— Неужели прочитываешь?

— Запросто! Но это не всегда доставляет мне радость…

— Постой, постой! Но ведь мы далеко не всегда надеваем те вещи, которые хотим надеть, о которых мечтаем… Покупаем то, что подворачивается!

— Сколько раз тебе подворачивался коричневый костюм? Сколько раз ты мог купить себе широкополую фетровую шляпу? Ты этого не сделал. Ты ходишь в сером мохнатом пиджаке, а на голове у тебя кепочка, правда кожаная. Но и это очень многозначительный иероглиф. Ответь мне, Зайцев, на такой вопрос… Почему ты, несмотря на свой довольно незначительный рост, не носишь туфли с высокими каблуками, чтобы хоть немного поправить эту досадную ошибку природы, почему?

— Меня устраивает мой рост, — холодно ответил Зайцев.

— Во-первых, ты врешь. Во-вторых, это не ответ. Ты можешь сказать так, лишь обидевшись на меня. А я спрашиваю не для того, чтобы тебя обидеть. Я задаю вопрос просто и прямо: почему ты не носишь высокие каблуки, хотя многие это делают?

— Мне кажется, что… понимаешь, в этом есть что-то недостойное.

— Во! — Ксенофонтов поднял длинный указательный палец. — Ты не в силах справиться с собственным предубеждением. Впрочем, можешь назвать это убеждением. Тебе кажется? Тебе только кажется, а ты уже пленен.

— Это почему же?

— Твое опоздание, нераскрытое дело, твоя грубость или любезность, твой рост, вес, твоя заячья фамилия — все будет выпячено и усилено костюмом. Ты станешь уязвим. Опоздание на работу, которое тебе раньше прощали, уже не простят. Твоя грубость будет увеличена во сто крат цветом, качеством, необычностью твоего наряда. Твоя любезность, вполне естественная любезность станет смешной и навязчивой. Все вдруг вспомнят, что твоя фамилия происходит от слова «заяц». Что нераскрытое преступление — десятое на твоем счету. Да, Зайцев, да. Одеждой мы не только срам прикрываем, мы маскируемся. Мы надеваем свои одежки точно так же, как это делают актеры перед спектаклем. Вот ты, например, каждый день с утра до вечера играешь или пытаешься играть дельного, смекалистого, неутомимого следователя. Поэтому твой костюм таков.

— А кого играешь ты?

— Играю, — кивнул Ксенофонтов. — Моя роль — способный, но несколько разболтанный журналист, который не прочь посмеяться над кем угодно, включая самого себя.

Некоторое время друзья молчали. Ксенофонтов сидел в низком кресле, вытянув ноги далеко вперед, а Зайцев в таком же кресле, поставив локти на колени и уставившись прямо перед собой.

— Ну хорошо, — наконец произнес он и распрямился, откинул голову на спинку кресла. — Он был на высоких каблуках.

— Да! — подхватил Ксенофонтов. — Высокие каблуки, отложной воротник поверх пиджака, борода и длинные волосы. Все это нужно видеть одновременно, как одну картину. С бородой тебе, наверное, все ясно. Идти на ограбление кассы с таким опознавательным знаком, как борода… На это может решиться совершенный дурак.

— А может быть, он решил сбрить ее после ограбления? — предположил Зайцев.

— Глупый вопрос. Что значит сбрить бороду сразу после такого преступления?! Все приятели, знакомые, вся родня тут же всколыхнутся — что случилось?!

— Вообще-то да… — помолчав, согласился Зайцев.

— Теперь о каблуках. Ты заметил, что они по высоте почти не уступают женским? Это не просто увеличенный каблук, он высокий, старик! У преступника явно небольшой рост, да и чувство собственного достоинства тоже невелико. Но болезненно обострено, выражусь так. Он ходит почти на ходулях, стремясь выглядеть высоким и стройным, этаким красавцем мужчиной. А отложной воротник рубашки поверх пиджака выдает в нем провинциала. В нашем городе не принято вот так выпускать воротник. Это мода маленьких городков. А вместе с каблуками, этой вот женской сумкой, прошитой «молниями» вдоль и поперек… Что-то в нем явно петушиное, старик, тебе не кажется? Заподозрив в нем человека кавказской национальности, я уверился в этом, когда обратил внимание на белый пиджак и черную рубашку его соучастника. У тебя есть белый пиджак и черная рубашка?

— Ты что, обалдел!

