Вторая ночь нашего пребывания в плавнях выдалась безоблачной и холодной. Нам очень не хотелось вылезать из спальных мешков, и потому мы замешкались с выездом на зорьку. Моргунову и Брагину было уже поздно пробираться на Плаватое, и мы втроем расселись на Лисьем. Вчерашняя неудача с записью ненадолго смутила моих компаньонов. Поразмыслив, они решили испробовать новый способ. На этот раз они спрятали Катьку в ящик, в крышке которого проделали дырку. Ящик был мал, и утка не могла в нем развернуться в другую сторону, и, по их мнению, ей ничего не оставалось, как только кричать туда, куда им хотелось. Они поставили ящик на плавун и воткнули перед носом подсадной микрофон. Первое, что сделала утка,—дважды долбанула клювом осточертевшую ей штуку, и микрофон свалился с рогульки. Тогда они отодвинули ящик, а микрофон обвязали пучком травы. Утка поворчала и успокоилась. Я не верил, что у них что-нибудь получится, но, к моему удивлению, Катьке, наверно, понравилось новое рабочее место, и она закричала с желанием и страстью, как обычно. Вместе с ее криком раздался торжествующий вопль моих друзей.

В это утро зорька выдалась глубинно чистой, и в побелевшем от раннего заморозка небе далеко слышался свист утиных крыльев. Вода озера стала как темное стекло, и на него, словно пассажирские лайнеры, заходили на посадку одиночные тяжелые кряквы, косокрылые проносились стаями, в которых было до пятидесяти птиц. Разгорался чудный охотничий день, но уже через полчаса Моргунов закричал мне, чтобы я убрал свою подсадную и перестал стрелять, потому что все это, мол, создает ненужный шум. Иными словами — он хотел, чтобы я убрался с озера. Я очень искренне обругал «изобретателей» и скрепя сердце уплыл с Лисьего. Так начались мои первые издержки совместной охоты. Нужно было искать себе место где-то подальше от них, и я, захватив бинокль, отправился в путешествие по канаве.

К моему возвращению Моргунов и Брагин вернулись с озера и, развалившись на траве, слушали магнитофон. Он надрывался утиным кряканьем, а они внимали ему словно божественой музыке. Запись и вправду получилась толковой, и я понимал смятение Катьки, топтавшейся возле бесовской черной коробки.

— Вот так-то, братцы,— сказал Димка.— Теперь мою подсадную не надо ни поить, ни кормить. Ее никто не подстрелит, и может статься, что она переживет и меня. Сейчас мы. Катя, добавим мощи твоему голосу, и запоешь ты, как сирена...

Он полез в палатку и вытащил усилитель. В следующую минуту над плавнями ахнул гром неслыханного кряканья. Он и в самом деле напоминал голос сирены противовоздушной обороны. Адский свист, треск и, как пушечные выстрелы, чудовищное: «Ка-ка!» Подсадные сбились в кучу и в страхе закрыли глаза. Димка покрутил регулятор громкости — свист и треск исчезли, но звуки кряканья не стали от этого лучше. Чистый и звонкий голосок Катьки превратился в прокуренный, осипший голос забулдыги.

Вот те на!— растерянно пробормотал Димка. Он отключил усилитель, и магнитофон снова зазвучал нормальным голосом подсадной. Поковырявшись, он переменил концы проводки, но все осталось по-прежнему. Такой «музыкой» впору было пугать голодных тигров, а не манить диких селезней.

— М-да...— пощелкал ногтем по коробке усилителя Моргунов.—А я думал с налета... Ну ничего—прорвемся...

— В тихую погоду можно и с ним,— показал на магнитофон Брагин.—А вот ежели ветерок...

— А ну давай-ка проверим, на сколько метров его слышно,— предложил Димка, и они занялись определением расстояния, на котором можно было обмануть неискушенных в технике диких уток. К вечеру погода испортилась, и собравшийся уезжать Брагин с тревогой поглядывал на затянутое низкими, быстро бегущими облаками небо, опасаясь попасть под дождь.

Холодный, осенний ливень хлынул сразу же после его отъезда. Ни о какой вечерней зорьке нечего было и думать, и мы забрались в палатку. Шум дождя нагоняет дремоту, но ложиться спать было рано, и мы молча слушали радио и смотрели, как в наступающих сумерках тяжелые капли дождя выбивали пузыри на темной воде канавы. Тут же в палатке разожгли примус и не успели вскипятить чай, как услышали плеск воды и приглушенный человеческий говор. Я выглянул и увидел у берега деревянную лодку. Один человек греб, второй, скорчившись, сидел возле неподвижного подвесного мотора. С их мокрой одежды ручьями стекала вода.

