— Хорошо, пусть оно даже и так, как ты говоришь, — согласилась Надежда Павловна, — но ведь сие всё одно – траты. Сюда ли их переселять, в Херсонскую ли губернию, какая разница?

— О, душенька, об этом даже и не беспокойся. Никаких особых трат тут не будет, потому, как у меня всё уж решено. На сие есть пружины и ходы, так что не думай ни о чём и доверься мне. Я верно тебе говорю, что ежели по моему поступить, то не то, что в накладе останешься, а ещё и с прибытком изо всего этого выйдешь! — сказал Павел Иванович.

Так что Надежде Павловне ничего не оставалось, как довериться Чичикову, уступивши его уговорам. Сие, надо сказать, далось ей с чрезвычайным трудом. Она снова нет, нет, а проливала украдкою слёзы, не спала ночами, в страхе ожидая того часу, когда придёт, настигнет ея разлука с Павлом Ивановичем, без которого не мыслила она уж более своей будущности, не видела смысла в жизни своей.

Что же было с нашими героями потом? Когда наступившая словно бы между делом весна просушила дороги, покончила с распутицею, давши Чичикову возможность к отъезду, дабы покончил он с затеянным им нелёгким предприятием, о котором, как нам кажется, не раз уж успел пожалеть. Тут в самых отчаянных врагов их обратились часы с календарями, во врагов, не ведающих ни милости, ни сострадания; потому что — хочешь клей назад листки календаря, либо крути в противуположную сторону стрелки на циферблате – всё одно, ничего этим не добьёшься — не обманешь, не заставишь бежать вспять беспощадное время.

За неделю до предстоящего Павлу Ивановичу отъезда, меж ними было твердо решено, что по возвращении Чичикова, которое по расчётам нашего героя должно было состояться не ранее чем осенью, обвенчаются они, наконец, уже истинным, церковным браком, что соединит их любящие, но, увы, грешные покуда ещё души, навеки на небесах. Решение сие подкрепило обоих, ибо словно бы говорило, что предстоящая им обоим разлука не навсегда, что у неё обязательно должен будет случиться счастливый конец и что судьбы их непременно соединятся в одну общую судьбу, пускай для этого им и придётся ещё немножечко потерпеть и подождать. После сей произошедшей меж ними помолвки, Чичиков, как того и требовали приличия, подарил Надежде Павловне колечки и прочие украшения, позаимствованные им во время, «путешествий» по шкатулкам старухи Ханасаровой, и в положенный срок, сопровождаемый плачами безутешной, названной супруги своей, да и сам, признаться, проливая немалыя слёзы, покатил в компании со столь привычными уж нам Петрушкою и Селифаном. Покатил навстречу бесприютной, полной мытарств и пустой суеты жизни для того, чтобы завершилась, наконец, грандиозная сия «одиссея», протянувшаяся через целых три поэтических тома.

