Сдобренное плодоносным илом среднего образования, хитроумие школьника все возрастает и в конце концов позволяет ему сотворить то чудо, на которое способны все французы. Чудо Метлы: под бдительным оком старшины, который делает вид, что ничего не замечает, он, не прикоснувшись к метле, спокойно ждет, пока ветер выполнит его наряд — подметет двор казармы. Таковы его маленькие мирные победы. Француз до последних дней своей жизни сохранит память об этом «чуде» и поведает о нем сыну, сказав в заключение: «Да ты и сам увидишь, когда тебя призовут в армию!»
Не только лицей и казарма, но и высшая школа стремятся отточить и усовершенствовать хитроумие своих воспитанников, которые выскакивают оттуда одним прыжком, словно из волшебной шкатулки… они все «схватывают на лету»… «схватывают на лету» то, в чем другим бывает не так-то легко разобраться. Случается, что они покидают Францию. Француз может строить метро в Каракасе или готовить лакомые блюда из лягушек в Аделаиде. Вместе с ним сама Гасконь обосновывается в Цинциннати, а Политехническая школа — в Кабуле. Но при первой же возможности он вернется в Барселонет или же в Брив, так как, если на свете немало стран, где можно заработать себе на жизнь, тратить заработанное в конечном счете лучше всего во Франции.
Страна чудес, чудо-людей, чудо-одежды, царство нюансов и утонченности, я покидаю тебя…
Я улетаю в Бенгалию, куда меня настойчиво зовет мой старый друг полковник Безил Крэнборн, который, прежде чем отправиться в Сингапур, к месту нового своего назначения, предлагает мне в последний раз поохотиться вместе с ним на тигров. Но этот мой отъезд так не похож на прежние. Теперь меня сопровождает добрая сотня лиц, невидимых постороннему глазу. Полковник Крэнборн и наш хозяин магараджа Бхагалпура, конечно, не заметят их присутствия, но, когда они будут рассказывать мне о тиграх-людоедах, лицо Мартины встанет передо мной и в мыслях своих я буду с ней, я буду в Париже. Но не только сердцем буду я тосковать по Франции.
Несколько месяцев назад как-то ночью в Индии я почувствовал, что и желудок мой тоскует по этой стране: я спал тогда в палатке в знойных джунглях Ассама, где постоянно дуют муссоны, и вдруг в моих сновидениях явилась мне мамаша Гренуйе: «Что вы тут поделываете, майор?» Подбоченившись, она стояла на берегу тихих вод, которым не знакомы ни муссоны, ни тайфуны, и спрашивала меня: «Не хотите ли вы отведать сейчас моей форели в сметане?»
В ту ночь я понял, что я уже не тот, каким был прежде.
Ничего не поделаешь, у сикхов и у зулусов, в Рангуне и в Занзибаре я вспоминаю Вандомскую площадь и замок Азэ-ле-Ридо. И когда я возвращаюсь из Индии или Калахари и самолет, пролетев над бесконечными песками и каменистым плато, где земля и небо словно объявили войну друг другу, приближается к петляющей Сене и я сижу под собой этот маленький, благословенный небом шестиугольник, где все создано для человека, все отвечает его желаниям, где все ласкает его взор, возбуждает аппетит и радует сердце, я знаю, что я возвращаюсь в Страну Чудес.
Страна, не имеющая себе подобных, страна, где фермы, церкви, замки так удивительно вписались в пейзаж, словно они были созданы одновременно с ним.
Страна 43 миллионов мыслящих планет, у каждой из которых своя особая точка зрения, страна, все обитатели которой так различны и в то же время так удивительно схожи именно потому, что хотят различаться между собой и ведут бесконечные споры, которые заканчиваются традиционной фразой:
«В сущности, мы с вами во всем согласны».
Страна, где каждый — такая яркая индивидуальность, что не может прочитать по радио метеосводку, не почувствовав себя сопричастным радостям ясного дня или тревоге приближающейся грозы.
Удивительная земля, где в одну и ту же минуту я узнаю, что кто-то меня ненавидит, а кто-то любит, и — о чудо! — узнаю, что это один и тот же человек.
О дорогие мои Шарнеле и Топены, Тюрло и Поше, обуреваемые духом фрондерства и свободолюбия, я слишком часто возводил на вас напраслину.
Мне остается теперь испросить у вас прощения.
