Однако Варвар Николаевич даже не чуял тех перемен, что успели уж произойти в Тьфуславльском обществе, в коем отводил он себе роль всеобщего любимца и приятеля каждому. Посему развалясь на софе в гостиной и попыхиваю прокуренною своею трубкою, он сетовал на то, что не застал Чичикова в дому, несмотря на столь ранний ещё час и доверительно склоняясь к Самосвистову, говорил:

— Понимаешь ли в чём дело, Модестушка, я ведь приехал оттого, что решил предложить нашему горе—приобретателю новые условия, к слову сказать, весьма выгодные для него. Конечно же, тут я упускаю свою выгоду, ну да ладно, пускай, потому как таковой есть я человек! Да ты не хуже моего знаешь, какова есть у меня душа!

При сих словах, произнесённых Вишнепокромовым, лицо у Модеста Николаевича, доселе довольно кислое, оживилось и слабое подобие улыбки принялось было строиться во чертах его, но последовавшее далее стёрло и эти робкие проблески.

— Знаешь что, Модестушка, — продолжал Вишнепокромов, пуская клубы сизого дыма к потолку, — я думаю отказаться от своей третьей доли. На что мне она? Пускай наживается вдвоём с Леницыным. Наместо этого хочу я заставить его выплатить мне вперёд отступного, эдак тысяч в двести или триста. Как ты думаешь, сыщется у него подобная сумма, аль нет?

— Думаю, что не сыщется, — приходя в изумление, отвечал Самосвистов.

— Значит говоришь не сыщется, — задумчиво проговорил Вишнепокромов, — это, конечно же, нехорошо, очень даже нехорошо… Ну тогда поступим таковым манером: пускай напишет мне расписку, что после свадьбы с этой, как там бишь ее, бабою, переведёт на меня всё то имущество, что возьмёт за нею приданного. Как тебе кажется, тут я думаю, денег станет? — спросил он, снова доверительно склоняясь к Самосвистову.

— Варвар Николаевич, извольте обождать меня с минуту, другую. Надобно мне отослать человека с письмом в присутствие, и я тут же ворочусь, — сказал Модест Николаевич не на шутку поражённый услышанными от Вишнепокромова прожектами.

Письмо им и вправду было написано в какие—то минуты и отправлено с человеком, коему строго—настрого наказано было найти Чичикова, во что бы то ни стало. В письме том Самосвистов предупреждал Павла Ивановича о новых фантазиях их общего приятеля, призывая Чичикова быть осмотрительным и поостеречься.

Вернувшись в гостиную, Модест Николаевич застал Винепокромова удобно устроившимся на софе, среди вышитых диванных подушек. Трубка его уж погасла и он вовсю поклёвывал носом, но услыхавши шаги воротившегося Самосвистова, разлепил глаза и, встрепенувшись, сказал:

— Признаться, я устал с дороги и ежели ты, Модестушка, не против, то я его тут у тебя и буду поджидать. И то, право слово, к чему мне колесить по городу да искать его, коли он, всё одно, до тебя должен воротиться.

— Конечно же, оставайтесь, Варвар Николаевич, располагайтесь как дома. А мне, однако же, придётся покинуть вас на время. Знаете ли, всё дела, дела. Но я сей же час распоряжусь в отношении завтрака, — сказал Самосвистов, но Варвар Николаевич уж не слышал сих последних обращённых до него слов. Сон сморил сего «выдающегося эконома» и позабывши обо всём он принялся выводить сквозь носовые свои закрутки таковые рулады, что Самосвистов счёл лучшим для себя оставить гостиную без промедления.

События же, последовавшие далее, развивались с поразительною быстротою. Верный человек, посланный Модестом Николаевичем, отыскал Чичикова в доме у юрисконсульта, с коим тот обсуждал детали предстоящих баталий. Письмо, присланное с нарочным, Чичиков прочёл со вниманием, но и бровью не повёл, а тем более не стал показывать его юрисконсульту. В его планы вовсе не входило посвящать ещё кого бы то ни было в историю с «мёртвыми душами», не говоря уж о таковом опасном субъекте, каковым являлся юрисконсульт. На сделанный же юрисконсультом вопрос, не содержит ли сие послание чего—либо важного для их дела, Павел Иванович отвечал, что сие так пустяки – Модест Николаевич просит его не опаздывать к обеду, потому как ожидают самого губернатора.

