Однако Шуленбургу не удавалось обсудить этот вопрос с Риббентропом до 25 сентября. Риббентроп был в Риме на переговорах с Муссолини по созданию Оси, представлявшему потенциально щекотливый момент в германо-советских отношениях. Шуленбурга, конечно, не слишком обнадеживали его коллеги из Министерства иностранных дел. Вайцзеккер, сам ставший сторонником Континентального блока, признавался в дневнике:
«В обществе не ждут скорого мира, а, скорее, предчувствуют конфликт с Россией. Официально это отрицается. Однако я лично верю, что народ прав, хотя и не вижу ни смысла, ни необходимости этой новой войны, если только весной 1941 г. обстоятельства не вынудят нас к такому шагу. Бить Англию в России — не слишком удачная программа»{377}.
Тем не менее Министерство иностранных дел использовало вопросы торговли как повод для созыва политической встречи. Прекращение поставок русскими могло гибельно отразиться на германских военных успехах. Было отмечено, что русские отказываются от долгосрочных проектов, предпочитая краткосрочные поставки в обмен на вооружения и боеприпасы, приносящие им немедленную выгоду{378}.
Гитлер оказался перед дилеммой: то ли попытаться модернизировать пакт Молотова — Риббентропа урегулированием в Юго-Восточной Европе, то ли начать энергично готовиться к войне. В течение лета 1940 г. он, казалось, колебался. Ограничился бы он соглашением, устраняющим Советский Союз из Европы и с Балкан и поворачивающим его на Ближний Восток, — вопрос явно гипотетический, однако нет признаков того, что дипломатические меры принимались не всерьез. Первым шагом в попытке добиться политического решения проблемы было подписание 27 сентября Тройственного пакта. По расчетам, Япония должна была связать Соединенные Штаты на Тихом океане. Италия и, возможно, франкистская Испания, как предполагалось, подорвут господство британского военного флота в Средиземном море, тогда как Советский Союз можно повернуть против британских имперских интересов на Ближнем Востоке. Румынии и Финляндии было предназначено снабжать Германию основными видами сырья и нефтью. То, что планы относительно Советского Союза не отвлекали Гитлера от войны с Англией, ясно видно из его инструкций бросить на Англию люфтваффе как прелюдию к вторжению, данных через день после того, как он сообщил своим генералам о намерении воевать с Советским Союзом. Кроме того, планы увеличения армии до 180 дивизий готовились в контексте второстепенной стратегии и как попытка поддержать боевой дух. Хотя уже разрабатывались предварительные общие планы вторжения в Советский Союз, ОКВ усердно занялось подготовкой операций против Гибралтара и Египта. Гитлер надеялся осуществить новый порядок путем нового передела сфер интересов{379}.
В отличие от русских, Гитлер не составлял конкретную повестку дня встречи. Ожидалось, что переговоры пойдут по хорошо известному образцу. Представление общей идеи «новой Европы» постепенно перейдет в жесткое требование передела сфер интересов, который устранит Советский Союз из Европы и с Балкан и отразит германское военное превосходство. Риббентропу поручались лишь второстепенные вопросы, могущие возникнуть в результате обсуждения «высшей политики» касательно отношения Советского Союза к войне, итало-греческого конфликта, отношения Советского Союза к Оси и Проливам. Проект соглашения о переделе, подготовленный московским посольством, был единственным руководством для германской делегации, но так и не пригодился{380}. Он более или менее совпадал со взглядами русских: Турция должна быть исключена из нового европейского порядка, тогда как Советский Союз получает базы на азиатской стороне Босфора, а Германия — на европейской. Альтернативно предлагался контроль Советского Союза над Босфором, причем дружественное государство, такое как Болгария, будет следить за соблюдением германских интересов в Стамбуле{381}. Вскоре после возвращения из Берлина Шуленбург вместе с Кестрингом и Вальтером, советником посольства, составил меморандум, подробно освещающий опасность нападения на. Советский Союз. Он утверждал, что Советский Союз не способен начать войну, но, если война ему будет навязана, все его население будет стоять насмерть. Возможно, Советский Союз потеряет Украину, Белоруссию и Прибалтийские государства, но для Германии они будут только обузой. Этот документ был передан 2 ноября Гальдеру, сделавшему пометку «Получено», однако неизвестно, ознакомился ли Гитлер с его содержанием{382}. Мнение московского посольства, тем не менее, свободно ходило в высших эшелонах Министерства иностранных дел, лучше всего его выразил Вайцзеккер:
«Утверждают, что без уничтожения России не будет порядка в Европе. Но что плохого, если большевизм будет рядом с нами вариться в собственном соку? Пока ею управляют бюрократы вроде нынешних, этой страны следует бояться не больше, чем в царские времена. Я считаю невыгодным воевать в странах, где большие расстояния будут распылять наши силы. Оккупация России даже не даст нам зерна»{383}.
Последовавшее в конце концов исключение Шуленбурга, архитектора встречи, из переговоров явилось для этой группы плохим знаком{384}.
Общие наметки, сделанные Гитлером к переговорам, сильно отличались от планов русских. Правда, он все еще придерживался идеи Риббентропа о создании «Западного вала», чтобы отделить Англию от ее потенциальных союзников. Но лакмусовой бумажкой, по-видимому, послужила позиция русских по Балканам. С точки зрения немцев, как объяснил Риббентроп Муссолини, «Венское решение ясно показало русским, где проходит граница их экспансии». Континентальный блок, следовательно, являлся мирной и даже предпочтительной альтернативой плану «Барбаросса». Однако необходимым условием для него было признание Советским Союзом германского диктата как результата военного превосходства, достигнутого немцами после их побед в Северной и Западной Европе. Не являлось секретом, что Босфор и Балканы представляли собой точки «опасного пересечения интересов», которого следовало избегать{385}.
Гитлер, по его собственному признанию Муссолини накануне конференции, не собирался оказывать русским услуги, разве что заставить Турцию дать «некоторые» гарантии по Проливам и способствовать урегулированию по безопасности Баку и Батуми. Переговоры явно были обречены на провал, так как Гитлер ожидал, что они закрепят господство Германии в Европе, повернув русских от их «давней цели, Босфора», в сторону Индийского океана. Он твердо решил остановить продвижение Сталина «за некие определенные пределы», и особенно преградить ему «путь к Босфору через Румынию». «Лучше румынская синица в руке, — резюмировал он, — чем русский журавль в небе». Одержимость Сталина Дунаем и Болгарией настроила Гитлера довольно скептически относительно исхода конференции. Однако он все еще верил, что у Сталина «хватит ума» склониться перед превосходством Германии и наступить на горло своим амбициям. Сталин неверно рассчитал, полагал он, ожидая, что затянувшаяся война «обескровит» Европу. Перед лицом сотни свежих дивизий, развернутых на его границе, говорил Гитлер начальнику своего Генерального штаба, Сталину придется смириться с германским присутствием в Финляндии и Румынии, и он «не будет представлять для Германии никаких проблем, даже если произойдет худшее»{386}. В дипломатической колонии в Берлине существовало мнение, будто после того, как не удалось достичь соглашения с Англией, Гитлер на самом деле пошел по стопам Бисмарка в поисках взаимопонимания с Россией, невзирая на идеологические разногласия. Считалось возможным даже, что «политическое сотрудничество может повлиять на большевизм в национал-социалистическом духе…»{387}