— Пошли посмотрим.

Но и там Яши не оказалось.

— Я же говорил! — опять вспылил командир. — А вы его еще защищаете... — Вдруг он насторожился. — Стойте, кричит кто-то.

Прорезав тишину, где-то очень близко раздался яростный крик и мучительный, задыхающийся стон. Все мгновенно бросились туда и... застыли на месте от ужаса.

...В нескольких шагах от ребят, в подворотне проходного двора, запрокинув голову, на боку лежал Яша. Из его спины торчала рукоятка ножа. Чуть поодаль с раскинутыми ногами и проломленной головой лежал человек. Видно, кто-то несколько секунд назад пытался тащить его, потому что по песку тянулось два широких свежих следа.

Когда ребята опомнились и сообразили, что надо ловить преступников, тех и след простыл.

— Коля Губа, — сразу же определил немедленно вызванный следователь. — Вор-рецидивист, год назад выпущенный по амнистии. Ну, он мертв, а ваш еще живой.

«Скорая помощь» отвезла Яшу в ближайшую больницу. Нож, пробив левое легкое, прошел в двух миллиметрах от сердца.

— Жить будет, но пролежит долго, — сказал хирург.

Блин, как выяснилось, была кличка другого вора-рецидивиста, выпущенного по амнистии вместе с Губой. Личность Волка выяснить не удалось. Отпечатки пальцев на ноже подтвердили, что ранил Яшу Иван Сякин, по кличке Блин.

Начался общегородской розыск.

ЗА ЧЕМ ПОЙДЕШЬ, ТО И НАЙДЕШЬ

По хорошей комсомольской традиции очередное заседание бюро райкома началось, как обычно, с приема в комсомол. В комнату, где мы заседали, вошли двое: юноша с папкой и девушка-подросток. Губы ее были плотно сжаты, брови нахмурены так, что почти сошлись на переносице. А руки теребили какой-то небольшой сверток.

— Я секретарь комитета двести десятой школы, — отрекомендовался юноша. — На общем комсомольском собрании школы мы приняли в комсомол Шуру Ильенкову.

Он посмотрел на девушку, и еле заметная ободряющая улыбка появилась на его губах.

— Ильенкова — отличница, — словно вспомнив, добавил он, — учится на одни пятерки. Вот ее заявление.

Достав из папки аккуратно исписанный лист тетрадной бумаги, юноша протянул его Иванову.

— Читайте, товарищ секретарь, — кивнул тот головой, — читайте сами. Садись, Ильенкова, что же ты стоишь?

— Спасибо, — ответила Шура. — Здравствуйте — я забыла с вами поздороваться.

Заявление было коротким:

Ваня Принцев взял у секретаря Шурино заявление и, молча перечитав, положил на стол. Внизу под подписью была не зачитанная секретарем приписка:

— Шура, — медленно спросил Иванов, — почему ты решила вступить в комсомол?

Брови девушки дрогнули, в глазах мелькнул испуг.

— А что, — встрепенулась она, — разве я неправильно написала?

— Нет, написала ты очень хорошо, а вот как ты надумала писать это заявление? Тебе кто-нибудь предлагал вступить, или ты сама решила?

— Предлагал, — помедлив, призналась девушка.

— Кто?

— Папа.

— Где он у тебя работает?

— Он не работает, — голос у девушки дрогнул, — папа погиб на фронте.

Ненадолго воцарилось молчание.

— Как же он мог тебе предлагать?

— Вот, — девушка протянула руку и положила на стол сверток. — Мой отец был в тылу фашистов, в партизанском крае. Его ранили, и он прислал маме это письмо. Он написал: «Воспитай дочь настоящей комсомолкой, об этом я мечтаю, за это я дерусь».

Повторив эти, видимо давно уже заученные строки, девушка перевела дыхание.

— Написал, а потом, когда поправился и снова стал воевать, его вместе с дедушкой схватили. Дедушку отбили партизаны, а отец погиб. Когда я поступила в пионеры, дедушка отдал мне это письмо.

