В полутьме на неосвещенной лестнице перед ним неясно вырисовывалась странная фигура из прошлого века. Конечно, он решил, что оказался лицом к лицу с привидением. Слуга вскрикнул, упал на спину и кувырком скатился вниз по ступенькам.

Мсье Кампан бросился к нему, тем временем, услышав звуки этой суматохи, мы все поспешили вниз по лестнице, чтобы посмотреть, что там случилось. Слуга лежал на полу. К счастью, он не разбился, но от страха был совершенно белый и дрожал, в ужасе уставившись на нас. Не сомневаюсь, что мы представляли собой странное зрелище. Мсье Кампан, будучи человеком очень добрым, предложил разъяснить этому бедняге ситуацию.

— Мы играем в любительском спектакле, — объяснил он слуге. — Мы вовсе не призраки. Взгляни на меня. Ты узнаешь меня… и мадам дофину?..

— Ты знаешь меня, — сказала я. — Смотри… мы всего лишь играем пьесу…

— Да, мадам, — запинаясь, пробормотал слуга.

— Мадам, — предупредил предусмотрительный Кампан. — Мы должны убедить его молчать.

Я кивнула, и мсье Кампан сказал слуге, что он никому не должен говорить о том, что видел.

Слуга заверил нас, что будет хранить нашу тайну. Он вышел с ошеломленным видом, а мы вернулись обратно на нашу «сцену». Но вдохновение почему-то покинуло нас. Вместо того чтобы продолжать представление, мы обсуждали случившийся инцидент. Мсье Кампан выглядел очень серьезным. Вполне возможно, считал он, что слуга не сможет удержаться и расскажет одному или двум знакомым о том, что видел. За нами начнут следить. Нашу совершенно невинную игру могут истолковать самым ужасным образом. Нас обвинят в том, что мы устраиваем оргии. Как легко будет нашему театральному предприятию приписать любое предосудительное значение! Мудрый мсье Кампан! Он думал обо мне и, без сомнения, знал куда больше, чем я когда-либо могла узнать, о тех дурных слухах, которые ходили о дофине. Он придерживался того мнения, что следует прекратить это занятие. Мой муж согласился с ним, и нашим любительским спектаклям пришел конец.

Лишившись этого развлечения, я обратилась к другим удовольствиям. В Париж некоторое время назад прибыл мой прежний учитель игры на клавесине, Глюк. Матушка написала мне письмо, в котором настаивала, чтобы я помогла ему добиться успеха в Париже. Я с восторгом взялась за это, потому что втайне считала, что наши немецкие музыканты превосходят французских. Все же в Париже мне постоянно приходилось слушать французскую оперу. Конечно, я испытывала теплое чувство к Моцарту и решила сделать для Глюка все, что в моих силах. Парижская Академия отвергла его оперу «Ифигения», но Мерси убедил их отменить свое решение.

В тот вечер, когда опера должна была исполняться, я решила превратить это в торжественное событие. Я упросила мужа сопровождать меня на представление. С нами пошли также граф Прованский с супругой и еще несколько друзей, среди которых была и моя дорогая принцесса де Ламбаль. Это был триумф. Люди радостно приветствовали меня, а я показывала им, как счастлива находиться среди них. После окончания оперы зрители вызывали Глюка аплодисментами в течение целых десяти минут.

Все это очень обрадовало Мерси. Он показал мне письмо, которое написал моей матушке.

«Я чувствую, что приближается время, когда великое предназначение эрцгерцогини будет претворено в жизнь».

Я была склонна гордиться собой. Но у Мерси не было привычки излишне хвалить меня.

Он сказал:

— Король стареет. Заметила ли ты, как ухудшилось его здоровье в эти последние недели?

Я ответила, что, как мне показалось, он выглядит немного утомленным.

Мерси напустил на себя самый таинственный вид, который, как я должна была понимать, означал, что то, что будет сказано, между нами, — строжайшая тайна и об этом не следует говорить никому.

— Возможно… скоро… случится так, что дофину придется править страной, но у него не хватит сил править самому. Если ты не будешь управлять им, это сделают другие. Тебе необходимо понять это. Ты должна осознать, какое влияние можешь иметь на него.

