Комнатка, где все это происходило, была бедная, но чистенькая. Белита Моралес сидела на полу, забившись в угол, поджав ноги под красную юбку, казавшуюся венчиком цветка. Ее лицо было искажено страданием, глаза источали бессильную ненависть. Она была без пальто, в разорванном на груди черном пуловере. Прекрасные маленькие груди, перечеркнутые кровавым следом от удара хлыстом, гордо вздымались, словно бросая вызов мучительнице.

Г лава 5

Проезд Отформ

Одним махом я очутился в комнате.

— Что здесь происходит? В детских палачей играем?

Ошарашенная гнусная бабища обернулась с удивительным проворством; при этом в воздухе повеяло отнюдь не духами фирмы «Карвен». Что правда, то правда! Верхняя половина этой неряхи стоила нижней. Вислые груди размера, редкого даже у итальянских кинозвезд, едва умещались в грязной кофте; при отсутствии шеи омерзительная голова росла прямо из массивных плеч, на которых красовался изъеденный молью меховой жакет. Смуглая морда была морщинистой, беззубой, с одним-единственным свирепо горящим и гноящимся правым глазом. Левый по причине драки или болезни закрылся. Раз и навсегда. Довершали этот милый облик растрепанные пряди сальных черных волос, делавшие бабищу натуральной Горгоной.

— Что такое? — проскрежетала она.

— Это всего лишь я Патентованный зануда, который всегда вмешивается в чужие дела в неподходящий момент.

Я дружески помахал цыганочке:

— Привет, Белита!

— Белита! — рявкнуло чудовище с кнутом. — Белита!

Моя фамильярность с девушкой была ей явно не по вкусу. Она повернулась к ней и прошипела:

— Это ты с ним спишь, проститутка? Не может быть, чтобы ты ни с кем не спала. Отвечай, чертова шлюха! Сукина дочь Изабелита!

Девушка устало отмахнулась.

— Сука! — повторила ведьма, буравя меня своим единственным гноящимся глазом.

На этот раз, похоже, речь шла обо мне. Я вздохнул.

Поскольку словарь ее не отличался разнообразием, беседа становилась монотонной.

— Я ни с кем не сплю, — сказал я.

— Сукин сын, — уточнила она на тот случай, если я не понял.

Ну что же, сукин сын, сам сука. Ничего особенного. Простая генеалогия.

— А ну-ка заткнись, — начал я.

Выражаться в ее диапазоне — чего проще! Нестор Бюрма к вашим услугам, дуэнья! В этом турнире вы вряд ли выиграете. Я лишу вас титула Мисс Сквернословие всего тремя отборными ругательствами с грязнейшим подтекстом.

Однако отличиться я не успел. Она быстро подняла руку, и я только успел заметить, как промелькнул хлыст. Эта дрянь метила мне в лицо, но меня выручил молниеносный спасительный рефлекс. Я подпрыгнул, как будто мне в зад воткнули булавку. Хлыст обвился вокруг моего туловища, но плотная подкладка куртки смягчила удар. Однако на ласку это все-таки похоже не было. Я покачнулся, в желудке у меня что-то сжалось. Но отреагировал я мгновенно. Обеими руками поймав хлыст, я, едва приземлившись, сильно дернул его к себе и вырвал из рук мегеры. В результате этого маневра мы оба потеряли равновесие.

Я упал навзничь и принял на грудь стокилограммовые телеса проклятой бабищи. Боже мой! Вот это подарочек! Похоже, мне суждено получать удары ниже пояса и испытывать на себе запрещенные приемы. Я чувствовал, что умираю от удушья, уткнувшись носом в ее чудовищные дряблые груди, от которых неимоверно разило. Я уже считал себя капитаном Моранжем из фильма Жака Фейдера — еще одно воспоминание молодости, — который пал жертвой коварной Антинеи, отправлявшей мужиков на тот свет одним разворотом грудей не хуже, чем дубинкой. Такое должно было случиться и со мной. Ведь в фильме все тоже начиналось с какого-то Бенуа, правда, звали его Пьером, но это неважно. При всем том я — не капитан Моранж, и уж если меня ждет его судьба, то пусть меня прикончит настоящая Антинея или Брижит Бардо. Это вопрос моего личного достоинства. Только не эта слоноподобная баба, пригвоздившая меня к полу!

