— Полагаю, вы имеете право знать. — Фарнхольм, казалось, твердо держал себя под контролем, в то время как его мозг неистово работал, выдумывая историю, которую предстоит вынести на суд. — Теперь это более не опасно. — Он отвел взгляд от Сайрена, посмотрел на лежавшего у ног мертвого священника и выражение его лица смягчилось: — Вы сказали, Ахмед был моим другом. Да, был, но весьма недавним, и только потому, что отчаянно нуждался в товарище. Его звали Ян Беккер. Он соотечественник Ван Эффена. Жил на Борнео — Голландском Борнео — неподалеку от Самаринды, долгие годы. Представитель крупной амстердамской фирмы, он инспектировал целую сеть речных каучуковых плантаций. Кроме того, занимался и другим.

Он замолчал, и Николсон подтолкнул его:

— То есть?

— Я точно не уверен. Он работал в качестве агента на голландское правительство. Я знаю только, что несколько недель назад он пошел на риск и выявил прекрасно организованную японскую «пятую колонну» в Восточном Борнео, десятки членов которой были немедленно расстреляны. Он также умудрился завладеть полным перечнем всех японских агентов в Индии, Бирме, Малайзии и Ост-Индии. Этот перечень находился в ранце и стоил бы для союзников бешеных денег. Японцы узнали, что Беккер похитил секретнейшие данные и назначили за его голову фантастическую цену — за живого или мертвого, — предложив подобное же вознаграждение за возвращение или уничтожение списков. Все это мне рассказал сам Беккер. Сайрен же каким-то образом узнал о содержимом ранца. Он заработал свои деньги, но, клянусь Богом, ему их не получить.

— Так вот почему Беккер — или как бы его ни звали — маскировался?

— Это была моя идея, — тяжело проговорил Фарнхольм. — Я-то считал, что был весьма и весьма предусмотрителен. Мусульманские священники ненамного отличаются от всех остальных священников в мире. К ним относятся, как к пьяницам, их презирают и всячески избегают. Я изо всех сил старался походить на горького пропойцу, какого всегда выбирают в попутчики подобные люди. И все-таки мы были недостаточно проницательны. Да и не могли быть. Во всей Ост-Индии для Беккера не нашлось бы безопасного места.

— Ему и так невероятно везло до прошлой ночи, — признал Николсон. — Значит, поэтому-то японцы столько с нами возились?

— Господи всемогущий, приятель, да это же теперь просто очевидно! — Фарнхольм нетерпеливо покачал головой, затем снова посмотрел на Сайрена: в его глазах более не читалось гнева — лишь холодное, твердое намерение. — Я бы скорее предпочел оказаться в одной шлюпке с королевской коброй, но не с этой свиньей. Я не хочу, чтобы вы пачкали руки кровью, Николсон. Дайте мне пистолет.

— Как удобно, — пробормотал Сайрен. — «Чего-чего, — подумал Николсон, а смелости ему не занимать». — Поздравляю, Фарнхольм. Я восхищен вами.

Николсон посмотрел на него с любопытством, потом перевел глаза на генерала.

— О чем он говорит?

— Откуда, черт побери, мне знать? — раздраженно ответил Фарнхольм. — Мы теряем время, Николсон. Дайте мне пистолет!

— Нет.

— Боже, да почему «нет»? Не будьте глупцом, дружище. Наши жизни не стоят ни гроша, пока этот человек в шлюпке.

— Очень может быть, — согласился Николсон. — Однако подозрение, как бы оно ни было сильно, еще не доказательство. Даже Сайрен имеет право на суд.

— Во имя всего святого! — Фарнхольм окончательно вышел из себя. — Неужели вы не понимаете, что сейчас не время староанглийских представлений о правосудии и справедливости? Не время и не место. Это вопрос жизни и смерти.

Николсон кивнул:

— Да, я знаю. Сайрен не узнал бы и собственную мать, если бы это ему оказалось нужно. Возвращайтесь на свое место, генерал; прошу вас. Я отвечаю за безопасность людей ни шлюпке. Боцман, разрежьте один из концов натрое и позаботьтесь об этих типах. Ничего страшного, если узлы будут немного тугими.

— Неужели? — вскинул брови Сайрен. — А что, если мы откажемся подчиниться подобному обращению?

— Придется привыкать, — бесстрастно сказал Николсон.

