Этого дедушка уже не смог вынести. Он заперся в своих апартаментах и послал за своим духовником. Мадам Дюбарри была очень обеспокоена.

Аделаида же была в восторге. Когда мы с мужем посетили ее, она только и говорила, что о порочной жизни, которую вел король. Если он хотел обеспечить себе место на небесах, ядовито заметила тетушка, ему следовало без промедления послать эту шлюху укладывать свои вещи. Ее воинственность делала ее похожей на генерала, а ее сестры напоминали подчиненных ему капитанов.

— Я говорила ему миллионы раз, — заявила она, — что время уходит. Я отправила посыльного к Луизе, чтобы просить ее удвоить свои молитвы. Мое сердце будет разбито, если, попав на небеса, я узнаю, что моего возлюбленного отца, короля Франции, не пустили туда.

Однажды, вскоре после смерти аббата де ла Виля, король, следуя по каким-то делам в своей карете, неожиданно встретил похоронную процессию и остановил ее. Он хотел узнать, кто умер. На этот раз покойником оказался не старый человек, а молодая девушка шестнадцати лет. Однако это показалось ему еще более зловещим.

Смерть могла нанести удар в любой момент, а ему было уже шестьдесят с лишним лет.

Как только закончилась Пасха, мадам Дюбарри предложила королю уехать с ней в Трианон и пожить там спокойно несколько недель. Сады в это время были так прекрасны, ведь уже наступила весна, и пришло время прогнать мрачные мысли и думать о жизни, а не о смерти.

Ей всегда удавалось развеселить его, поэтому он согласился поехать с ней. Король выехал на охоту, но после этого внезапно почувствовал себя очень плохо. Однако мадам Дюбарри приготовила для него лекарства и продолжала настаивать на том, что единственное, что ему нужно, — это отдых в ее обществе.

На следующий день после их отъезда я находилась в своих апартаментах, где брала урок игры на арфе, когда вошел дофин. Он выглядел очень серьезным.

Муж тяжело уселся, и я сделала знак учителю музыки и слугам оставить нас наедине.

— Король болен, — сказал он.

— Очень болен?

— Нам это не сказали.

— Он сейчас в Трианоне. Я сейчас же поеду навестить его и буду ухаживать за ним. Он скоро снова будет здоров.

Мой муж взглянул на меня, грустно улыбаясь.

— Нет, — возразил он, — мы не можем ехать туда, пока он не пошлет за нами. Мы должны ждать его распоряжений, чтобы ухаживать за ним.

— Этикет! — пробормотала я. — Наш дражайший дедушка болен, а мы должны ждать, когда этикет позволит нам явиться к нему.

— Ламартиньер едет туда, — сказал мне муж.

Я кивнула. Ламартиньер был главным королевским доктором.

— Нам ничего не остается, как только ждать, — заключил он.

— Ты очень обеспокоен, Луи.

— Я чувствую себя так, словно вся Вселенная падает на меня.

Осмотрев короля, Ламартиньер сделался очень серьезным. Несмотря на протесты мадам Дюбарри, он настоял на том, чтобы короля перевезли обратно в Версаль. Такое решение уже само по себе было многозначительным, и все мы понимали это. Если бы болезнь короля была легкой, ему бы позволили остаться выздоравливать в Трианоне. Но нет, его нужно было перевезти обратно в Версаль, потому что этикет требовал, чтобы короли Франции умирали в своих королевских спальнях в Версале.

Его привезли во дворец. Я глядела из окна, как его выносили из кареты. Король был завернут в толстый плащ и выглядел ужасно. Он дрожал, и на его лице был нездоровый румянец.

Мадам Аделаида вышла и поспешила к карете. Она шла рядом с королем, отдавая приказания. Ему пришлось подождать в ее апартаментах, пока подготовят его спальню, потому что Ламартиньер так поспешно заявил, что ему необходимо вернуться в Версаль, что спальню не успели привести в порядок.

Когда он наконец расположился в своей комнате, нас всех вызвали туда. Мне пришлось приложить огромные усилия, чтобы не разрыдаться. Было так печально видеть его в таком состоянии, и потом это странное выражение его лица! Когда я поцеловала его руку, он не улыбнулся и, казалось, даже не заметил этого. Он лежал перед нами, словно совершенно чужой человек. Я знала, что он не был искренним, однако я по-своему любила его, и мне было тяжело смотреть на его страдания.

