Жил да был один дурак.

Не горшечник, не скорняк,

Не кузнец и не сапожник,

А пропойца и безбожник.

Звали малого Ванёк.

Был он толстый, как пенёк,

Ростом с фигу, конопатый,

Кривоногий да горбатый.

Жил он с мамкой и батянькой,

И младшой сестрицей Манькой

В старом доме у реки…

Раньше было: старики

Ваньку беспощадно драли.

Столько кольев обломали,

Что сложи из них забор,

То в деревне всякий двор

Мог бы быть с тройным забором.

Только к этим уговорам

Наш дурак был нем и глух,

Всё гулял да хлопал мух.

Не хотел Ванёк пахать,

Не хотел и лыко драть.

Не любил вообще трудиться,

А любил лишь материться,

Карасей в пруду удить,

Спать в стогу да бражку пить.

Старики его любили

И до сей поры кормили,

Но всему приходит срок;

Как-то батя занемог,

Восемь дён в жару метался

И на троицу скончался.

Мигом в дом нужда пришла.

Мать Ванюшу позвала:

«Слышь, сынок, с мукою худо,

Глянь, осталось меньше пуда.

Надо Прошку запрягать

И на мельницу езжать.»

А Ванёк валяет ваньку:

«Мать, пошли-ка лучше Маньку.

Нынче ехать неохота.

У меня своя работа.

Надоть червячков копать

Да ворон в саду считать».

Мать его давай стыдить

И, как водится, бранить.

А дурак в ответ икает

Да на всё башкой кивает:

«Будя, мамка, пожалей,

Лучше бражки мне налей».

Рассердилась мать-старуха,

Хвать негодника за ухо:

«Пшёл отседа, чёрт с тобой,

Боле не пущу домой».

Вышел Ванька из дверей

И давай гонять курей,

И ногами их пенять,

И по-всякому ругать.

Мать клюкой ему грозит:

«Чтоб ты лопнул, паразит!»

Он – от матери бегом,

Схоронился под кустом.

Ночь пришла, дурак стучит:

«Мать, впусти, живот ворчит.

Или, слышь, через окошко

Дай мне хлебушка немножко».

Из-за двери еле-еле:

«Хлеба нет, сынок, весь съели».

Мать его хоть и жалела,

Но сдаваться не хотела.

Ванька в дурь – давай орать

И башкою дверь бодать,

Бьёт да бьёт ему не лень.

Только толщиной в сажень

Батя в доме дверь поставил

И на окнах ставни справил,

Крепче коих не бывает.

Но дурак о том не знает.

Так на улице пострел

Ночку всю и проревел,

Поутру угомонился,

Снова к мамке обратился:

«Ладно, мать, зови к обеду,

Каши дай, потом поеду».

Мамка тотчас дверь открыла,

Дурня в горницу пустила.

Ванька в слезы, мамка тоже

Ей сынок всего дороже.

Плачет и сестрица Маня.

Повод есть: вернулся Ваня.

Пусть дурак, но все же свой,

Ненаглядный и родной.

Вот за стол его сажают,

Кашу в миску наливают,

Крынка бражки, хлеб ржаной:

«Кушай, Ваня дорогой».

Сопли локтем вытирая,

Громко чавкая, икая,

Ванька ел и не ругался,

Спору нет, проголодался.

Кончив есть, полез на печь

И завел такую речь:

«Ладноть, запрягайте Прошку,

Я ж пока вздремну немножко.

Только рано не будите,

Не шумите, не сердите.

Видит бог, как я сопрел».

На бок плюх и захрапел.

Как телегу снарядили

И мешками загрузили,

Маня маме говорит:

«Едем сами, пусть он спит.

Ты ведь знаешь, мать, Иван

Глуп как пень и вечно пьян.

Коль поедет он туды,

Не уйтить нам от беды.

Отвечает мама: «Маня,

Не бухти, пусть едет Ваня.

Вот придет пора пахать,

Где нам мужика сыскать?

Коли сын за ум возьмется,

Повзрослеет, оботрётся,

Снова ладно станем жить,

Печь блины и не тужить».

И щипали, и кусали,

И поленом приласкали.

Муху запустили в рот,

Угольком прижгли живот,

А ему всё нипочём

Ишь, свернулся калачом.

Что тут делать, как тут быть,

Как Ивана разбудить?

«Можно в нос засунуть свечку,

разобрать по камню печку,

Вырвать клок из бороды,

А в штаны налить воды,

Не проснётся ведь подлец,

Жаль, преставился отец.