Кстати, я не нашел в служебной записке от Звишина ответа на вопрос, куда именно делся Шухер. По обрывкам моих воспоминаний — все-таки пришел крейсер, спустил модуль, мы эвакуировали раненых, а потом… А потом все покрывалось туманом моего беспамятства, и только мизерные лоскутки просветления мне подсказывали, что «пропал без вести» я именно тогда. А вот что было дальше? И где меня эти три года носило?

Что ж, подумал я, ровно в тот момент, когда зуммер с пульта сообщил о готовности «Ската» к прыжку, вот, может быть, Леонид Петрович мне что-нибудь и подскажет? Подняв глаза на обзорный экран, я увидел родную и привычную уже картину: перед нашим кораблем раскрывался купол зоны перехода. И в следующую секунду нашу металлическую песчинку всосало в себя гиперпространством, швыряя в гравитационный тоннель.

Система Байри была насквозь российской. Начиная с охраняющих зону перехода трех малых крейсеров, висящих в Пустоте при полной иллюминации. Да еще и держащих над своими рубками голограммы андреевских и имперских стягов. Этакое «здрасьте, вы попали на территорию Российской Империи, ведите себя хорошо, и вас никто не обидит». Тонкий намек, целиком и полностью в духе Флота. Эти парни при всей своей любви к шикарной парадной форме и цацкам в виде кортиков-хронометров-эполет оставались самой серьезной частью вооруженных сил Империи уже много десятилетий. И имели право на любой юмор, от откровенно циничного до вот такого вот носорожьего.

Меня запросили о том, кто я есть и что мне надо. Решив не искушать судьбу лишний раз, я представился Альтезом, сообщил, что желаю посетить отдыхающего в санаторном комплексе. Флотские даже досмотровую группу высылать не стали, не то поверили на слово, не то просканировали, убедились, что серьезных проблем моя посудина доставить не может, и решили, что на Суженой пускай со мной полиция колупается, если я гад какой. Логично, кстати, я бы на их месте именно так и подумал. А вот была бы моя посудина раза в три побольше — тут бы без досмотра вряд ли обошлось. Впрочем, сослагательное наклонение — не лучшее занятие, право.

Джоан вошла в рубку, покосилась на изображения крейсеров на обзорном экране и повернулась ко мне:

— Это такая манера приветствия? Или ваша Империя опять с кем-то воюет?

— Это, мисс Сейли, — лениво протянул я, — нечто вроде ваших плакатов перед городами на трассах. Ну, знаешь, таких: «Добро пожаловать в Хрензнаеткакеготаун, население три тыщи человек, шериф Джон Доу, протестант. Личные силы полиции тридцать душ, также расположена база Национальной Самообороны». Просто здесь не отчитываются напрямую, а на точках перехода дежурят вот такие малые мобильные группировки Флота.

— Малые? — Джоан удивленно вскинула брови, повернулась обратно к обзорнику, обвела взглядом три крейсера и снова повернулась ко мне. — А что же тогда в вашем понимании «тяжелая группировка»?

— Ну, мы с ней пока не встречались, — хохотнул я. — Но если вдруг увижу — непременно тебя позову, чтобы ты полюбовалась. Там есть на что, поверь мне.

— Верю, — она вернула свой взор на экран, и, не сводя с него взгляда, прошла к своему ложементу и заняла его. — Ни хрена себе картинка!

Суженой планету назвали не зря. Представьте себе — сила тяжести на десять процентов ниже земной, светило класса желтый карлик, солнечный двойник. Атмосфера идентична родине человечества, только не загажена выхлопами. Три континента, из которых один вытянулся вдоль экватора, представляя из себя великолепный тропический и субтропический рай. Еще один — в северном полушарии, размером примерно с Австралию на Земле. По климату очень похож на среднюю полосу Евразии. Третий же континент гораздо южнее, и там климатическая картина изрядно неоднородна: от заснеженных гор Приполярья, кишащих горнолыжными станциями, до озерного рая северной его оконечности, заполненного любителями порыбачить и покататься на лодочках.

