— Не примем, — уже без улыбки отвечал Иванов, — приходи через три месяца, если решит школьная организация. Ты бы нас первый не стал уважать, если бы мы нарушили Устав, верно?

Огорченный паренек повернулся к дверям.

— А мне так нужно поскорее быть в комсомоле, — сказал он уже у порога, — так нужно...

Почему Коле Селиверстову необходимо было поскорее вступить в комсомол, мы, к сожалению, не успели спросить и узнали об этом лишь много дней спустя.

...В разгар заседания, когда пришло время слушать персональные дела, все мы порядком уже устали. Может быть, поэтому без особого удивления была принята моя просьба обсудить «вне повестки» персональные дела двух членов районного штаба.

Даже Иванов, чьей насмешливой улыбки я боялся больше всего, лишь осведомился, о ком из членов штаба пойдет речь. Я объяснил, что это Нина Корнилова и Кирилл Болтов, и коротко изложил суть дела.

— Оставим, на самый конец, — вздыхая, решил Иванов, — когда все пройдут, а пока пусть посидят в приемной, раз сами виноваты.

Дело в том, что накануне заседания бюро ко мне в штаб поступило два заявления: одно от матери Нины Корниловой, сообщавшей, что ее дочь не ночует дома, а второе из учебной части техникума, где учился Болтов.

Когда Кирилл предстал перед членами бюро, все обратили внимание на то, какой у него усталый вид.

— Ты что, болен?

— Нет. — Его ответ прозвучал сухо, отчужденно.

— В чем же дело? Почему стал совсем плохо учиться? На тебя есть жалоба из техникума, письменная жалоба.

Болтов пожал плечом.

— Пусть жалуются, все равно.

— То есть как это все равно? — Иванов удивленно поднял брови. — А я ведь ручался за тебя перед членами бюро, помнишь, когда утверждали районный штаб? Даже спорили из-за тебя с Принцевым. Он говорил, что ты человек слабовольный и неустойчивый. Как же так, а? Подводишь? Что у тебя такое стряслось? Может, мешает работа в штабе? Мы тогда освободим, если трудно. Ведь ты, помнится, и утвержден-то временно.

В глазах Кирилла мелькнул испуг.

— Нет, не надо, — тряхнул он головой, как бы отмахиваясь от какой-то мысли, — я подтянусь...

— Да ты расскажи, что с тобой творится? Что ты мнешься, говори. Здесь все свои.

Кирилл отвел глаза в сторону.

— Личные дела у меня не ладятся, что тут говорить...

Члены бюро понимающе переглянулись.

Все уже знали, что Болтов влюблен в Нину и очень горюет оттого, что она изменила свое отношение к нему.

— Ты же мужчина, — рассердился Иванов. — Этак, если бы каждый из-за отвергнутой любви работу бросал, половина заводов, наверно, остановилась бы.

— Ну, не половина, — поправил его Принцев, — но, во всяком случае, худо будет, если поддаться таким настроениям. — Ваня с жалостью посмотрел на Кирилла.

— А ты, — накинулся вдруг он на меня, — начальник штаба, что смотришь?! Повлюблялись все у тебя, учиться перестают. Как вы только людей беретесь воспитывать? Вот я на днях выясню, что там у вас делается. Любовь, флирт, а дело стоит.

— Пиши, пиши! — он сердито посмотрел на Галочку, писавшую протокол. Девушка покраснела и опустила голову. Рука ее еще быстрее забегала по бумаге.

До меня неожиданно дошло, что во время всей Ваниной тирады Галочка пристально смотрела мне в лицо. «Чего это она? — удивился я. — Неужели думает, что и я замешан в какой-нибудь подобной истории? Неприятная девчонка. Красивая, но злая, как черт, да, кажется, еще и сплетница. Ишь ты, как сейчас смотрела, словно выпытывала, влюблен я тоже в кого или нет. А ей-то какое дело?!»

Я даже не обиделся на Принцева за его неуместное «обобщение» деятельности штаба, довольный тем, что он прикрикнул на технического секретаря. В последнее время я все чаще стал ловить себя на том, что чувствую себя неловко в ее присутствии. Но сейчас думать об этом было некогда — все заслонил серьезный разговор о Болтове.

