— По рукам! — сказал Чичиков, передавая юрисконсульту спрошенную тем сумму и сговорившись встретиться с ним вновь завтра ввечеру укатил, оставивши его стряпать все потребные для затеянного ими дела прошения и бумаги.

Взволнованному нашему герою необходимо было нанесть ещё один не терпящий отлагательства визит, для того чтобы уже окончательно утвердиться в предстоящей ему с Варваром Николаевичем схватке. Потому—то и велел он Селифану, не глядя на ранний ещё час, править прямиком к губернаторскому дому, потому как знал из прошедшего, что Фёдор Фёдорович Леницын придерживавшийся правильного образа жизни уж был об этом часе на ногах, дожидаясь обычного своего утреннего кофия. Щёлкнувши кнутом, Селифан наддал коням и коляска, зажурчавши смазанными дёгтем колёсами, понесла Павла Ивановича по хорошо знакомым ему улицам, вдоль прятавшихся под сенью раскидистых дерев одноэтажных домишков.

Изрядно перестроенный и изукрашенный молодою губернаторшею, как считалось средь городских обывателей — «во вполне Петербургском вкусе» дом, как и все прочие дома города, пребывал покуда ещё в сладкой утренней дреме. Он глянул на Павла Ивановича из—за крашенных белою краскою высоких фигурных ставень сонными своими окошками, но Чичиков ничуть не смутясь сиим обстоятельством соскочил с коляски и в три прыжка поднявшись по лестнице, принялся дёргать за снурок, благо тот был на месте, на что где—то далеко в лакейской, отзываясь на эти его попытки, прозвонил бронзовый колокольчик.

Приотворивший дверь лакей поначалу смерил было неурочного гостя суровым взглядом, однако, признавши в Чичикове бывшего своего благодетеля, всегда щедро дарившего ему «на чай», расплылся в приязненной улыбке, пропуская Павла Ивановича в светлую и большую прихожую.

— Ну что Лука, не позабыл ещё меня? — спросил Чичиков, сбрасывая с себя шинель и вкладывая ему в ладонь двугривенный, на что Лука, с благодарностью поклонившись, отвечал:

— Как же можно, ваше высокоблагородие, Павел Иванович, знамо дело не позабыл!

И надо сказать, Чичикову польстил тот факт, что ни имя его, ни звание тут не забыты и сочтя сие добрым для себя знаком он сказал:

— Да ты не стой, не стой, братец! Ступай—ка, доложи Фёдору Фёдоровичу, что прибыл Чичиков Павел Иванович собственною персоною и просит принять его безотлагательно по очень важному делу.

— Фёдор Фёдорович кофий кушают, — отвечал Лука, на что Чичиков поморщившись, проговорил:

— Вот и отлично! Стало быть, проследи, чтобы и для меня приготовили чашечку, — с чем и отослал лакея.

Не прошло и пяти минут как предстал уж Павел Иванович пред губернаторские очи, пускай ещё и немного заспанные спозаранку, но, однако же, засветившиеся улыбкою при виде нашего героя.

Молодой губернатор, как отмечалось нами ранее, и прежде глядевший молодцом, выделяясь из общего ряду и статностью фигуры, и благообразием славянской своей физиогномии, нынче словно бы сделался ещё благообразнее. Потому как во всём облике его появилась та, казалось бы неуловимая, но на самом деле всегда хорошо заметная черта, называемая — вельможностью. Что она такое, сказать чрезвычайно трудно, потому как кажется, будто стоит пред тобою некто, вроде бы хорошо и давно до тебя знакомый, у которого и нос прежний, и рот, и глаза, да и всё прочее таковое, каковым ему собственно и быть должно, и в то же время видишь ты, что это словно бы уже иное, высшей просвещенности существо. О чём можно судить и по величавой посадке головы, по таинственному свету, льющемуся из глаз, по цвету лица, говорящему о неком неведомом тебе здоровье, точно бы напитывающем всякую крупицу чистого его тела, и ещё по многому подобного же рода, что заставляет тебя почувствовать всю нелепость пребывания твоего на белом свете, пребывания, годного лишь для каких—то унылых, чумазых и никому не нужных дел.