— Эй!— крикнул я.— Давайте сюда!

Они посмотрели в мою сторону, и я увидел, что необычные путешественники были еще совсем мальчишками.

— Чуды-юды!— воскликнул Димка при виде их посиневших от холода лиц.— Откуда вы взялись?

— Мы, дяденька, на рыбалке были,— непослушными губами ответил один из них. Обоим парнишкам было лет по двенадцать—тринадцать. Щуплые, жалкие, они тянули замерзшие руки к пламени примуса.

— Рыбаки, трынь вашу трыпь...— протянул Димка.—А ну раздевайтесь!

Он закрыл полог палатки и повернул регулятор горелки. Примус загудел, и в палатке моментально стало жарко.

— Тряпки выжмите и вон туда,— показал он под крышу, где у нас висела для этих целей тесьма.

— Не надо, уже хорошо,— запротестовали было парнишки.

— Поговорите у меня,— оборвал их Моргунов. Димка подал им наши куртки, и я не мог удержаться от улыбки, когда один из них начал барахтаться в его одежде.

— Какого черта вы шатаетесь на ночь глядя, да еще по такой погоде?

— Нам в деревню надо. Обещались еще вчера приехать, да вот мотор поломался.

Из дальнейших объяснений мы узнали, что ребята были братьями, приехали в деревню к тетке и, выпросив у ее мужа лодку, отправились в путешествие по плавням. Для начала они заблудились, потом у них закапризничал мотор, они стали его ремонтировать, и он совсем перестал работать. У них не было ни палатки, ни теплой одежды, и ночь они провели в лодке под куском брезента. Днем опять чинили мотор, а когда поняли, что из этого ничего не выйдет,—решили добираться на веслах.

— А что вы ели?— спросил я.

— О, мы карасей наловили! У нас есть приманка с анисовыми каплями.

— Что—прет на капли карась?—полюбопытствовал Димка.

— Здорово! У нас даже штук десять осталось.

— Ну раз рыба у вас в животе есть, теперь надо чтобы она плавала — давайте пить чай,— сказал Димка.

Он нарезал колбасы, достал масло, сахар и хлеб. Ребята старались соблюдать приличие, но это им плохо удавалось. Думаю, что десяток карасей уцелело лишь потому, что у них не было соли.

— Спасибо,— поблагодарили они, наевшись.— Теперь мы догребем.

— Уж не сейчас ли вы собираетесь грести?— поинтересовался я.

— В деревню нам надо, дядя. Тетка у нас больная,— ответил старший.

— Так вы посмотрите, что там делается!— приподнял я полог палатки.— Вы днем заблудились, а ночью?

— Нельзя нам,— тихо, но настойчиво сказал младший.

— Пожалуй, здесь они уже не заблудятся,— неожиданно произнес Димка.

Я с удивлением посмотрел на него. Он ничего не ответил и полез из палатки.

— Держите,— через минуту услышали мы его. Он подавал нам снятый с лодки мотор. Это был восьмисильный изрядно обшарпанный «Ветерок». Едва мы сняли с него крышку, как сразу же и увидели все его несчастье. Путешественники перепутали провода от магнето к свечам, и, конечно же, никакими силами мотор нельзя было запустить. Мы прокалили на примусе свечи, заодно установили зазор в контактах прерывателя, и я поволок мотор в лодку.

— Зачем ты их настраиваешь?— недовольно спросил я Димку,

— А ты слышал, что у них тетка больная,— буркнул он, с сопением ломая какие-то палки.

Со второй попытки мотор заработал, и, услышав его, парнишки полезли из палатки.

— А ну-ка обратно!— загнал их Димка. Из найденного в лодке брезента он соорудил над кормой навес, выдернув для этого несколько гвоздей из сиденья и борта.

— Теперь, рыбаки, слушайте курс,—сказал он, вернувшись в палатку.— Прямо — до речки и право на борт, как выйдете на нее. Идти средним ходом. Возьмите вот эту штуку — она далеко светит.— Он достал из кармана и отдал им свой четырех батарейный фонарь.— Уразумели?