Между тем обсуждение персонального дела Болтова проходило как-то странно. Его поведение сурово осудили все члены бюро и... приняли решение: не делать пока насчет Кирилла никаких оргвыводов, не накладывать взыскание — ведь у него уже есть выговор, — но обязать его исправить свои отметки в техникуме.

— Любовь, — многозначительно произнес Принцев, когда Кирилл, наконец, вышел, — ишь ты! Оказывается, на кого как действует. А я все не мог понять, отчего это он смутный такой! И глаза вороватые. Все равно слюнтяй, — подытожил он. — Жалкий какой-то. Хотите ругайте меня, хотите нет, а не нравится мне ваш Кирилл. Не таким должен быть настоящий человек. Галя, это в протокол не пиши. — Принцев недобро усмехнулся. — Ладно, поживем — увидим. Ну-ка, Ракитин, давай сюда вашу штабную Дульцинею.

Корнилова вошла в комнату с гордо поднятой головой. При ее совсем еще детском лице это выглядело немножко смешно.

— Расскажите, как вы живете дома?

Видимо, вопрос прозвучал для Нины совершенно неожиданно. Она растерянно посмотрела на меня округлившимися глазами. От ее гордой осанки сразу не осталось и следа.

— Дома? — переспросила Нина. — А почему вас это интересует?

— Потому, что есть заявление вашей матери. Разве Ракитин с вами не говорил?

— Говорил, но я не думала, что из-за этого меня вызовут на бюро райкома.

— А из-за чего, вы решили, вас вызывают?

Нина вздохнула. С полминуты прошло в молчании. Глаза девушки наполнились слезами.

— Дома я вообще теперь не живу, — ответила она звенящим голосом, — и жить больше не буду. Лучше из Ленинграда уеду. — Немного справившись с собой, она продолжала: — Противно мне жить с матерью, одна грязь кругом у меня дома, мещанство. Только и слышишь сплетни да скабрезные разговоры о мужчинах, о том, кто с кем гуляет. Не могу я так больше, как хотите! В общежитие перехожу. — Нина говорила волнуясь, сбивчиво. Минут пять ока рассказывала о том, как у нее появилось решение уйти из дому. — А тут еще этот Болтов, — вырвалось у нее, — задарил мать подарками, а та и рада. «Выходи за него замуж, он тебя любит. Выскакивай за него, завидный жених». А я его терпеть не могу! Он и сам мещанин не хуже моей драгоценной мамочки! Вы его не знаете! Его надо с комсомольской работы железной метлой гнать. Гнать!..

— Ну, Корнилова, нельзя так, — попытался успокоить Нину Иванов, — ты к Болтову относишься пристрастно. Любить его или не любить — это твое дело. А вот помочь ему ты обязана. Разве не так? Ну да что тебе объяснять, ты же умный человек. Сама людей учишь, комсоргом работаешь, член районного штаба. Ты пойми рассудком, он ведь тоже страдает. А ты его еще так. От одной твоей характеристики у любого руки опустятся. Нельзя же свое личное отношение, свои чувства так обобщать и переносить на все остальное. Это не по-комсомольски. Да и ты ведь, как и все, тоже, наверное, не безгрешная, а? Кстати, из-за чего, решила ты, мы тебя вызываем на бюро? — Иванов хитро прищурился. В свое время он имел продолжительный разговор с Ниной по поводу злосчастной пощечины Куркишкину и обещал разобрать этот случай на бюро.

В ответ на вопрос Иванова подбородок Нины опять упрямо полез кверху.

— Я не жалею и не буду жалеть, что ударила этого наглеца, — проговорила она злым тонем, — вот что хотите делайте.

— А что такое случилось? — заинтересовались члены бюро. — Кого это Корнилова била? Ну-ка, расскажите, что за драка?

Пришлось подробно доложить о случае с Куркишкиным. Нине еще раз крепко влетело. Заодно досталось и мне.

На улице Нину ожидал Болтов. Еще не остывшая от «бани», устроенной ей членами бюро, девушка в первый момент не заметила его.

Только когда Кирилл подошел к ней вплотную, Нина остановилась.

— Что тебе? — нервно спросила она. — Я же давно сказала: ты мне противен! Понимаешь?!

Криво улыбаясь, Болтов загородил ей дорогу:

— Повторять не надо, но давай все же обсудим.

Девушка окинула его взглядам. Разухабистая поза Болтова — руки в карманах брюк, широко расставленные ноги — как-то не вязалась с подрагивающими губами и бегающим взглядом.