Однако, несмотря на осенившую чело Фёдора Фёдоровича приязненную улыбку, о которой уж было нами говорено, Чичиков сумел углядеть и мелькнувший в губернаторских глазах тревожный огонёк, вызванный, как надо думать не столько внезапным появлением нашего героя, сколько воспоминаниями о былых, связанных с ним, происшествиях. Но прежняя, скреплявшая их некогда дружба, пускай и омрачённая неприятною историей с наследством старухи Ханасаровой, толкнула их сызнова навстречу друг другу и, облобызавшись троекратно как сие и положено, они прошли в кабинет Фёдора Фёдоровича, где тот и выкушивал по обыкновению утренний свой кофий. Тут же подан был давешним Лукою ещё один прибор и Павел Иванович, не заставляя себя упрашивать, выхлебал кофию целых три чашки, закусивши их ещё тёплым и душистым маковым рогаликом, пришедшимся весьма кстати.

Поначалу разговор, как оно и водится, зашёл об обыденных в таковых случаях предметах как то: здоровье губернаторши и всего губернаторского семейства, губернских новостях, о коих Павел Иванович отчасти уж был осведомлён и прочих подобных же безделицах, и лишь затем, обсудивши все эти чрезвычайной важности дела, приступил Чичиков к тому, ради чего и пожаловал он в губернаторский дом в столь ранний час.

— Собственно вот о чём надобно мне с вами до крайности перетолковать, любезный мой, Фёдор Фёдорович. Ежели помните, правда дело сие уж давнее и было меж нами ещё до

вступления вами в должность, можно сказать в самом начале нашего с вами знакомства, заключили мы с вами купчую, вызвавшую у вас в ту пору немалое удивление, — вкрадчивым

голосом проговорил Чичиков.

— О какой же это вы купчей говорите? — спросил Леницын, сделавши вид, что и вправду старается что—то припомнить, но по вспыхнувшему вдруг на бритых его щеках румянцу Чичиков понял, что он и без того знает, о чём идет речь.

— Оно и не мудрено, что вы запамятовали, потому как сие для вас была сущая безделица. Но коли помните, наследник ваш тогда ещё помочился на новый мой фрак. Таковой, право слово, проказник!.., — искоса глянувши на Леницына, усмехнулся Чичиков.

— Ах да, да! Нечто эдакое припоминается. Помню только, что торговали вы у меня неких крестьян, — сказал Леницын, — да вот только не упомню, чем же дело сие меж нами завершилось…

— Завершилось оно по обоюдному нашему согласию – сделкою. И продали вы мне, Фёдор Фёдорович, девять душ, да ни «неких», как вы изволили выразиться, а «мёртвых», тех, что по ревизским сказкам числились точно живые, — отвечал Чичиков, со значением заглядывая Леницыну в глаза, в коих вновь заплескалось беспокойство.

— Павел Иванович, голубчик, Бог с вами! Я себе подобного просто не смог бы и позволить, — сказал Леницын, растерянно улыбаясь, — но если подобная купчая и существует, то заключена она могла быть мною лишь при помутившемся рассудке…

— Полноте, полноте, друг мой! Я ведь вовсе не затем сюда явился, чтобы ловить вас и причинять всяческие неудобства. Нынче я пришёл к вам потому, что по словам Модеста Николаевича вы давно уж ищите, как бы затеять дело, способное всколыхнуть всю губернию и принесть при этом весьма и весьма достойный доход. Дело, к которому готовы приложить вы недюжинные свои способности и силы. Так вот я и явился до вас с подобною затеею и затея сия вот в чём…, — сказал Чичиков и склонясь к Фёдору Фёдоровичу, принялся поверять тому наиглавнейшую из своих тайн, о которой при иных обстоятельствах не стал бы рассказывать никому и никогда.

Конечно же, кто—либо не вполне знающий натуру нашего героя мог бы решить, что польстившись на обещанные Самосвистовым «смётанные в стоги миллионы» и решился Павел Иванович открыть Леницыну самые сокровенные пружины своего столь тщательно оберегаемого им от посторонних взоров предприятия, но тут всё совершенно было не так и иное послужило сему причиною. Один лишь Вишнепокромов, стоявший нынче на его пути, Вишнепокромов, коего без малейшего сожаления жаждал он раздавить точно гадкого червя, был сему виною. Посему Чичикову просто необходимо было напомнить губернатору о той хранившейся в верной его шкатулке со штучными выкладками из карельской берёзы купчей, о которой Леницын, конечно же, предпочёл бы и не вспоминать никогда.