На улице была ночь, прохожие исчезли с проспекта, и только парочки еще маячили кое-где среди заснеженных деревьев. Фонари казались ярче обычного, холодный воздух освежал.
— Прекрасная погода, не правда ли? — спросил Ксенофонтов.
— Согласен целиком и полностью, — ответствовал Зайцев. — Но я это… насчет кольца.
— Хорошо. Слушай. Прежде всего тебе надо ясно осознать, что мы живем в мире дешевых, бездарных вещей. У тебя есть ручка? Дай мне ее… Вот видишь… Грязно-серая пластмасса, треснувший колпачок, подтекающая паста, обломленный рожок… Цена ей тридцать копеек, верно? И это инструмент профессионала? Не обижайся, у меня такая же. Я попрошу тебя показать блокнот, галстук, перчатки… И все это, Зайцев, окажется паршиво сделанным из плохого материала пьяными халтурщиками. А наши души рвутся к прекрасному, как лебедь в облака… Но нам не суждено окунуться в мир хороших вещей.
— Никогда?
— Не суждено, Зайцев. Одни это переносят мужественно, с пониманием законов общественного и производственного развития, другие теряют самообладание и посвящают жизнь тому, чтобы устранить эту несправедливость. Самые нетерпеливые попадают в твой кабинет, становятся твоими клиентами. Если хочешь, могу назвать их пациентами, но те иногда выздоравливают, а ты своих не излечиваешь, нет, ты тычешь их мордой в грязь поступков, но морды от этого не становятся чище…
— Я насчет кольца, — напомнил Зайцев.
— И я о том же! Встречая на жизненном пути добротную, красивую вещь, мы теряем самообладание, даже если по простоте и невежеству не понимаем, в чем ее достоинство. Мы готовы отвалить месячную зарплату за брезентовые штаны, если они прилично сделаны.
— Это ты о себе?
— О себе, о тебе, о похитителе бриллианта. Кольцо Рая получила в подарок. Никогда раньше у нее не было столь дорогого кольца, поэтому похищение не могло быть продуманным, заранее подготовленным. Похищение было случайным. Я бы назвал его сорочьим. Влетела сорока в форточку, увидела блестящую вещь, хвать ее — и назад. Похититель скучал в ожидании застолья и беспорядочно хватался за различные предметы — книги, статуэтки, картинки… Попалась и коробочка. Открыл — кольцо. Не совладал с собой, сунул в карман, отошел к другому шкафу. Вопросы есть?
— Нет, пока все железно. Но почему ты решил, что похититель обязательно мужчина? Сорочьи привычки присущи и женщинам.
— Женщины помогали Рае готовить стол. Они не маялись в ожидании. А мужчин Рая сразу выпроваживала в эту комнату, чтобы не видели таинство приготовления пищи.
— Да, возможно, ты прав…
— Я прав, без всяких оговорок, потому что кольцо уже две недели лежит в коробочке, там, где ему положено лежать. Мужчин на торжестве было пятеро. Мы с тобой и те трое. Я позвонил всем троим и пригласил их к Рае. Я сказал им, что у нее пропало колечко, очень ценное для нее колечко, что она вся в слезах и собирается даже обратиться к следователю, чтобы он по отпечаткам пальцев нашел злодея.
— Там все было захватано пальцами!
— Это знаешь ты, но он-то не знает. Забываешь, Зайцев, самое важное и помнишь какие-то пустяки. Похититель полез в книжный шкаф без какой-то цели, не знал он о существовании кольца и потому не предпринял никаких мер, чтобы не оставить следов. Понимаешь? Мои слова об отпечатках пальцев его встревожили. Он понял, что у него почти нет времени, что нужно торопиться, пока не приехал следователь. Он оказался в сложном положении — признаваться поздно, просто вернуть кольцо, подбросить — нельзя…
— Что же ему остается?
— Попытаться обесценить отпечатки. Для этого есть единственный способ — снова у всех на глазах потрогать коробочку, стекло, полку. Чтобы потом можно было сказать — простите, но отпечатки я оставил на следующий день, когда меня пригласили, когда… И так далее.
— Значит, это был…
— Совершенно верно. Помнишь передвинутое кресло? Я отгородил угол комнаты, так что пройти к шкафу легко и непосредственно стало невозможно. А похититель, едва войдя в квартиру, устремился к шкафу. Невинный человек, увидев, что пройти к нему трудно, не станет этого делать.
— А может, это будет человек, который любопытнее других, или человек менее других деликатный, хуже воспитанный… Да мало ли какие причины можно придумать!
— Придумать можно. А зачем? Человек отодвигает столик с кофе, чуть не падая мне на колени, протискивается к шкафу и тут же начинает хватать стекло, коробочку, полку — смотрите, дескать, когда возникли эти отпечатки — сейчас, а уж никак не вчера, когда пропало кольцо.
— Как-то жидковато это, неубедительно…
— Как бы там ни было, хозяйка счастлива, а слабонервные подруги ее любимые теряют самообладание при виде кольца! Но! — Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, — в отличие от некоторых работников правосудия, я не спешу с выводами, я продолжаю поиск — задаю вопрос. Какой?
— Не помню…
— Вопрос совершенно невинный: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Пустой, казалось бы, вопрос, но сколько в нем коварства! О! — Ксенофонтов покачал головой, словно бы в восторге перед собственной проницательностью.
— Не вижу никакого коварства!
— Что мне отвечает на этот вопрос Сваричевский? Он не увидел в нем подвоха, понял только, что намекаю — дескать, у него таких вещей никогда не было и не будет. И понес чушь про японскую фотокамеру. Тон и вопроса и ответа несерьезный. Игра! Мы не вытираем слезы с красивых щек Раи, не промокаем носовыми платками ее глаза, мы искренне ей сочувствуем, но делаем это не слезливо. Понимаешь? На шутливый вопрос я получаю шутливый ответ. Все правильно. Я бросаю мяч, Сваричевский принимает подачу. Я снова бросаю мяч, задаю второй вопрос: «Что бы ты сделал, найдя такое кольцо?» И опять Сваричевский не уклоняется. «Купил бы еще одну камеру! — отвечает он. — «Хассельблад». Я задаю те же вопросы Цыбину, и он отбивает мои мячи. Он беззаботен — вот что следует из его ответов.
— А Лошкарев?
— О! — воскликнул Ксенофонтов. — Лошкарев мои подачи не принимает. Я бросаю ему мяч, а он не знает, действительно ли это мяч или, может быть, чугунное ядро?! И вместо того чтобы отбить мяч, он шарахается от него в сторону. Спрашиваю у Лошкарева: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Что он отвечает? «Ты о чем?» Мы все собрались из-за кольца, это злосчастное кольцо у всех в мозгах, в печенке, на языке, а он у меня спрашивает — ты о чем? Не знает, что ответить, и боится попасть впросак. Невинный мяч принимает за бомбу с дымящимся фитилем. И хотя мне уже все ясно, я спрашиваю — что бы он делал, найди такое кольцо? Но Лошкарев насторожен, обеспокоен, он раздраженно отмахивается от моего милого вопроса! «Да ну тебя!» — говорит он. Другими словами — я ему мяч, а он — прыжок в сторону.
— И ты уверен…
— Зайцев! За пятнадцать минут он прокололся трижды. Этого мало? Мне оставалось выйти вслед за ним на площадку, объяснить суть его поступков и попросить колечко. Кажется, он расстался с ним без сожаления.
ВЕСЕННЕЕ ЗАДЕРЖАНИЕ
Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом у трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить, и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…
Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить зимние покупки — зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые снежные холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы восторженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.