Я говорил, что вы скептичны, недоверчивы, расчетливы. Но чудо заключается в том, что вы в то же время восторженны, доверчивы и великодушны. Если бы завтра вы вдруг стали дисциплинированными, аккуратными и молчаливыми, какое бы огромное несчастье обрушилось на мир. Ведь ваши недостатки — лишь оборотная сторона ваших достоинств. Несмотря на вашу ярко выраженную неприязнь к иностранцам, иностранцы находят приют именно в вашей стране; вы не всегда сами устоите перед соблазном обойти закон, но детей своих учите выбирать в жизни только прямые дороги; страна мелких рантье, вы в то же время страна благородных рыцарей; вы самые негостеприимные люди на свете, но страна ваша — самая радушная страна на земле. И если правда, что контрасты привлекательны, вы самый привлекательный народ на нашей планете. И если правда, что человеческий мозг подобен парашюту (чтобы он сработал, говорит лорд Дьюор, надо, чтобы он раскрылся), вы чемпионы парашютного спорта.
Простите меня… простите мне мою смелость. Когда, оглядываясь назад, я перечитываю эти записки путешественника, вознамерившегося открыть Францию и французов, меня пугает собственная дерзость. Я готов искать убежище в Англии… По какому праву я, англичанин, перечислил здесь все ваши недостатки? По жалкому праву людей, которые решаются судить о жизни на земле, хотя сами умирают детьми, не прожив и ста лет? А может быть, просто но праву, предоставленному мне Бернардом Шоу: лучший способ освоить какой-нибудь вопрос — это посвятить ему книгу…
Мне следует еще испросить прощения у моей королевы…
Как истинная английская гувернантка, мисс ффифс внушает маленьким детям, гуляя с ними в Булонском лесу, что им очень повезло, что они родились французами; они живут в единственной в мире стране, которую отделяют от Англии всего лишь тридцать километров.
Да простит мне моя королева, что я позволил себе перефразировать эту не требующую доказательств истину: одна из привилегий англичан в том, что им достаточно пересечь Ла-Манш, чтобы очутиться во Франции. Я надеюсь, что Ее Величество не будет гневаться на меня за то, что я поселился во Франции: разве не вношу я таким образом свою скромную лепту в дело Сердечного Согласия наших двух стран?
Увы!.. Это еще не все, Your Majesty[154], произошло нечто ужасное. Я без дела брожу по улицам Парижа. Стоит столкнуться двум автомобилям (а одному богу известно, как часто это случается), как я оказываюсь в толпе зевак… А кроме того… осмелюсь ли я в этом признаться?.. На улицах Парижа… особенно весной, столько очаровательных женщин… что я сам ловлю себя на том, что смотрю им вслед. Сорок лет я просто видел, теперь же я смотрю во все глаза. И ото тоже еще не все: вчера я дошел до того, что, забыв о всякой сдержанности, спросил у мсье Топена, что за прыщик у него на носу. И, расставаясь с ним, сказал: «Ну, давайте, до скорого, давайте!» И еще, my Queen[155], это неуместное желание полакомиться улитками, которое охватывает меня в Гибралтаре или Бомбее. А шамболь-мюзинью, которое папаша Ружтронь достает из своего погребка, когда я приезжаю в Авалон, и от которого так ярко выступают синие прожилки на моем малиново-красном лице, что хозяин не упускает случая позвать сына: «Сынок! Иди-ка взгляни, как майор Томпсон превращается в британский флаг!..» Good heavens, how disgraceful, your Majesty![156] Мне нет спасения! Господь покарает меня в один прекрасный день, и я паду жертвой чревоугодия где-нибудь на берегу Кузена или Мидузы…
Но пока что я должен сделать еще одно признание: холмы Бургундии, голубоватые дали Иль-де-Франса, набережные Парижа, живописные уголки Сен-Сюльписа и Сен-Луи-ан-л'Иля, я ваш верный раб. Сколько раз я разворачивал твою карту, о Франция, Франция гостеприимных жилищ и вкусной кухни, карту, полную многообещающих названий: Броселианд, Везеле, Брантом, Локтюди и все эти бесконечные и столь непохожие друг на друга Ла Ферте с кумушками, болтающими за занавеской, и юными нимфами, которые, кажется, только затем и появились на свет, чтобы кумушкам было о чем поболтать. Франция, которую можно пить и пить, как ее славное винцо, протягивающая всему миру свою чашу (не выпуская стакана из рук), я люблю твою речь, я люблю твое небо и твое солнце. Мне нравятся твои упрямые головы и даже твоя манера коверкать английские слова, мне нравится и то, что, когда я спрашиваю нашу старую Флорину, почему она никогда не ходит в кино, она отвечает: «Пойду, когда будет в самый раз».