Прошло несколько лет. Проезжая часть улицы стала далеко не проезжей. Образовались ямы и колдобины. После дождя в них скапливалась вода, превращаясь в грязь. Автомобили застревали по самые рамы. Тракторы, и те с трудом преодолевали образовавшееся болото. В погребах карасей стали ловить. Бельё в сундуках плесневело. Мальчишки на плотах в школу плавают. По утрам хор лягушек пробовал голоса, а уж вечерами пели они самозабвенно и артистично. Улицу стали называть разными словами, не совсем праздничными. Нашлись те, кто помнил то время, когда с Канавой расправились, забросав мусором до верха. Отыскались и те, кто защищал канаву, не давая её заравнивать. Стояли у края болота селяне и чесали затылки. Что получилось? Хотели навести порядок. Многие гордились своей идей и детям рассказывали, как трудно было воевать с канавами. По всему селу были уничтожены. Кто-то, говорили, премии получил, а может быть, и медали.

Мужички принялись, чтоб не утонуло село в грязи, откапывать Канаву. Трудно оказалось это делать. Заваливать было легче.

В старом серванте был прописан один Чайник. В предновогоднюю ночь с ним и его друзьями произошла эта история. Мне её рассказала Старая Фронтовая Кружка во время совместного путешествия на природу. Странным был этот Чайник. Сиреневого цвета, на боку носил часы, но он только назывался Чайником, а на самом деле, никто не знал его биографию. Чаем никого не угощал, потому что не умел. Носик у него бутылочный. Чайник был Новогодним, а угощал самым настоящим шампанским. Я поверил Кружке. Она была в боях, и врать не умела. Имела ранение осколком мины. Её хозяин ремонтировал, выправляя бок гранатой. Конечно, она была ручной, но молотка у солдата не было в то время. Лопата была, котелок был, винтовка а, вот молотка не оказалось в ту минуту ни у кого из его отделения. Чего там, не было молотка во всей роте.

Хрустальная Рюмочка осталась одна на белом свете. Фужеров скопилось в серванте великое множество, а Рюмочки убывали с каждым праздником. Чайник встретил Хрустальную и полюбил. Она тоже выказывала Чайнику свои знаки хрустального внимания. Она с детства любила всё необычное, а Чайник как раз был таким.

– Как я сверкаю?- спросила Рюмочка, крутнувшись на тоненькой ножке.- Правда, я самая оригинальная?

– Вы – чудесны…

– Вы какой-то тихий. Чайники обычно бурливы и горячи. От тебя несет холодом. Мне всегда устраивают теплый приём.

– Я – такой. Бурлить меня еще не научили.

– Что ты вообще умеешь делать? …Хотя бы свистни. Разок.

– Извините. Мне свистеть нечем. Я же не свирель, а чайник.

Рюмочка удивилась. Она очень любила удивляться и звенеть. Если вы услышите, как звенят рюмочки, – это значит, они говорят: «Люблю я тебя…» Чайник не знал об этом и не придавал значения словам Рюмочки, которая к тому же умела красиво петь.

– Отвязалась бы ты от парня. Он степенный. Когда надо стреляет своей пробкой и наливает пенное шампанское. У меня от него изжога, но немного не повредит, – говорила Кружка.

– Тогда стрельни. Для меня. Хотя мне нравится марочный коньяк, от шампанского не откажусь сегодня… Это о тебе написал поэт Николай Тряпкин: «Выпьем с горя, где же чайник»?

– О ком же еще, – сказала Фронтовая.- Обо мне писал Александр Сергеевич Пушкин. Он всегда спрашивал у няни, куда я подевалась, чтобы сердцу стало веселей.

Чайник посмотрел на свои часы и задумался. Он бы мог стрельнуть, но у него был принцип- стрелять только в одно и тоже время. Он не умел изменять ему…

– Понимаете, я стреляю только тогда, когда приходит он…

– Ты кого-то ждешь?

– Мы все его ждем, – заговорили граненые стаканы, и даже фужеры посмотрели в сторону Хрустальной.

– Раньше времени он не станет стрелять, – сказала Фронтовая, – Даже в окопах мы ждали его вместе со всеми солдатами и командирами.

– Ради меня! Ради нашей встречи! Можешь хоть раз нарушить свой глупый режим?

