Он продолжал бодрствовать остаток ночи, сознательно борясь с почти неодолимой усталостью, свинцовыми веками и шумом в голове.

Шли минуты, и Николсон стал различать мачту, отчетливо выделявшуюся на фоне неба, затем линию планшира и, наконец, отдельных лежавших в шлюпке людей. Ребенок по-прежнему мирно спал поодаль на кормовых шкотах, закутанный в одеяло, спрятав голову под мышку Гудрун. Девушка, как и раньше, сидела на нижней перекрестной скамье, неудобно повернув тело, а щекой жестко упираясь в деревянный край настила. Он осторожно приподнял голову, подоткнул под нее угол одеяла и, повинуясь какому-то странному импульсу, мягко отодвинул назад упавшую ей на лицо прядь иссиня-черных волос, закрывавшую длинный неровный шрам. Несколько мгновений он сидел неподвижно, затем увидел блеск ее глаз во мраке и понял, что она не спит. Он не почувствовал ни неловкости, ни стыда и просто молча ей улыбнулся. Она, должно быть, заметила как блеснули зубы на темном лице и улыбнулась в ответ, потеревшись щекой об его руку, и медленно выпрямилась, стараясь не потревожить спящего мальчика.

Шлюпка понемногу оседала, уровень воды составлял два или три дюйма над рыбинами, и Николсон подумал, что давно пора заняться вычерпыванием. Но дело это представлялось шумным. Многие, действительно, были по лодыжку в воде, а некоторые буквально сидели в ней, однако это было ничто по сравнению с тем, что им предстояло испытать с новым восходом солнца.

И затем он увидел нечто, отбросившее прочь все мысли о бездействии. Он быстро растряс Маккиннона, поднялся на ноги и, перешагнув через кормовую банку, опустился на колени перед Дженкинсом, лежавшим в довольно странной позе, как бы свалившись с корточек и уронив голову рядом с банкой, к которой по-прежнему были привязаны его руки. Николсон нагнулся и потряс его за плечо. Дженкинс еще больше завалился на бок, но не пошевелился. Николсон снова потряс его и позвал по имени, но Дженкинс уже не мог слышать его. Случайно ли, намеренно ли — несмотря на веревки, он ночью соскользнул с банки и захлебнулся в нескольких дюймах скопившейся на дне воды.

Николсон выпрямился и посмотрел на боцмана, понимающе кивнувшего в ответ. Настроение находившихся в шлюпке людей совсем не улучшится, обнаружь они по пробуждении мертвого; к тому же тихое спихиванье его за борт казалось небольшой ценой, заплаченной ради сохранения мутнеющего рассудка остальных.

Дженкинс оказался тяжелее, чем думалось, и его тело неловко застряло между банок. Маккиннон разрезал связывавшие Дженкинса веревки и помог Николсону подтащить его к боковой скамье. По меньше мере, половина людей в шлюпке проснулась и, уже зная, что Дженкинс мертв, наблюдала за их возней тусклыми и странно непонимающими глазами. Никто не вымолвил ни слова, и казалось, что они так и позволят перекинуть Дженкинса через борт без всяких истерических припадков, когда откуда-то с носа раздался пронзительный вопль, заставивший всех повернуть головы в направлении бушприта. Николсон с Маккинноном вздрогнули, выпустили из рук тело и обернулись: в безмолвии тропического рассвета крик прозвучал неестественно громко.

Вскрикнул молодой солдат Синклер, однако он смотрел не на Дженкинса. Он стоял на коленях, слегка покачиваясь, и не отрывал глаз от человека, лежавшего внизу.

Через три секунды Николсон был рядом с лежащим. Его ноги продолжали цепляться за банку и нелепо указывали ступнями в небо, словно человек внезапно свалился с сиденья назад и не успел прийти в себя. Это был священник Ахмед, загадочный и молчаливый друг Фарнхольма. Абсолютно мертвый.

Николсон сунул руку под черную рясу, нащупывая сердце, и так же быстро ее вытащил. Кожа Ахмеда была холодной, как лед — он был мертв уже несколько часов.

Николсон в недоумении взглянул вверх на Маккиннона и снова склонился над телом, пытаясь приподнять его за плечи, и вот тогда испытал уже настоящий шок. Он не смог оторвать туловище от рыбин больше, чем на два дюйма. И только когда боцман поднял левый бок Ахмеда, Николсон, согнувшись так, что его лицо едва не касалось воды, понял, почему у него ничего не вышло. Торчавший между лопаток священника нож, всаженный по самую рукоять, застрял черенком меж досками рыбин.

