С присущим ей здравым смыслом она тем не менее приступила к совсем не привлекавшей ее задаче разделять жизнь короля и терпеливо нянчиться с ним во время приступов его болезни. Самым противным было ежедневно промывать и перебинтовывать ужасную язву на его ноге, обязанность, от которой тошнило даже самых крепких мужчин из его окружения.

Интересно посмотреть, какой неповторимый узор сплелся из религиозных убеждений жен короля. Екатерина Арагонская была убежденной католичкой, а Анну Болейн необходимость сделала антипаписткой. Джейн Сеймур была приверженцем старой веры, а ее преемница — протестанткой. Кэтрин Говард принадлежала к великой семье католиков, а нынешняя королева несколько лет назад перешла под эгиду нового учения и была больше привержена ему, чем мог подозревать и сам король.

Миледи Клевская, так недолго пробывшая Анной Тюдор, пригласила свою старшую падчерицу на прогулку по Ричмондскому дворцу, с гордостью обращая ее внимание на все улучшения и новые украшения, которые она привнесла в него с тех пор, как дворец стал ее домом. Имея достаточно средств и неограниченную свободу действий, она твердо взяла в свои руки ведение дворцового хозяйства и перестроила многое в доме и в саду с усердием и педантичностью немецкой hausfrau [7].

К этому времени она уже научилась говорить по-английски, правда, с ужасным гортанным акцентом, от которого никак не могла избавиться. Мария слушала, немного забавляясь, но одновременно и восхищаясь этой своей мачехой, которой столько помыкали, которую столько унижали и которая все-таки, не сломившись, нашла удобный компромисс для своей жизни. Анна никогда не сможет вновь выйти замуж, побывав в женах Генриха, и посему была лишена счастья иметь детей, по коим страдало ее женское сердце. Поэтому она находила замену им в компании своих падчериц, их молодых друзей и родственников.

Анна и Мария были почти одного возраста, и дружба между ними начала завязываться еще тогда, когда Анна была одинокой изгнанницей, на которую с усмешкой и презрением взирал весь английский двор, и только Мария оказалась единственным человеком в чужой стране, проявившим по отношению к ней доброту и помогшим ей в эти трудные месяцы. Различия в их религиях ничего для них не значили. Анна была напрочь лишена религиозного фанатизма. «Мы все молимся одному Богу, и какая разница, как мы это делаем?» — было ее простым, если не сказать революционным, кредо. Мария не могла даже представить себе, что когда-нибудь вновь полюбит кого-нибудь с именем Анна, но эта фламандская женщина наполнила его новым значением для нее, чем-то таким домашним, сладким и успокаивающим, как запах свежескошенного сена или аромат только что испеченного хлеба. Она улыбалась сейчас, глядя в сияющее лицо под необычного вида чепцом с выступающими в стороны батистовыми крыльями, спрашивая себя в который уже раз, почему ее отец оказался таким глупцом, что отказался от этой драгоценности в пользу какой-то простой фрейлины, к тому же оказавшейся без чести и совести.

— А теперь я покажу вам кое-что в кухне, — проговорила Анна, и тут же на свет был извлечен новый вид вертела, установленного перед одним из огромных очагов. Железная ручка позволяла поворачивать куски мяса над сковородой с подливкой, оставляя на долю поваренка гораздо более легкую и менее жаркую работу, чем крутить их руками.

— Его величество пришел в восторг при виде его, когда последний раз приезжал сюда, — сказала Анна с самодовольством в голосе.

— Мой… отец? — Лицо Марии отразило недоверие. Ни на долю секунды не могла она представить себе короля проявляющим хоть малейший интерес к домашним заботам.

— Ну конечно же, — заверила ее Анна, усмехаясь удивлению, появившемуся на лице Марии. — Я обнаружила, что он очень интересуется всем, что связано с домашним хозяйством. Он даже попросил у меня несколько советов по этому вопросу, чтобы применить какие-то из них у себя во дворце.