– Не могу, – сказал тихо Чайник.

– Хороший ты, но не Тефаль. Жди своего, Сиреневый. Ты меня раздражаешь мелочностью и занудством. Я не прошу невозможного. Раз стрельни и всё. Делов-то куча и маленькая тачка. Прощай! Голубой.

– Сиреневый – я, – застенчиво проговорил Чайник.

Новый год пришел незаметно и всегда в одно и тоже время. Чайник произвёл свой салют, наполнил стаканы и фужеры шампанским. Не забыл о Фронтовой. Настроение у него было неважным. Но постепенно Чайник развеселился. О Хрустальной позабыли. Она выпала из поля зрения. Лишь утром хозяйка обнаружила её под столом. У неё была сломана ножка. Хозяин мог бы её восстановить. У него было несколько разных молотков и молоточков, но он не умел ремонтировать Хрустальные рюмочки.

Решили в музее сделать выставку умных вещей, которые помогают решать примеры и задачи. Решили и сделали; кое-что из дома принесли, из запасников, так сказать, всё равно без дела валялись который год. Не применялись в практической жизни. Написали этикетки, разложили по полкам. Ночью, когда вещи остались без присмотра, всё и началось.

– Я тут самая главная, – сказала Логарифмическая линейка. – Старше всех. Родилась в древней Греции. Я- детище Великого Архимеда. Он выстрогал меня и научил всему, что теперь умею я. Умею многое делать…

– Брось те вы, пани, я главный. – Звякнул арифмометр.- Ты деревяшка, а я Железный, а звать меня – Феликс.

– Кусок железа. Рука устанет крутить твою ручку. Мясорубка, – хихикали калькуляторы.

– Только я умею проводить прямые линии, – проговорила Линейка.

– Гнёшь ты свои линии, старушка, – усмехнулся Феликс.- А вы бы помолчали. Без розетки и батареек простое действие не сможете сделать.

– Мне батарейки не требуются. Без розетки с током вполне работоспособна. Мне и солнце не нужно. Я – старше всех вас тут. Меня изобрели, когда люди голышом под стол ходили. Я – счёты. Меня можно и в воде мыть и на мороз выставить. Вас, дорогой Феликс, нужно беречь от влаги. Что мы ссоримся? Я вас всех люблю всеми 94- мя косточками. Все мы – родственники. Должны жить в мире и согласии.

В музейном зале наступила торжественная тишина. Экспонаты подружились, а утром пришли дети, чтобы узнать о том, как совершенствовалась счётно-вычислительная техника.

Жили на белом свете два друга – Весло и Лодка. Куда одно, туда и другая. Во многих походах побывали, но всегда выходили победителями из передряг, которые случались с ними на реках и озерах. Многие завидовали крепкой дружбе товарищей. Однажды разговорилась Лодка с Доской. Родственники – как-никак.

Лодка о своём житье подробно рассказывает, а Доску просто корчит и гнёт от зависти. «А ты знаешь, – говорит Доска,- что Весло как хочет, так и вертит тобой, помыкает, одним словом. Само в воде купается, своим отражением любуется, а тебе вся тяжесть груза достаётся…». Задумалась Лодка. Верно, борта порой трещат, швы расходятся, а оно горюшка не знает: «буль-да-буль».

Отправились в поход друзья. Река стремительная, течение сильное. Весло потрескивает от напряжения, удерживая Лодку на глубине, отворачивая от торчащих из воды камней. «Хорошо тебе, Весло, в прохладных струях купаться, а я от груза вот-вот развалюсь. Борта мои трещат, днище прогнулось, тебя еще везти приходится…» Ноет Лодка, выставляет себя мученицей и страдалицей, обвиняя Весло в том, что оно помощи не оказывает. Весло молчит. Некогда пререкаться, нужно бороться с течением. Каждая секунда может обернуться бедой. Река стало уже, а течение сильней. Лодка ругать начало Весло разными словами, припоминая выдуманные обиды. Весло не выдержало и сломалось. Тотчас течение подхватило Лодку и понесло. Лодка пыталась выровнять направление, но не могло, не умело. Ударившись о торчащий из воды камень, Лодка опрокинулась и, развалившись на куски, затонула.