Снаружи оркестр играл «Deutschland, Deutschland über Alles»^{398}, и впервые после 1933 г. был исполнен «Интернационал». Затем черный лимузин «мерседес» отвез Молотова в претенциозный отель «Бельвю». Времени даром не теряли и вскоре после завтрака отправились на предварительную беседу в Рейхсканцелярию^{399}.

В самом начале предварительной встречи с Риббентропом Молотов ясно дал понять, что русские не удовлетворены гитлеровской идеей определения сфер влияния «в широких чертах». Учитывая условия, изложенные в директиве Молотову, вряд ли стоит удивляться, что его нисколько не соблазнило предложение Советскому Союзу искать выход в Персидский залив. Последовала долгая дискуссия по Турции и Проливам (весьма показательно пропущенная в германских протоколах), в ходе которой русским предложили пересмотр конвенции в Монтре, но без всяких дальнейших гарантий^{400}. По первому впечатлению, довольно иронически сообщал Молотов в телеграмме Сталину, германские «ответы в разговоре не всегда ясны и требуют дальнейшего выяснения». Риббентроп намеренно избегал четкого определения сфер влияния, предпочитая соглашение в принципе, могущее послужить сиюминутным германским интересам vis-a-vis Англии^{401}.

Гитлер встретил Молотова нацистским салютом, «неестественно вывернув ладонь». Он пригласил его в комнату для отдыха, где к ним присоединился Риббентроп. Гитлер был «на удивление приветлив и дружелюбен… стремился завоевать личное расположение Молотова и хотел, чтобы тот разделил его взгляды». Так как Молотов ожидал враждебности, неудивительно, что он вернулся в отель, испытывая, по наблюдениям, «явное облегчение от любезности Гитлера»^{402}. И все же негибкая позиция Молотова подтвердила гитлеровские опасения по поводу курса советской внешней политики и поставила под сомнение возможность мирного урегулирования. Между двумя их главными встречами Сталин в телеграмме инструктировал Молотова не отклоняться от директивы, напоминая: «Мирное разрешение не будет реальным без нашей гарантии Болгарии и пропуска наших войск в Болгарию, как средства давления на Турцию»^{403}.

В их следующую встречу Гитлер, как телеграфировал Молотов Сталину, был «заметно раздражен», когда Молотов повторил требование, чтобы немцы отозвали свои гарантии Румынии, которые «направлены против интересов Советского Союза». Он практически дословно передал претензии Сталина на гарантии Болгарии «на таких же основаниях, как их дала Германия и Италия Румынии». Обещая невмешательство в ее внутренние дела, он фактически предлагал дать Болгарии в качестве компенсации выход к Эгейскому морю. Подобное решение нарушало планы Гитлера по оккупации Салоник.

Молотов еще больше привел Гитлера в бешенство, когда, упорно стоя на своем, намекнул на пересмотр конвенции в Монтре как гарантии на бумаге, который Советский Союз считал «весьма актуальным». Во второй телеграмме от Сталина, внимательно следившего в Москве за ходом переговоров, он получил инструкцию объяснить Гитлеру, что Советский Союз не заинтересован в доступе к Средиземному морю, он лишь чувствует свою уязвимость для возможного нападения англичан, если их флот сможет беспрепятственно проходить в Черное море. Это положение вновь имело историческую подоплеку. Гитлеру следовало напомнить, что «все события от Крымской войны прошлого века и до высадки иностранных войск в Крым и Одессу в 1918 и 1919 году говорят о том, что безопасность причерноморских районов СССР нельзя считать обеспеченной без урегулирования вопросов о Проливах». Как все еще надеялся Сталин, проект соглашения в этом духе можно было бы подготовить в Берлине, а завершающие штрихи нанести позже в Москве^{404}.