Рот Марии открывался и закрывался беззвучно, как у вытащенной из воды рыбы, пока она усваивала эту вновь высветившуюся грань характера отца. Казалось, что этой спокойной, безмятежной женщине рядом с ней чудесное, всемогущее божество, вселявшее благоговейный ужас в сердца своих детей, на мгновение приоткрыло совсем другое существование. Анна взирала на ее оцепенение с легким налетом превосходства во взгляде. На руинах их кошмарного брака они с королем смогли возвести новое здание приятного товарищества, чем несказанно удивили всех при дворе. Освободившись от неприемлемой для него необходимости сожительствовать с нею, Генрих проникся к ней чувством уважения как к личности, чувством, которому завидовали многие. Хотя сам он вряд ли обладал таким качеством, как честность и прямота, он уважал их в других и открыл для себя, что может свободно разговаривать с Анной, почти так же, как когда-то беседовал со своей любимой сестрой Марией. Он навещал бывшую жену в Ричмонде, когда мог выкроить несколько свободных часов из своей занятой жизни, одобряя все изменения, которые она внесла в дом его родителей, и ее дальнейшие намерения. И хотя слова «большая фламандская кобыла» все еще ассоциировались у многих с Анной, ей удалось свести это к безобидной шутке без примеси горечи.

Мария проговорила с сомнением в голосе:

— Может быть, моему отцу нравится обсуждать такого рода вещи с вами, потому что у ее величества мало склонности заниматься домашними заботами.

— Ах, Кэтрин! Столь образованная леди, вечно занятая чтением, писанием и переводами, никогда не унизится до того, чтобы обсуждать что-нибудь такое из домашнего хозяйства, как достоинства нового вертела. — Глаза Анны сверкнули злобой, и Мария отвернулась в сторону, чтобы скрыть улыбку, зная скрытую враждебность своей мачехи к нынешней королеве. Странно, Анна не испытывала ничего подобного к малышке Говард, сменившей ее на троне, но Кэтрин Парр раздражала ее своей образованностью, острым умом и прочими достоинствами. Анна презрительно фыркнула и взяла Марию под руку.

— Пойдемте посмотрим, как там дети, а потом я хочу, чтобы вы послушали, как мои сиротки разучивают рождественские гимны. — (В дополнение ко всем своим другим делам, она еще основала на территории поместья приют для сирот).

— Анна, вы кажетесь такой счастливой и благополучно устроившейся здесь. Вы никогда не скучаете по Клевсу?

— Скучала вначале, когда ненавидела Англию.

— Но сейчас вы нас хоть чуть-чуть полюбили? — поддела ее Мария.

— Больше чем чуть-чуть, — призналась та. — Я полюбила ваши прекрасные ландшафты, так отличающиеся от плоских земель моей Фландрии. И полюбила английский народ. — Она широко раскинула руки. — Что ж, это правда, что они раздражали и сердили меня поначалу. Они так ленивы, грязны, самодовольны и падки до удовольствий. И так бессердечны. Они будут кричать от радости, видя, как свирепые псы рвут на части хромого старого медведя, и толпами будут стекаться, чтобы посмотреть, как какого-нибудь несчастного волокут на казнь. И все-таки, — она запнулась, подбирая слова, чтобы лучше выразить свою мысль, — те же самые мужчины и женщины могут быть совсем другими. На праздник Весны они идут в лес, чтобы нарвать цветов, и танцуют свои красивые танцы в костюмах героев легенды о Робин Гуде на зеленых лужайках и веселятся от души на каком-нибудь пышном празднике. Когда я ехала через Лондон на свою свадьбу, они приветствовали меня, иностранку, на всем пути выкрикивая здравицы в мою честь.

— Значит, мы не так уж плохи?!

— Хороши или плохи, вы для меня всегда интересны, — призналась Анна. С каким-то внутренним озарением она вдруг подумала, что Генрих был идеальным королем для этих раздражительных, непредсказуемых англичан. Он сам являл яркий пример их характера, одна сторона которого была грубая и жестокая, а другая — сентиментальная, артистическая, любящая все прекрасное. Он был так же сложен, как и его народ, потому-то они так понимали и подходили друг другу.