XI

Николсон медленно встал на ноги, сжимая рукоятку «кольта». Кивнул на распростертую фигуру священника:

— Этот человек мертв. — Его спокойный голос тихо вторгся в нависшую тишину. — У него в спине нож. Кто-то в этой шлюпке убил его.

— Мертв! Вы сказали, он мертв? Нож в спине! — Лицо Фарнхольма потемнело, он дернулся вперед и опустился на колени рядом с Ахмедом. Когда он снова был на ногах, его рот превратился в тонкую белую полоску на темном лице. — Он, действительно, мертв. Дайте-ка мне пистолет, Николсон. Я знаю, кто это сделал.

— Оставьте пистолет в покое! — Николсон твердо отстранил Фарнхольма. — Простите, генерал. Пока с капитаном не все в порядке, этой шлюпкой командую я. И я не могу позволить вам взять закон в свои руки. Кто это сделал?

— Сайрен, конечно! Только взгляните на эту паршивую собаку: сидит, ухмыляется.

— «Улыбка ж скрывала кинжал под плащом», — проговорил Уиллоуби. — Голос его был слабым и хриплым, но сон, вероятно, повлиял на него благотворно.

— Ни под каким он ни под плащом, — сухо произнес Николсон. — Он торчит в спине Ахмеда. И все из-за моей преступной забывчивости, — добавил он с горечью внезапного понимания. — Я совсем забыл про нож, бывший наряду с двумя топориками в оснащении шлюпки номер два… Но почему Сайрен, генерал?

— Господи всемогущий, приятель, конечно, это Сайрен! — Фарнхольм показал на священника. — Мы ищем хладнокровного убийцу, не так ли?

Николсон посмотрел на генерала:

— И это все?

— Что значит «это все»?

— Вы прекрасно меня поняли. Если нам придется застрелить его, я пролью слез не больше вашего. Но давайте сначала поищем хоть какие-нибудь доказательства.

— Какие же еще вам нужны доказательства? Ахмед сидел лицом к корме, не правда ли? И был зарезан в спину. Значит, убийца находился позади него. А в шлюпке к носу от него располагались только три человека — Сайрен и двое его головорезов.

— Наш друг переутомлен, — раздался голос Сайрена, бесстрастный и ровный. — Слишком много дней в открытой шлюпке делают с человеком ужасные вещи.

Фарнхольм сжал кулаки и двинулся вперед, но Николсон и Маккиннон схватили его за руки.

— Не будьте идиотом, — грубо сказал Николсон. — Насилием делу не поможешь, да и не можем же мы затевать драку в столь маленькой шлюпке. — Он задумчиво посмотрел на человека на бушприте. — Возможно, вы и правы, генерал. Я, действительно, слышал, как кто-то передвигался по шлюпке прошедшей ночью, и слышал нечто похожее на глухой удар. Позднее я уловил всплеск. Однако я оба раза проверил, и все оставались на своих местах.

— Всплеск, говорите? — Фарнхольм заглянул под банку, на которой сидел священник. — Его ранец исчез, Николсон. Интересно, догадываетесь ли вы, куда? Они убили Ахмеда, забрали его ранец и выкинули за борт. Дважды, услышав шум, вы видели Ахмеда сидящим прямо. Кто-то, должно быть, поддерживал его в таком положении — вероятно, при помощи торчащей в спине рукоятки ножа. И кто бы это ни был, он должен был сидеть за Ахмедом, на бушприте. А там сидело только трое этих псов. — Фарнхольм тяжело дышал, не сводя глаз с лица Сайрена и стиснув кулаки.

— Похоже, вы правы, — признал Николсон. — И что же за всем этим кроется?

— Кроется за чем?

— Вы прекрасно знаете, за чем. Не ради же тренировки они его убили. Какие у них мотивы?

— Да откуда же я, черт побери, знаю?

— Послушайте генерал, мы не совсем тупицы. Несомненно, вы в курсе. Вы немедленно заподозрили Сайрена. Вы ожидали, что с ранцем Ахмеда может что-нибудь случиться. К тому же Ахмед был вашим другом.

Лишь на мгновение в глубине глаз Фарнхольма мелькнула смутная тень, заставившая Сайрена напряженно сжать губы. Солнце еще не взошло, и Николсон не был уверен, что эти двое обменивались взглядами. Однако всякое подозрение о сговоре между ними выглядело бы абсурдным — дай Фарнхольму пистолет, и от Сайрена остались бы одни воспоминания.