Гитлер, которому сообщили о неудачном советском обращении к царю Борису, отнесся к этому предмету снисходительно, не удержавшись от язвительного замечания, что, поскольку это Румыния просила гарантий у Германии и Италии, ему непривычны ответы, подобные тому, какой дали болгары русским. Его не убедили серьезные доводы Молотова против предложения о вступлении СССР в Тройственный союз. Главным условием Молотова была полная перестройка союза, он «не возражал против участия в различных действиях четырех держав, но не в составе Тройственного союза, для которого СССР не более чем объект действия».

Гитлер все больше склонялся к мысли о нападении на Советский Союз, явно вследствие непреклонности русских в определении, как они считали, принципиальных требований их безопасности на Балканах. Однако (как можно видеть из советских, но не из германских материалов) он еще давал Сталину шанс изменить политику. Сталинский подход к решению болгарского вопроса во время конференции, как мы увидим, решил судьбу Советского Союза. В самом деле, Риббентроп и Геринг убедительно засвидетельствовали это на их допросах в Нюрнберге^{405}. Гитлер, казалось, потерял всякий интерес к переговорам по этому пункту, указывая, что «не слишком уверен… в осуществимости» совместных планов по расчленению Британской империи^{406}. Риббентропу оставалось попытаться связать оборванные концы. Происходило это в сюрреалистической обстановке берлинского бомбоубежища: жестокие бомбежки англичан приблизили реалии войны к Берлину и поставили под вопрос непобедимость немцев. Риббентроп направил свои усилия на примирение Тройственного союза с германо-советским пактом путем определения сфер влияния, о чем, по его признанию, у него пока были лишь «сырые мысли». Он вынул из кармана сложенный листок бумаги и зачитал вслух предполагаемое соглашение. Этот документ носил общий характер, констатировал желание четырех держав определить соответствующие сферы интересов и призывал к постоянным взаимным консультациям. Несколько секретных протоколов устанавливали территориальные устремления каждой из сторон. Как и ожидалось, русских старались повернуть к Индийскому океану, и к их истинным целям имело отношение единственно обещание добиться пересмотра режима Проливов под германским покровительством. Молотов возразил, что соглашение на бумаге «не годится… надо обсудить конкретные формы гарантий… и обеспечения безопасности для черноморских держав и СССР». Гарантии Болгарии фигурировали на первом месте в отчете Молотова и лишь бегло упоминались в отчете немцев, скорее всего, чтобы не разозлить Гитлера еще больше^{407}.

Гитлер выбирает войну

Несмотря на первое впечатление успешности переговоров, возникшее у болгар и других пристрастных наблюдателей^{408}, Молотов в последней телеграмме Сталину без обиняков заявил, что переговоры «не дали желательных результатов». Затем он объяснил, что Гитлер «уклонился от ответа» по Болгарии, сославшись на разногласия с Италией. Столь же неудовлетворительно обстояло дело с турецкой проблемой, а о планировавшейся поездке Риббентропа в Москву больше не упоминалось. «Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться», — заканчивал отчет Молотов^{409}. Стало ясно, как объяснял он по возвращении в Москву, что немцы надеялись «наложить лапу на Турцию под предлогом гарантий ее безопасности, так же как в случае с Румынией, подсластив нам пилюлю обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу и предлагая нам помочь им в этом деле». Впредь Советский Союз намеревался улучшить режим Проливов путем прямых переговоров с Турцией, а «не за ее спиной». В коридорах Кремля даже обсуждалась вероятность «германской экспедиции против Египта через Проливы и Турцию»^{410}. По поводу германского предложения Советскому Союзу посягнуть на интересы Британии на Ближнем Востоке Молотов колко замечал: «Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными»^{411}. И все же, прежде чем события приняли характер окончательного кризиса, новые предложения, переданные Риббентропом в последний момент^{412}, привели к кратковременному смягчению ситуации. Казалось, переговоры можно будет не спеша продолжить по «дипломатическим каналам». Молотова видели «раздувшимся от гордости» на приеме, устроенном Россо для представителей «дружественных стран»^{413}.