейтенанта Савченко, жена беременна. Волнуется. Пришла к нам. К жене.

— Срок?

— Виноват.

— Срок, срок какой? Рожать скоро?

Царев помолчал, словно прикидывая, стоит ли отвечать.

— Восемь месяцев.

— Позвоните домой. Скажите что-нибудь успокаивающее.

— Отсюда?

— Почему ж нет? Жена же смогла, — не без сарказма сказал генерал.

— А что я скажу? — с вдруг прорвавшейся враждебностью, почти грубо спросил Царев. — Не проще ли было бы...

— Нет! — рявкнул генерал. — Не проще! Вы сами это только что сказали! А что теперь скажете — не знаю. Что хотите. Соврите, наконец. Что, никогда жене не врали?

— Слушаюсь! — зло ответил Царев и сорвал трубку: — «Беговой»! «Беговой», черт!.. Да. Сто двадцать пятый. Дайте мне...

В настороженной тиши квартиры резкий звонок будто взорвал кухню. Ольга Ивановна мгновенно схватила трубку. Наташа просы́пала сахар мимо чашки; лицо ее, припухшее в беременности, побледнело, только на щеках выступили алые пятна.

— Оля! — донеслось из трубки. — Мне... Мне приказано позвонить и успокоить вас.

Ольга Ивановна молчала. Наташа чуть дрожащей рукой поднесла к губам чашку.

— Пока все идет планово. Где-то часа через...

В этот момент в трубке послышался далекий щелчок и чей-то гулкий и оттого хорошо слышный голос, хотя и говорили в помещении КДП, четко и бесстрастно сказал:

— Докладывает пост дальней связи. Радиосвязь с Пятьдесят третьим утеряна.

Ольга Ивановна тут же крепко прижала трубку к уху и зажала ее ладонью, но было поздно: Наташа, держа чашку на весу, стала медленно вставать, не замечая, как чашка наклонилась — больше, больше, как, звеня в тишине, по столу рассыпалась тонкая струйка чая; а Ольга Ивановна, отдернув руку от трубки, быстро заговорила, старательно перекрывая голоса в трубке:

— А, ну хорошо, Толя, значит, все в порядке, спасибо. Ну, до встречи, жду к... к обеду.

А на КДП разносился из динамиков тот голос:

— На вызовы Девять пятьдесят третий не отвечает. Центр «Озерный Первый» сообщил потерю радиоконтакта. На его запросы, запросы РЦ «Горностай» Полсотни третий не отвечает.

Генерал-майор стремительно крутанулся от планшета. Царев точно так же, как и его жена на другом конце провода, зажал трубку мгновенно взмокшей ладонью. В виски глухо ударилось сердце, откатилось назад, опять натужно ударило — и опять медленно откатилось.

— Когда имели последнюю связь? — почти крикнул Тагиев.

— Двадцать три минуты назад, согласно расписанию. Зачитываю РДО, начало текста...

— Да положи ты трубку! — страдальчески закричал Тагиев.

Царев торопливо произнес в какое-то непонятное, пугающе жизнерадостное бормотание в трубке: «Все-все, пока всё хорошо!» — и швырнул трубку на аппарат.

— ...не обнаружено, — бубнил динамик. — Высота восемь пятьсот, скорость по прибору семь сотен, начинаю работать задание, на борту порядок, видимость нормальная, связь через пятнадцать минут. Конец текста.

— Это я знаю. — Тагиев быстро бледнел, точнее, серел лицом. Он сидел, ссутулившись над серой дырчатой грушей микрофона. — Я знаю. Дальше.

— В указанное в РДО время Пятьдесят третий на связь не вышел. Спустя три контрольные минуты был организован интенсивный радиопоиск по всем частотам — основному каналу, запасным, аварийным. Результатов пока нет. SOS-маяка в эфире и на радарах нет.

— Почему сразу не доложили о потере связи? — зловеще тихо осведомился Тагиев.

— Пытались установить радиоконтакт, — растерянно сказал динамик и помолчал. — Запрашивали ЕСУВД[18]. Возможны поломка мелкая, непрохождение по метео... — Динамик окончательно потерял уверенность и, смешавшись, замолчал.

— Непрохождение — в наших широтах? В это время? Да вы... — Тагиев вдруг охрип. Он прокашлялся. — Ладно. С этим — ладно. Потом. Дальше!

— Пока результатов нет. Нет. На непрерывные... Что?!.

Тугая пауза. Шипение, потрескивающее в динамиках. Шелест кондиционеров. Чье-то усиленное мембранами дыхание.

— Минуту... Стоп! — закричал динамик.

Крик ударил по вздрогнувшим людям, из динамика донеслось неясное быстрое бормотание, что-то выкрикнули о записи, гулко щелкнуло.

— На связи — «Залив»! Дает трансляцию, переключаю на вас, внимание!..

Опять звонкий щелчок — и в мертвой тишине КДП хриплый голос, ломаясь, плавая в бульканье и свисте эфира, с которым не могли справиться даже сверхмощные фильтры дальней связи — настолько далек и слаб был этот голос, — торопливо, взахлеб зачастил:

— ...сят три! Если слышите нас, всем, кто слышит нас! Идем на аварийном питании, поврежден двигатель, вышли из строя все радионавигационные приборы, курс по магнитному компасу — двадцать четыре градуса... — Голос уплывал, утекал, растворялся в шорохе и треске.

Царев почувствовал тупую, ломящую боль в затылке, боль была как тяжелая, гулко перекатывающаяся вода; он на миг зажмурился, застыл — и метнулся к пульту, рванул трубку аппарата внутренней связи, закричал тихо, прикрывая ладонью рот:

— Пеленга торная! Пеленгаторная, спите?! Да, пеленг! — и, не слушая ответное: «Пеленг идет и чисто берется!» — бросил трубку.

А голос продолжал, голос спешил сказать все, и это было страшно — слишком уж торопился радист уходящего в гулкую пустоту самолета:

— Теряем ориентировку, просим «Полюс»! В случае полной потери ориентировки или окончательного отказа бортовых систем будем садиться на воду, имеем примерное место, повторяю, примерное место — квадрат... Просим непрерывно давать пеленг по основной частоте. У нас все, питание аварийное. «Полюс», дайте Пятьдесят третьему «Полюс»! Перехожу на постоянный прием по указанной частоте, благодарим всех, кто слышал нас, конец.