Маккиннон тщательно связал Сайрена и двух его людей, выказав мрачное удовлетворение от затягивания веревок. Для подстраховки боцман привязал концы их к рым-болту на носовом фальстеме. Фарнхольм более не протестовал. Интересно, однако, что, вновь заняв свое место рядом с мисс Плендерлейт, он сел так, чтобы, разговаривая с ней, одновременно наблюдать за бушпритом шлюпки. Его карабин лежал под боком.

Сделав свое дело, Маккиннон пробрался на корму, к шкотам, и сел возле Николсона. Боцман вытащил ковш и мерный сосуд для принятия воды, затем повернулся к старшему помощнику. Человек шесть в шлюпке разговаривало — эта болтовня после восхода солнца не продлится долго, — и его приглушенные слова не было слышно и за два фута от шкотов.

— До Дарвина еще очень далеко, сэр, — уклончиво начал он.

Николсон пожал плечами и улыбнулся. Лицо его при этом потемнело.

— И вы туда же, боцман? Возможно, мое решение неправильно. Я абсолютно убежден, что Сайрен никогда не предстанет перед судом. Но я не могу убить его. Сейчас, во всяком случае.

— Он ждет своего шанса, сэр. — Маккиннон выглядел обеспокоенным. — Убийца. Вы ведь слышали, что рассказал Фарнхольм.

— В том-то все и дело, что слышал, — тягостно кивнул Николсон. Он бросил взгляд на Фарнхольма, потом на Маккиннона, потом на свои руки. — И не поверил ни единому слову из его истории. Это была ложь от начала и до конца.

Солнце выкатилось огромным сверкающим шаром над восточным горизонтом. Примерно через час все разговоры на шлюпке прекратились, и каждый остался наедине с собственным адом. Час следовал за часом, солнце все выше взбиралось в пустынную выцветшую синеву, а шлюпка была так же неподвижна, как и несколько последних дней кряду. Николсон понимал, что они значительно сместились к югу, ибо сильное течение от пролива Банка до Зондского пролива господствует в Яванском море восемь месяцев в году. Однако никакого движения окружавшей их воды не было, заметного, по крайней мере, невооруженным глазом.

На борту шлюпки все также замерло. Под неуклонно приближавшимся к зениту солнцем любое усилие оборачивалось истощением и прерывистым хриплым дыханием. Время от времени мальчик беспокойно шевелился и разговаривал сам с собой на одному ему понятном языке, однако с наступлением дня, делающим горячий влажный воздух все более удушливым, его двигательная активность и желание разговаривать постепенно сходили на нет, и, в конце концов, маленький Питер покорно и с удовольствием ложился на колени Гудрун, задумчиво вглядываясь в ее чистые голубые глаза. Мало-помалу его веки тяжелели, и тогда он мирно засыпал. Николсон предлагал девушке отдохнуть, но она лишь улыбалась и качала головой. Старший помощник внезапно с неким удивлением понял, что мисс Драхман, разговаривая, почти всегда улыбалась. Николсону еще не доводилось слышать ее жалоб или видеть выражение неудовольствия на ее лице. Заметив, что девушка как-то странно на него смотрит, Николсон через силу улыбнулся и отвёл глаза.

Временами с боковых скамей по правому борту доносилось приглушенное бормотание генерала и мисс Плендерлейт, говорили они много. Во время же пауз они просто сидели и смотрели в глаза друг другу, и тонкая, изможденная ладонь мисс Плендерлейт неизменно покоилась в руках Фарнхольма. Два или три дня назад это неизбежно бы повеселило Николсона, но теперь старший помощник более не находил в этом ничего смешного. Это выглядело скорее трогательно — Дарби и Джоан терпеливо дожидаются конца, совсем его не страшась.

Взгляд Николсона медленно скользил по шлюпке. По сравнению со вчерашним днем особых перемен не было, не считая того, что люди казались еще более ослабевшими и выбившимися из сил, которых едва хватало, чтобы переместиться в последние одинокие клочки тени. Не нужно быть врачом, чтобы видеть, что от безразличия до безжизненности всего один шаг. Некоторые были настолько плохи, что лишь за счет сознательного усилия воли могли приподняться за полуденной дозой воды. Кое-кто, ко всему прочему, уже глотал с трудом. Еще сорок восемь часов – и большинство умрет. Николсон знал, где находилась шлюпка: недалеко от Ноордвахтерского маяка, в пятидесяти милях к востоку от побережья Суматры. Если в следующие двадцать четыре часа не пойдет дождь или не задует ветер, то дальнейшее уже потеряет для них всякий смысл.