Осторожно, как святыню, Принцев взял в руки сверток. В чистый носовой платок были завернуты три Шурины фотокарточки и треугольный солдатский конверт. Не раскрывая письма, Ваня так же осторожно положил все это на стол.

Иванов встал.

— Ну как, товарищи? Примем?

— Примем. — Принцев поднял руку, вместе с ним подняли руки и мы все.

Иванов молча взял со стола сверток и бережно подал его Шуре.

Глаза ее засияли, заискрились. Она хотела что-то сказать, но не смогла и только выдохнула:

— Спасибо вам.

Крепко сжимая в руках сверток с письмом отца-коммуниста, Шура Ильенкова вышла. И тотчас за дверью зашумели, заспорили. Дверь открылась, потом захлопнулась, потом снова открылась, и в комнате появился стройный паренек в черной косоворотке, поверх которой был повязан пионерский галстук, сбившийся на сторону. Этот сбившийся галстук и взъерошенные, чуть рыжеватые волосы придавали пареньку сердитый, драчливый вид.

Юноша из школы при появлении паренька заволновался и сделал ему «страшные» глаза.

— Что такое, ты откуда? — заметив эти взгляды, сказал Иванов, пряча в уголках губ улыбку.

Очутившись перед членами бюро, паренек вдруг оробел, заметно попятился обратно к двери и судорожно вздохнул, напомнив всем своим видом непослушного, удиравшего от кого-то во всю прыть козленка, который внезапно обнаружил под своими ногами пропасть.

— Объясни, зачем ты сюда вошел, — снова повторил Иванов. — Ну, что же ты?

Паренек еще раз оглянулся и вдруг решительно шагнул вперед.

— Так я же объяснял... я тоже отличник. В школе подавал, а они не берут, — затараторил он. — Я и сказал, все равно райком примет. Всего три месяца осталось. А я специально всю четверть на пятерки...

— Подожди, — Иванов успокаивающе поднял руку, — подожди, не так быстро... Поправь, пожалуйста, галстук и объясни все толком.

Паренек виновато потупился и поправил галстук.

— Меня не пускали.

— Почему?

— Потому что там очередь.

— Почему же ты хочешь без очереди?

— А как же?! — паренек пожал плечами. — Сейчас наш секретарь уйдет, тогда все пропало...

— Это наш пионер, — вмешался в разговор юноша из школы и снова сделал «страшные» глаза пареньку, на что, впрочем, тот не обратил никакого внимания.

— Мы ему сколько раз объясняли: раз четырнадцать лет только через три месяца исполнится, значит еще рано, а он все равно твердит, что можно. Я, мол, уже отличник.

— Кстати, давно ты отличник? — с трудом удерживая смех, спросил Иванов. — И как тебя зовут?

— Я с первого дня отличник, он знает, — показал паренек пальцем в сторону юноши. — Знает, а не принимает. Думает, без него людей лет, которые разберутся. В райкоме отличников всегда принимают. А зовут меня Селиверстов Николай, шестой «Б» класс.

— Понятно. А скажи-ка, Селиверстов, с какого это ты первого дня отличник?

— Как с какого? С самого первого дня четверти.

Члены бюро засмеялись. Кто-то добродушно произнес:

— Ну и дипломат!

— Тише, товарищи, — Иванов постучал карандашом по чернильнице. — Коля Селиверстов, ты знаешь Устав комсомола?

— Знаю.

— Со скольких лет принимают в комсомол?

— С четырнадцати.

Коля быстро вытащил из кармана Устав и, почти не глядя, раскрыл книжечку на нужной странице.

— Вот тут написано.

— Хорошо. — Иванов кивнул головой. — Устав ты действительно выучил, но ведь там же ясно написано — с четырнадцати. А не с тринадцати с половиной. И потом, без решения школьной комсомольской организации принять мы тебя все равно не можем. Это тоже было бы нарушением Устава. И последнее: разве отличником нужно быть только одну четверть?

— Значит, не примете? — Селиверстов растерянно поморгал глазами. — А я еще и разрядник. По гимнастике у меня второй разряд, — он указал на значок, приколотый к полинявшей, но хорошо отглаженной косоворотке.