Хорошая планета. Моей родине изрядно повезло с этой колонией. И, наверное, нет ничего удивительного в том, что на всех трех континентах располагались санатории, профилактории, реабилитационные центры и просто курорты. Никакой тяжелой промышленности, никаких двигателей внутреннего сгорания, никаких промышленных выбросов в атмосферу. Об экологии Суженой заботились, временами даже излишне строго. Например, выловить лишние пять кило рыбешки — это означало огрести штраф в триста рублей! Представьте себе, что можно было выхватить за глушение взрывчаткой. А за охоту вне сезона? А за сжигание в костре неэкологичного мусора? Да и упаси вас все боги сразу вообще разводить костер вне специально отведенных мест! Пара лет тюрьмы обеспечена сразу. Судьи на планете не церемонились.

В общем, я это все к чему? А к тому, что на планету мне сесть не дали. Орбитальный космодром, и на грунт только лифтом. Да, именно, орбитальным лифтом — тут это тоже практиковалось. Мой борттехник, а по совместительству хозяйка «Ската», решила, что подождет меня наверху, «не желая вторгаться в этот ваш стерильный рай для стерилизованных». Я даже спорить не стал, хочется девочке поязвить — пусть ее. В конце концов, немного глупо требовать от жителя Окраины, чтобы тот понял, каково это — воздух через очистители, вода строго по нормативам. И не на борту корабля, а на планете, на которой живешь. А на Марсе такое было еще пятнадцать лет назад вообще-то. Так. Стоп. Опять «крючок». Я помню, каково это — жить на Марсе полтора десятка лет тому. Итого, я скорее всего вырос на Красном Глазе? Мда. Странно. А вот не воспринимался ближайший терраформированный сосед Земли как дом. Не воспринимался — и все. Интересно, да…

…Седой человек, без одной руки, с половиной лица, закрытой биомаской, встал из кресла и выпрямился во весь свой немаленький рост. Я ахнул и почувствовал себя десятилетним пацаном, бросаясь к нему через весь вестибюль.

— Дядя Леня!

— Гошка. — И он крепко меня обнял, своей единственной рукой, едва не ломая мне ребра. Глупо, наверное, но у меня перехватило дыхание от слез. И это ощущение, десятилетнего мальчишки, оно никуда не уходило почему-то. Словно там, в моем детстве, он опять приехал к нам, и я чертовски ему рад. А слезы… Это, наверное, потому, что он дружил с моим отцом, а отца больше нет. А дядя Леня вернулся, и он будет потом, после ужина, показывать мне камни с других планет, опять подарит десятка три различных стреляных гильз, из которых я наделаю флейт. Но это неважно, а сейчас дядя вернулся, и он со мной и матерью. И…

…И я в середине четвертого десятка. Я до недавнего времени являлся и числился капитаном оперативной службы Жандармского Корпуса. А он — все такой же сильный, мудрый, добрый и строгий дядя Леня… Леонид Петрович Беклемишев. Полковник Погранстражи, чудом оставшийся в живых тогда, в проклятой мясорубке на «нейтральной» территории. Сделавший все, чтобы крейсер смог сесть, в горящем броневике запустивший маяк и продержавший его целых двадцать минут под шквальным огнем.

И он крепко обнимает меня, похлопывая по спине единственной рукой, и приговаривает: «Игоряха, нашелся, нашелся, чертяка, да где ж тебя носило, Гошка…»

Он не изменился. Ну, если можно так сказать про человека, который потерял руку и глаз. Просто стал чуть-чуть более усталым, что ли? Не знаю. Не умею описывать такое. Да я вообще на описания не мастер, а тут… один из самых близких мне людей, и в таком состоянии. Для меня, что характерно, восприятие полковника Беклемишева не изменилось ни на частицу. Он так и остался образцом офицера и человека, если верны мои ощущения.

А дядя Леня кое-как отпустил меня, погрузился обратно в свой шезлонг и коротко распорядился мне «садись!», кивая при этом на кресло напротив своего. И я послушно плюхнулся на это сиденье, по пути поймав себя на том, что чуть ли не по стойке «смирно» падаю. Черт, столько лет прошло, а до сих пор как курсант перед генералом…