— Вопрос поставлен как нельзя кстати! — с удовлетворением заметил Тибор. «Надо непременно выступить», — подумал он, попрощался с Корвиным и, выйдя на улицу, сел в машину. — В ратушу! — коротко сказал он шоферу.
Три дня не читал Тибор газет и не знал, что накануне, в понедельник 23 мая, газета «Вёрёш уйшаг», центральный орган партии, напечатала статью, которая начиналась словами:
«Контрреволюционная агитация подрывает устой диктатуры пролетариата на территорий всей Советской Республики…»
За последние дни обстановка в Будапеште резко обострилась. Реакция перешла к открытым действиям. Начались столкновения на улицах, имелись убитые и раненые. На перекрестках собирались толпы, выкрикивая контрреволюционные лозунги: «Довольно лишений и голода!», «Отменить сухой закон!», «Безбожники не сняли шляпы перед шествием верующих!», «Долой еврейских народных комиссаров!» Реакционеры уверовали: социал-демократы в правительстве «все равно разделаются с коммунистами!»
«До каких же пор пассивно взирать на происки буржуазии, объясняя бездеятельность уверенностью в победе? — решительно спрашивала газета «Вёрёш уйшаг». — Попустительство под предлогом «мягкого применения диктатуры»? Мы требуем установить режим военного времени и повести решительную борьбу против контрреволюции! Мы настаиваем, чтобы проведение чрезвычайных мер было возложено на товарища Тибора Самуэли. Он справится с этой задачей лучше, чем кто бы то ни был. Товарищ Тибор Самуэли — человек несгибаемой воли. Он преисполнен решимости. С сознанием высокого революционного долга беззаветно служа делу революции, готов он совершить тысячекилометровый перелет и беспощадно подавить контрреволюционный мятеж, если это поручит ему партия. Он готов перенести любые испытания, а если понадобится, не колеблясь, отдаст свою жизнь во имя торжества идей революции. Ои не спасует там, где нужно проявить беспощадность, потому что этого требуют интересы революции. Солдат-пролетарий, убивая на фронте врага, чтобы отстоять дело революции, заслуживает воинской славы. Солдат революции здесь, в тылу, с горсткой боевых товарищей усмиряет в Задунайском крае контрреволюционный мятеж, и это требует не меньшей воинской доблести, чем подвиг солдата на фронте. Слава тому, кто ни перед чем не остановится во имя революции, кто обладает высокой культурой, беспримерным мужеством и железной волей, кто глубоко и искренне верит в торжество великого дела, которому он беззаветно предан, кто никогда не свернет с революционного пути, с пути Сен-Жюста и Марата. Против контрреволюции нужно повести самую беспощадную борьбу, и возглавить ее должен Тибор Самуэли».
Когда Тибор вошел в зал, заседание уже началось. На левых скамьях — члены Центрального Совета рабочих и солдатских депутатов. Как всегда, они встретили его овацией. На трибуне — Янош Маулер, председатель Совета рабочих депутатов I района столицы.
— В минувшее воскресенье духовенство I района в ознаменование церковного праздника устроило демонстрацию, — говорил Янош Маулер. — Какие-то люди — разъяренные фанатики — отделились от процессии и стали избивать народного дружинника, читавшего газету «Непсава». Били палками, рукоятками револьверов — всем, что попадалось под руку. Тех, кто пытался заступиться за ни в чем не повинного человека, тоже избили. Двое убиты, шесть человек получили тяжелые увечья. Церковное шествие, превратившееся в бесчинствующую толпу, двинулось к зданию партийного комитета I района. Сорвав с флагштока Красное знамя, «демонстранты» сожгли его. Их вожаки выбежали на балкон и стали произносить подстрекательские контрреволюционные речи. Призывали к свержению революционного Правительственного Совета, провозглашали здравицу в честь свергнутого короля, требовали восстановления буржуазных порядков.
— И еще кричали: «Да здравствует Кунфи!» — громко высказался с места Бела Леви, молодой комиссар Военной академии Людовика (который через час был уже убит).
В зале поднялся шум: возгласы возмущения, выкрики. Кто-то пытался унять расшумевшихся, но правые яростно протестовали. Председательствующий Игнац Богар, рабочий-печатник, человек, выдер-жанный, уравновешенный, резко позвонил в колокольчик:
— Зря поднимаете шум, — проговорил он. — Товарищ сказал, что демонстранты чествовали Кунфи. За констатацию факта призывать к порядку не имею права.
На левых скамьях раздались дружные аплодисменты, правое крыло продолжало шуметь.