Он не желал видеть никого из нас. Только когда пришла мадам Дюбарри и встала около его кровати, он стал немного больше походить на самого себя.

Она сказала:

— Ты хочешь, чтобы я осталась, Франция?

Это было крайне непочтительно, но он улыбнулся и кивнул. Мы ушли и оставили ее с ним.

Тот день прошел словно во сне. Я не могла ни на что решиться. Муж остался со мной. Он сказал, что нам лучше держаться вместе.

Я была озабочена, а он все еще выглядел так, как будто вся Вселенная вот-вот рухнет на него.

Пять хирургов, шесть врачей и три аптекаря ухаживали за королем. Они спорили между собой относительно природы его недомогания и того, сколько вен, две или три, следует вскрыть. Новость распространилась по всему Парижу. Король болен. Его перевезли из Трианона в Версаль. Учитывая образ жизни, который он вел, его тело и в самом деле должно быть совершенно изношенным.

Мы с мужем все время были вместе, ожидая вызова. Он, казалось, боялся оставить меня. Я молча молилась о том, чтобы наш дорогой дедушка скорее выздоровел. Я знаю, что Луи тоже молился.

В Oeil de Boeuf[54], огромной передней, которая отделяла спальню короля от холла и называлась так из-за ее окна, по виду напоминающему бычий глаз, собиралась толпа людей. Я надеялась, что король не знает об этом, потому что если бы он узнал, то понял бы, что они считают его умирающим.

В отношении ко мне и к моему мужу у окружающих нас людей появились почти неуловимые перемены. С нами стали обращаться более осторожно, более уважительно. Мне хотелось закричать: «Не относитесь к нам иначе! Ведь папа еще не умер!»

Из комнаты больного пришла новость. Королю поставили банки, но это не принесло ему облегчения от боли.

Это ужасное состояние неизвестности продолжалось весь следующий день. Мадам Дюбарри все еще ухаживала за королем, но за моим мужем и мной не присылали. Однако тетушки решили, что должны спасти своего отца. Они, конечно, не собирались позволять ему оставаться на попечении «этой шлюхи». Аделаида провела сестер в комнату больного, хотя доктора пытались не впускать их.

То, что произошло, когда они вошли в комнату больного, было настолько драматично, что скоро уже весь двор говорил об этом.

Аделаида направилась к кровати. Ее сестры шли за ней на расстоянии в несколько шагов. Как раз в это время один из докторов подносил к губам короля стакан воды.

Доктор, задыхаясь от волнения, вскрикнул:

— Поднесите свечи поближе! Король не видит стакан!

Тогда все, кто стоял вокруг кровати, увидели то, что так испугало доктора. Лицо короля было покрыто красными пятнами.

Король был болен оспой. У всех появилось чувство облегчения, потому что теперь, по крайней мере, было известно, что его мучает, и можно было назначить необходимое лечение. Но когда Борден, доктор, которого привезла мадам Дюбарри и которому она очень доверяла, узнал о всеобщей радости, он цинично заметил, что не видит для этого причин, потому что для человека в возрасте шестидесяти четырех лет и с таким телосложением, как у короля, оспа — ужасная болезнь.

Тетушкам сказали, чтобы они немедленно покинули комнату больного. Но Аделаида выпрямилась во весь рост и с самым царственным видом отчитала докторов:

— Вы осмеливаетесь приказывать мне удалиться из спальни моего отца? Берегитесь, чтобы я не уволила вас! Мы останемся здесь! Мой отец нуждается в сиделках, а кто же будет ухаживать за ним, как не его собственные дочери?

Их невозможно было выгнать, и они остались, действительно разделив с мадам Дюбарри заботы по уходу за королем. Все же они как-то ухитрялись не быть в комнате в то время, когда там присутствовала она. Я не могла не восхищаться ими всеми. Они трудились ради спасения его жизни, лицом к лицу с ужасной опасностью и были заботливы, как настоящие сиделки. Я никогда не забуду о том, какое мужество проявила в то время Аделаида. И Виктория с Софи тоже, конечно, но последние лишь автоматически подчинялись своей сестре. Моему мужу и мне не позволяли приближаться к комнате больного. Мы сделались слишком важными особами.