ГЛАВА 2

Что ж, господа, после того, как мы столь подробно разобрали те, несколько неожиданные даже и для нас, и уже оставшиеся в недалёком прошлом события, имевшие место в жизни нашего героя, события вовсе не пустяшные, что сделается хорошо видным из последующего повествования, и в чём легко убедится верный наш читатель, ежели только найдёт в себе силы проследовать за нами до самого конца, не худо было бы нам оборотиться и на настоящее, воротившись к оставленному нами в доме Трута Павлу Ивановичу, что подперевши кулаком пухлую свою щёку, мирно спал в нумере, чьи стены были изукрашены уже сказанными нами ранее, похожими на плевочки цветками, проводя среди сей замечательной красоты и небывалого изящества первую свою петербургскую ночь. Несмотря на мирный и полный покоя вид его, сновидения посетившее Чичикова той ночью были по преимуществу сумбурны и он не запомнил их, как впрочем, не запомнил и ту, в который уж раз приснившуюся ему молодую бабу в синей, надетой на голое тело запаске, что бежала вослед его экипажу, протягивая до Павла Ивановича обнаженныя руки своя, с острыми растопыренными пальцами. И груди ея перехваченные синей материей, и прочие округлости ея тела, тряско вздрагивавшие во время бега, производили, почему—то на Чичикова самое гнетущее впечатление, оставшееся в нём и по пробуждении, тем более, что и пробуждение его тоже сопровождаемо было весьма неприятными пассажами, в виде громких шумов, стуков и тресков, доносившихся с улицы, что издаваемы были всякого рода экипажами среди которых большею частью выделялись ломовые извозчики, свозившие к ремесленным лавкам, бывшим по обеим сторонам улицы, столь необходимый для проведения ремесленных работ приклад, либо же увозившими в разныя концы большого города произведённый тут и уже годный к продаже товар, столь потребный в быту городского обывателя. А посему грохот от скидываемого наземь железа, брёвен, досок и прочего стоял немилосердный. К тому же сопровождаем он был криками приказчиков, возчиков, грузчиков, да и самих владельцев мастерских, следивших за разгрузкою и за отпуском товаров, от чего шум сей, словно бы ещё более усиливаясь, терзал деликатный слух нашего героя, успевшего привыкнуть к мирным пробуждениям в далёком уже, оставшемся посреди лесной тиши Кусочкине, где мог его разбудить разве что мирный перезвон посуды, долетающий из кухни, либо мычание какого—нибудь бычка на скотном дворе. Да, что ни говори, а было, было!... И свежий воздух, прилетавший с весенних полей, не в пример сырому Петербургскому, и кофий со сливками, подаваемый прямо в постель заботливою Надеждою Павловною, и многое другое из приятного и казавшегося ему уже родным и привычным, то к чему он надеялся непременно вернуться, как только тому, наступит должный срок.

Нынче же его уж дожидали иные заботы и иные дела, что спешно призывали его к себе, требуя скорейшего своего завершения. В шкатулке у него хранилось около двадцати тысяч ассигнациями, и надобно признаться, что у Чичикова уже давно не бывало в кармане подобной суммы, которую он, почти — что без зазрения совести, мог бы объявить своею. Потому как всё то, что перепадало ему ранее и от Костанжогло, и от братьев Платоновых требовало либо немедленной уплаты, как тому же Хлобуеву, либо последующих возмещений. Ведь даже и то, что досталось ему, было, по поддельному старухиному завещанию, тоже полыхнуло лишь пред его взором золотым своим всполохом и исчезнуло навсегда, как исчезает дым от пролившейся только что золотым огненным дождем шутихи. Те же двадцать тысяч, среди которых находились и деньги коими ссудила его Надежда Павловна для уплаты им якобы податей в казну, не должны были по разумению Чичикова никуда исчезнуть, потому как никаких податей он, разумеется, платить с них не собирался, надеясь найти для них иное, более достойное на его взгляд применение.

Посему, разлепивши глаза, он кликнул Петрушку и, велевши тому себя собрать, призвал коридорного, дергая засаленный, с кистью снурок, свисавший у изголовья его постели. Дёргать за него Чичикову пришлось не раз и не два, покуда, наконец, в дверь не постучали, и в тёмном растворившемся её проеме на показалось голова плешивого малого, по самыя уши ушедшая в разве что не дыбом стоявший воротник того, что покушалось называться ливреею. Но какова была та ливрея, заслуживает отдельного разговору, потому, как простиралась она от самоей плешивой макушки явившегося на зов слуги, почти что до самых его пят. К тому же, похоже, было на то, что наместо обычного сукна, из которого подобает быть изготовленной всякой уважающей себя ливрее, была она словно бы сколочена из обтянутых тканью досок, образуя собою нечто вроде панциря, отчего коридорный сей походил более на таракана, нежели чем на представителя рода людского, чему, к слову сказать, способствовали и тонкия его конечности свисавшие из—под того, что уже названо было нами ливреею. Пришедши из темного коридора, он принёс с собою запах кошек и кислой капусты, тот, что всегда стоит на чёрных лестницах почитай что всех доходных петербургских домов и Чичиков недовольно поморщивши носом, сказал.

— Тебя не дозовёшься, братец! Нешто это у вас тут так заведено в Петербурге?

На что «ливрейный» малый отвечал, что замешкался в соседнем нумере, потому, как с собачкою проживавшей там барыни приключился ночью странный припадок, от которого она, протявкавши без умолку всю ночь кряду, к утру издохнула, испустивши дух.