— Правда тут ещё сказано, что в дом к нему спозаранку ввалился Вишнепокромов и будто бы тоже собирается остаться к обеду. Так что мы с вами, друг мой, вполне уж могли бы приняться за делание дела, — добавил он, живо глянувши на юрисконсульта.

— Преотличнейшая новость, милостивый государь, — улыбнулся своею змеиною улыбкою юрисконсульт, — сей же час едем до начальника Губернского Жандармского Управления, благо прошение на его имя нами уже отослано и я обещаю вам, Павел Иванович, что недруг ваш сегодня будет обедать не у господина Самосвистова, а в остроге.

Так как коляска Павла Ивановича стояла запряжённая у дверей сего тихого, укрытого тенистыми деревами дома, то обое наши приятели, не мешкая, отправились в путь, и совсем уж скоро сидели в кабинете главного жандармского офицера, с неподдельным интересом слушавшего историю Павла Ивановича об учинённом над ним мошенничестве.

— Ежели всё о чём вы мне только что рассказали – правда, то смею вас заверить, Павел Иванович, что на сей раз, он уж попался, так попался! — сказал офицер и в глазах его засветились довольныя огонёчки. – Вы даже не представляете себе, милостивый государь, как истерзал нас сей господин своими кляузами, наветами да доносами. Поверите ли, что вон тот шкап у меня за спиною почитай весь отдан под его, с позволения сказать, творчество, — кивнувши на один из шкапов заставленных пронумерованными портфелями, сказал жандармский офицер. — Благо бы писал что—нибудь дельное, что в дело бы пошло, потому как мы, сами понимаете, господа, без должного осведомления работать не можем, и пускай кому—то сие и кажется неделикатным, порою даже поощряем доносительство; иначе государство не уберечь. Но он же пишет такую чушь да ерунду, что просто диву даёшься, откуда сие у него берется.

«Хороша же ерунда, ежели Тентетникова спровадили в Сибирь по его доносу!» — подумал Чичиков, но тут словно бы шепнул ему в ухо чей—то злой и насмешливый голос: «Нет, любезнейший, по твоему доносу!..».

И вновь ощутил Павел Иванович некое чувство, похожее на стыд, некую тоску и печаль, сродни той тоске и печали, что возникли у него в сердце при въезде в Тьфуславльскую губернию, когда увидел он крутые, тянущиеся на многия вёрсты глинистые возвышения, всколыхнувшие в нём воспоминания, те ,о которых он предпочёл бы и не вспоминать вовсе, но в показавшиеся Чичикову в, тот час, нужными и дорогими.

«И поделом мне, и поделом!.. — подумал он о чём—то, чувствуя, что вот ещё немного и он поймёт, как вся его жизнь и судьба превратились в то, что принято называть грехом и виною. Но мысль сия была коротка, она словно бы вильнула куда—то в сторону, маленькою вспыхнувшею из глубины омута рыбкою и исчезла, потерявшись среди прочих мыслей и забот, что теснились в голове нашего героя.

— Вот послушайте только, не далее, как третьего дня получено от него за подписью – «Друг Государя и Отечества», — сказал офицер, доставая из стола лист гербовой бумаги и развернувши, принялся читать донос, в котором Вишнепокромов раскрывал страшный и преступный замысел, возглавляемый никем иным, как самим губернатором.

Как следовало из сего замечательного текста замысел сей состоял в том, что по приказу Леницына в городской пруд в большом количестве запущены были раки, якобы нужные для очистки воды ото всей той дряни, что кидали в пруд городские обыватели. Но очистка воды, по мнению «Друга Государя и Отечества» была притянута сюда лишь для отводу глаз. Истинной же целью сей «диверсии», как было сказано в доносе, являлось истребление многочисленного лягушачьего поголовья пруда, ибо всякий знает, как охочи раки до лягушачьей икры. Оставшийся же без лягушек пруд в тот же час должен был обратиться в источник чрезвычайной опасности. Потому как не поедаемые более лягушками тучи комаров и мошек заполонили бы собою город, обескровливая городских обывателей и доводя их до всяческих ужасных болезней. Засим следовал реестр тех самых болезней, коими в самое короткое время примутся болеть обитатели славного города Тьфуславля, ежели не предпринять надлежащих мер и не укоротить губернатора.