— Я? Но я же ничего не смыслю в государственных делах!

— Увы, это чистая правда. Ты боишься этого и позволяешь себе быть пассивной и зависимой.

— Я уверена, что никогда не смогу понять, чего от меня ждут.

— Найдутся люди, которые будут направлять тебя. Ты должна лишь научиться осознавать и ценить свое могущество.

Во время Великого поста аббат де Бове прочитал проповедь, которую вскоре уже обсуждали во всем Версале, а кроме того, не сомневаюсь, и в каждой парижской таверне. Казалось, у всех было такое чувство, что жизнь короля подходит к концу. Похоже, вся страна желала его смерти. Разумеется, аббат не осмелился бы прочитать такую проповедь, если бы король чувствовал себя хорошо. Я обнаружила, что при всем своем цинизме и всей своей чувственности мой дедушка был исключительно благочестивым человеком. Я имею в виду, что он искренне верил в то, что нераскаявшиеся грешники попадают в ад. Он цел такую разгульную жизнь, какую до него вели лишь немногие монархи, даже французские, и верил, что если не получит отпущения грехов, то наверняка окажется в аду. Поэтому ему было не по себе. Он хотел раскаяться, но не слишком спешил, потому что мадам Дюбарри была его единственным утешением на старости лет.

Аббат в своей проповеди осмелился высказаться против обычаев двора и в особенности короля. Он уподоблял его престарелому царю Соломону, пресытившемуся излишествами и ищущему острых ощущений в объятиях проституток.

Король пытался делать вид, что на самом деле проповедь направлена не против него, а против некоторых придворных вроде герцога де Ришелье, имевшего репутацию одного из самых отъявленных распутников своего времени, или против кого-нибудь еще.

— Ба! — как-то сказал ему Луи, — проповедник бросил камни в твой огород, мой друг.

— Увы, сир, — парировал хитрый Ришелье, — но по пути так много их залетело в огород вашего величества!

Луи оставалось только мрачно рассмеяться, услышав такой ответ. Однако в действительности он был серьезно обеспокоен и искал способ заставить замолчать чересчур прямолинейного аббата. Единственное, что он мог сделать, — это представить его к сану епископа. Аббат воспринял это с радостью, однако продолжал громогласно выкрикивать свои предостережения. Он даже зашел настолько далеко, что осмелился сравнивать роскошь Версаля с нищетой крестьян и парижской бедноты.

— Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена! — кричал он.

Смерть, казалось, витала в воздухе. Мой очаровательный дедушка заметно изменился. Он сильно располнел после моего приезда, но, несмотря на это, морщин у него заметно прибавилось. Однако его обаяние осталось прежним. Я помню, как потряс его один случай, происшедший во время партии в вист. Один из его старейших друзей, маркиз де Шовлен, играл за одним из столов. Когда игра закончилась, он поднялся и пошел поболтать с дамой, сидевшей за другим столом. Вдруг его лицо исказилось, он схватился за грудь и… рухнул на пол.

Мой дедушка поднялся. Я видела, что он пытается что-то сказать, но не может произнести ни слова.

Кто-то сказал:

— Он мертв, сир.

— Мой старый друг! — пробормотал король. Луи покинул апартаменты и направился прямо к себе в спальню. Мадам Дюбарри пошла следом за ним. Она была единственной, кто мог утешить его. Но я знала, что он боялся оставаться с ней, так как опасался, что умрет так же внезапно, как его друг маркиз, и тогда все его грехи останутся на нем.

Бедный дедушка! Я так хотела утешить его! Но что я могла сделать? Я являла собой молодость, и по самой природе вещей это могло только лишний раз напомнить ему о его собственном возрасте.

Судьба словно смеялась над ним. Вскоре аббат де ла Виль, которого он недавно продвинул по службе, пришел поблагодарить его за это. Ему позволили предстать перед королем, но едва только аббат начал произносить свою благодарственную речь, как с ним случился удар, и он упал мертвым прямо к ногам короля.