Я дергался изо всех сил, чтобы высвободиться из-под нее. Не тут-то было! К тому же мне повезло упасть на хлыст, и его жесткая рукоятка больно впивалась мне в спину, Вдруг мне показалось, что я спасен. Я смог перевести дух. Но тут же получил мощную затрещину. Вот стерва! Она развернулась и принялась молотить изо всех сил, грубо понося меня вкупе с родителями, вполне порядочными и благонамеренными гражданами. Ее словарь оказался не таким уж однообразным. Местами он был просто грандиозен. Все мои попытки сопротивления были плачевны. У меня был при себе револьвер, и я не отказал бы себе в удовольствии съездить ей по морде рукояткой, только мне было не дотянуться до заднего кармана, где он лежал, причиняя большое неудобство.

Вдруг меня осенило. Извиваясь ужом и пытаясь ущипнуть или разорвать все, что мне попадалось под левую руку, я постарался залезть правой в карман куртки. Раз револьвера нет под рукой, поищем другое оружие. Как раз в этот момент вмешалась Белита. Подбежав сзади, она сильно потянула за волосы мою противницу, отчего та закричала от боли и выпустила свою добычу. За этим криком последовал второй — ведь моя правая рука была уже у цели, когда Белита пришла мне на помощь. Я успел схватить горсть табачной крошки в кармане куртки и запустить ею в здоровый глаз зловредной старухи.

Она осела назад, закрыв лицо грязными ручищами и придавив мне ноги своими здоровенными ягодицами. Я как мог выкарабкался из-под нее, живо вскочил на ноги, схватил хлыст и, крепко зажав его в руке, полоснул ей прямо по голове. Голова у нее была крепкая, не то что груди. Только на третий раз она запросила пощады. Я же не помнил себя. Мне кажется, я убил бы ее, если бы она не взмолилась. Конечно, она сделала это в присущей ей изящной манере, начав с ругательства и кончив оскорблением, а в середину добавила еще несколько восхитительных любезностей на каком-то варварском диалекте.

— Приберись и марш отсюда, — сказал я ей в том же изысканном стиле. — И больше мне не попадайся. За твой сеанс бичевания я мог бы сдать тебя полиции (вот уж что я поостерегся бы сделать). Но у нас с тобой есть кое-что общее. Я тоже не люблю полицию (особенно не люблю, когда она задает мне вопросы). Поэтому проваливай!

Она пробормотала что-то невнятное, по-видимому жалуясь на жгучую боль в глазу, который она терла, отчего ей легче не становилось. Ощупью она стала искать свой хлыст. Он все еще был у меня в руках, и я щелкнул им. Она вся передернулась, как будто ее ударили.

— Оставлю его себе на память, — сказал я. — Проваливай!

Тяжелым неуверенным шагом она вслепую двинулась к выходу. Я не шевельнулся, чтобы ей помочь. Если бы она грохнулась с лестницы, ей было бы поделом. Но она благополучно слезла, попрощалась с нами новой порцией брани и исчезла в ночи. Я спустился вслед за ней, чтобы убедиться, что она действительно смылась. Дверь оказалась распахнутой, и я запер ее, заложив на засов, чтобы ведьма не вздумала вернуться. Я не жалел о том, что сделал, но и не испытывал особенного восторга из-за того, что мне пришлось так поступить. Эта баба была, должно быть, предводительницей своры злобных мегер, которые не замедлят свалиться мне на голову. Я достал револьвер, проверил его и сунул поближе в карман. В таком игривом расположении духа я вернулся наверх.

Это был чердак, из которого сумели сделать вполне приличное жилье. Обитавшая там девушка очень мило все устроила. Отмытый щелоком пол блистал чистотой. Вся меблировка состояла из буфета светлого дерева и низкой кровати, застеленной безукоризненно гладким клетчатым покрывалом. В одном углу — простой платяной шкаф, в другом — кухонные принадлежности, тазик и кувшин для умывания. Ни единой грязной тарелки, ни одного неубранного стакана. На буфете подле вазочки с поникшими цветами догорали в пепельнице два окурка. На стене висело дешевое зеркало. От маленькой печки шло приятное тепло, и всю комнату заливал яркий свет электрической лампочки в изогнутом бра. Ничего неопрятного. Бедненько, но чистенько.

— Ну вот, — сказал я Белите.