Я возмутился:

— Это не у меня память никуда не годится, а у вас. Вы же сами вчера предупредили меня по телефону, что совещание в восемь. Из-за вас я даже позавтракать сегодня как следует не успел, так торопился.

— Подумаешь! — Цветкова как-то странно посмотрела на меня, чуть наклонив набок голову и все еще продолжая улыбаться. — Один раз можно и не позавтракать, ничего не случится. А с началом совещания я сама, видно, напутала. У меня ведь девичья память.

Я пожал плечами и ничего не ответил.

«Ладно, — мелькнуло у меня в голове, — за эти полтора часа можно будет еще лучше подготовиться к докладу. Тема-то очень ответственная».

Мы с Галей вошли в помещение райкома.

Непривычно гулко отдались наши шаги в пустых комнатах — тяжелая, мерная моя поступь и легкое постукивание Галиных каблучков.

Я обратил внимание на то, что у нее новые туфли. «Купила, наверно, недавно, — подумал я, — потому так и стучат».

Солнце светлыми веселыми квадратами лежало на полу в инструкторской, куда мы зашли сначала.

Пустые столы без инструкторов, в солнечных лучах вьются пылинки. Где-то скрипнула дверь. На той стороне двора, на крыше, расхаживают голуби... Я подошел к окну и открыл форточку. И вдруг почему-то совсем расхотелось заниматься докладом. Я еще никогда не видел райком таким... неофициальным. Кажется, это почувствовала и Галя. Она вышла на минуту и вернулась с томиком стихов Щипачева. Меня неожиданно рассмешил этот томик.

— Странный вы человек, Цветкова. Вот уж никогда не думал, что вы увлекаетесь поэзией.

— А чем же, вы думали, я увлекаюсь, — серьезно спросила она, — статистическими отчетами о неплательщиках членских взносов? Или протоколами вашего штаба? — В голосе ее ни с того ни с сего зазвучала горечь.

Я растерялся.

— Бросьте, Галя, — сказал я, стараясь понять, что с ней происходит. — Я ведь не хотел вас обидеть. Просто вы сегодня какая-то такая... — Не зная, что сказать, я пошевелил в воздухе пальцами.

— Какая? — продолжая оставаться такой же серьезной, переспросила Галя. — Назойливая? Вы это хотели сказать?

— Да хватит вам, — взмолился я наконец, — если хотите знать, я не меньше вас люблю поэзию.

— Ну, слушайте тогда.

Не глядя на меня, Галочка сердито нахмурила брови.

— Будете слушать?

Боясь уже отвечать, я только кивнул головой.

начала она злым голосом.

Щипачев был хорош, да и читала Галя правильно, без лишней назидательности и без фальши...

Постепенно голос ее приобрел мягкость, и в нем задрожали еле уловимые нотки грусти. Она сама увлеклась своим чтением. Я тоже отдался неизъяснимой прелести стихов о любви, о мечтах, о жизни...

Похоже было, что само необычное утро навевает эти стихи.

Неожиданно Галя прервала свое чтение.

— Скажите, Валя, — спросила она, не отрывая глаз от книги, — я вот все думаю, почему вы ко мне так плохо относитесь?

Я даже сразу не сообразил толком, что́ она говорит.

— Мы? — переспросил я. — Почему плохо? Наоборот, у нас в штабе...

— Да не у вас в штабе, а вы, вы лично. Разве я вам что-нибудь сделала худого?

Я вдруг почувствовал, как краска заливает мое лицо, шею, руки... У меня в голове словно просветлело.

— Наоборот, — сказал я, неизвестно для чего доставая из кармана носовой платок и снова пряча его в карман, — наоборот. Мне всегда казалось, что это вы ко мне плохо относитесь. А мне, мне вы всегда нравились. — Последние слова вырвались помимо моей воли и заставили меня покраснеть еще сильнее. Я это почувствовал.