— И у меня нет. Хотя иногда и жалею об этом. И у моих друзей, знакомых, приятелей — нет. Белый пиджак и черная рубашка — это уже нечто из ряда вон, это стремление подчеркнуть опять же некие мужские достоинства, мужские прелести. Тоже признак южных людей. У нас одеваются скромнее, незаметнее, и нравы у нас проще, и застолье безалабернее. Мы боимся выделяться, Зайцев.

— Парик! — напомнил следователь.

— У ребят с Кавказа волосы часто жесткие, густые, темные. Носить их длинными тяжело, хлопотно. И потом длинные волосы — женский признак, они разрушают образ мужественного и значительного мужчины. Кстати, и бороды они не носят, вот усы — да, усы носят с удовольствием и тщательно за ними ухаживают.

— Очки!

— Очки, Зайцев, вещь обязательная для каждого уважающего себя пижона. Большие, не очень темные, с меняющимся затемнением, в тонкой металлической оправе — это крик моды. Крик! Ты вот об этом даже не знаешь, а многие люди без таких вот очков стесняются показаться на улице, они просто чувствуют себя неполноценными. А человек, разъезжающий на последней модели «Жигулей», в белом пиджаке и черной рубашке, с антенной над машиной… Чтобы он не имел очков в тонкой оправе?! Да это просто невозможно. Кроме того, он идет на ограбление, и очки ему нужны, чтобы хоть как-то замаскироваться, скрыть свое лицо…

— А почему рестораны, комиссионки, базар?

— В понятие красивой жизни таких людей неизбежно входит ресторан. А ради чего идут на ограбление? Ради красивой жизни. Радиоотделы комиссионок? Самые престижные, самые дорогие ныне вещи — импортные магнитофоны, транзисторы, усилители и прочая звуковоспроизводящая дребедень. А если учесть, что люди они приезжие, то на базаре у них вполне могут оказаться соотечественники, которые помогут, передадут, спрячут… У них обычно налажена вполне надежная связь через проводников, стюардесс и так далее.

— А возраст?

— Посмотри, как он бежит! Летит над дорогой! В тридцать так не побежишь, учитывая, что его образ жизни отнюдь не способствует легкости бега. Рестораны, выпивки, шашлыки… Дать ему меньше двадцати я не решился, поскольку для подобного ограбления требуется достаточная озлобленность, достаточное пренебрежение ко всем нашим моральным ценностям.

— А почему бы тебе не допустить, что они немедленно уедут после ограбления?

— Это не вопрос настоящего профессионала! Опасно! Дороги перекрыты, аэропорт, вокзалы, автостанции под наблюдением. На автодорогах посты, которые уже предупреждены о преступлении… они же не могли знать, насколько им удалось остаться неузнанными… Гораздо разумнее уйти в подполье здесь, в городе. Чтобы для всех знакомых не произошло никаких перемен в их жизни.

— Фу ты! — разочарованно протянул Зайцев. — Я уже подумал было, что ты в самом деле увидел в той фотографии нечто непостижимое, недоступное другим… А тут все так просто!

— Эх, Зайцев! Что может быть проще спичек? А человечеству понадобился не один миллион лет, чтобы изобрести их. Мало, Зайцев, смотреть, надо видеть. Видеть! А ты вон даже задержать преступника без стрельбы не сумел.

— Понимаешь, не думали, что они даже на базар к своим приятелям придут вооруженными.

— Позвонил бы мне, спросил бы… Они в шоке находились, им повсюду опасности мерещились, засады, задержания. Все эти несколько дней они жили как бы в мушке прицела. Вот и не решались показаться без оружия. Хотя, конечно, грамотнее было бы поскорее избавиться и от денег, и от пистолетов. Но тогда тебе пришлось бы повозиться, чтобы доказать их вину.

— Мне и без этого возни хватает, — сказал Зайцев сокрушенно.

ПЕЧАЛЬ ПРЕДАТЕЛЯ

Зайцев озадаченно ходил по разгромленной квартире — он не понимал той злости, с которой тут поработали грабители. Чтобы унести вещи, вовсе не обязательно выкалывать глаз портрету хозяина, ломать модель парусника или бить об пол хрустальную вазу. Тем не менее ее осколками был усыпан весь пол, а парусник не просто изломали, его, видимо, топтали ногами, пытались отодрать от снастей черные паруса с вышитым черепом. Зайцев повертел его в руках, подивился тщательности изготовления каждой детали и осторожно положил на стол.