Хорошо, что Галочка на секунду закрыла глаза, а затем отвернулась и выбежала из комнаты.

Мне нужно было хоть недолго побыть одному. Уши у меня так и пылали. «Дурак, — выругал я себя вполголоса, — ух и дурак же! А она молодец!..»

Минуты через две я зашел к ней в приемную.

Галя усердно печатала на машинке какую-то бумагу.

— Галочка, — сказал я, подходя к ней и беря ее за руку, — ты, наверно, не сможешь понять, что я сейчас чувствую, я хочу сказать только одно: я так рад, что нашел тебя, я...

— Нет, это я вас нашла, — перебила она, отнимая руку, — поэтому лучше...

— Так, так, так! Понятно! Вот он где, уважаемый докладчик! А я думал, ты еще дома, в постели.

Голос Иванова заставил нас обоих вздрогнуть и как пойманных воришек отдернуть руки.

— Да вот тут Цветкова начала мне печатать один материал, — проговорил я с деланным безразличием, для пущей убедительности вытащив из машинки и помахав в воздухе листком, который перед моим приходом печатала Галя, — но боюсь, что он мне сегодня не понадобится. А ты почему так рано?

— Рано? — Иванов расхохотался. — Да вы что здесь, флиртовали, что ли? Уже без пяти девять. Сейчас народ будет собираться. Деловой день начинается.

Он отправился в кабинет и с порога погрозил пальцем.

— Смотри, Галка, не сбивай мне с панталыку члена бюро, он сегодня докладчик. Сделает плохо доклад перед секретарями, я тебе, знаешь что, Цветкова?!!

Мы с Галиной испуганно посмотрели друг на друга и неожиданно расхохотались.

Уже перед самым докладом я прочел бумажку, вытащенную мной из Галиной машинки при появлении Иванова.

«Что она так старательно печатала, — подумал я, развертывая бумажку, — наверно, что-нибудь спешное?»

Но там несколько раз повторялось одно и то же: «Что же теперь будет? Что же теперь будет?»

Чувство огромной, неизведанной радости захлестнуло меня целиком, но...

Передо мной сидели все секретари комитетов комсомола района. Нужно было начинать доклад.

Честное слово, я даже не ожидал, что этот доклад вызовет такой большой интерес у наших ребят.

Конечно, все дело было в теме и фактах. Моей заслуги здесь оказалась самая капля. Когда я кончил, несколько минут никто даже не высказывался. Все сидели и думали... А факты я действительно рассказал интересные. Начав с того, что движение «легкой кавалерии» зародилось в нашем же, в ту пору Московско-Нарвском районе, я перешел к боевым делам комсомольцев прошлых пятилеток.

Это были замечательные дела: комсомольцы боролись против простоев станков, против пьянства на производстве, проводили «карнавалы брака», бичующие бракоделов, боролись с бюрократами, раскрывали шайки белогвардейцев, выпускали сатирические газеты.

Они не носили знаменитых кавалерийских шлемов-буденовок, эти ребята, и в руках у них не было острых пик, как на рисунках, но если этих кавалеристов вскоре после восьмого съезда комсомола было лишь несколько десятков, то уже к 1931 году их насчитывалось семнадцать с половиной тысяч, а к 1936 — около сорока тысяч.

Это была сила.

Недаром писал поэт:

Как и положено кавалерийской лаве, они и шли напролом, сметая на пути своем всякую нечисть.

Первым нарушил молчание секретарь комитета комсомола рыбного порта.

— Что же, — сказал он, внушительно поколачивая в такт словам ребром ладони по стулу, — дела комсомол тех лет делал большие. Кое в чем мы, правда, их обогнали, а кое в чем отстаем. Например, пьянство: ох, сколько оно людей губит. Не знаю, как в других организациях, — у меня еще хватает пьяниц среди молодежи. А бед от этого сколько? И брак, и простои машин, и прогулы, и мат.