С места вскочил Ференц Гёндёр. Потрясая кулаками, он устремился к столу президиума:
— Мы не потерпим оскорбительных выпадов! — истерически вопил он.
Невозмутимый Богар спокойно посмотрел на него и лишь энергичнее зазвонил.
— Я не поддамся давлению, с чьей бы стороны оно ни исходило. Продолжайте, пожалуйста, — обратился он к Маулеру.
Пытаясь перекричать правых, Маулер продолжал рассказ о воскресных событиях:
— Вражеская манифестация продолжалась до тех пор, пока не вмешались народные дружины. Было задержано около пятидесяти контрреволюционеров. Но не прошло и двух суток, как тридцать восемь из них уже оказались на свободе.
Снова шум в зале, возмущенные возгласы.
— Позор! Это дело рук Кунфи и его пособников! — слышалось с левых скамей.
«Профсоюзники» топали ногами, стараясь заглушить слова оратора.
Но Янош Маулер не обращал внимания на шум, говорил, до предела повысив голос:
— Это случилось в воскресенье утром, а в понедельник снова начались уличные беспорядки, на этот раз — в районе Кристина. Провокаторам удалось втянуть в демонстрацию женщин.
— Вот к чему привела ваша политика соглашательства! — крикнул кто-то, обращаясь к правым.
— Возмутительно! Позор! Пора призвать вас к ответу! — поддержали сидящие на левых скамьях.
Гёпдёр снова вскочил с места:
— Что тут происходит? Вы забываетесь! Разве мы на скамье подсудимых? Это неслыханно!
Самуэли слушал Гёндёра и отказывался верить. «Значит, наши пути совсем разошлись? Значит, нас уже ничто не связывает? Чего добивается Гёндёр?»
— Хулиган! — кто-то с издевкой крикнул Гёндёру из зала.
Гёндёр, как ужаленный, подскочил и, повернувшись лицом к залу, стал колотить себя в грудь:
— Кто хулиган? Как вы смеете?!
Наконец-то понял Тибор намерения Гёндёра: он хочет сорвать принятие резолюции о крутых мерах против контрреволюции. И, разумеется, во имя священного принципа «демократии»… Все ясно: «розовые» разыгрывают в Будапеште фарс, а под их теплым бочком свила себе гнездо контрреволюция, которая ждет только сигнала к открытым действиям. Гёндёр, когда-то способный журналист, неисправимый индивидуалист и филистер, благодаря своему показному фрондерству оказался в центре революционных событий. Вознесенный волной революции, он начал фиглярничать и скатился в болото оппортунизма, превратился в ярого контрреволюционера. У Тибора щемило сердце, но он понимал, что словами и доводами здесь уже не поможешь.
А Гёндёр яростно стучал кулаками по скамье, на которой сидел Самуэли. Он норовил спровоцировать политический скандал, хотел разозлить Самуэли, вывести из себя. Должно быть, поверил россказням, будто Тибор чуть что хватается за оружие. Одержимый фанатик, он не прочь был и подставить голову под нулю, лишь бы снискать себе ореол мученика, прослыть поборником «гуманизма». Как и все правые, он ратовал за снисходительность к просвещенным буржуа, которые, мечтая вернуть свое былое господство, совершали террористические акты и диверсии. Самуэли действительно не замечал визга Гёндёра. Он был весь погружен в свои мысли. «Пока мы, — рассуждал он, — пребываем в бездействии, контрреволюция безнаказанно стреляет! Доборется она и до благодушных «гуманистов»».
Правые поддерживали Гёндёра, они свистели, ожесточенно жестикулировали. Хладнокровный Богар напрасно звонил колокольчиком изо всех сил.
Самуэли понял: в такой обстановке прийти к согласованному решению нельзя. Сидеть здесь — пустая трата времени. Он встал и направился к выходу.
И вдруг… Лицо Тибора стало белым как полотно. Страшная догадка осенила его: заговор! В распахнувшиеся двери вбежал Дёрдь Самуэли и устремился прямо в президиум. Рукояткой револьвера он с силой ударил по председательскому звонку — в зале все мгновенно смолкли. В страхе отпрянул Гёндёр и оторопело уставился на револьвер. Затаив дыхание, люди смотрели на незнакомого молодого человека в военной форме, до предела взволнованного. Оправившись от неожиданности, Гёндёр подался вперед, словно подставляя грудь под выстрел. Но Дёрдь уже сунул револьвер в карман и, обращаясь к сидящим в зале, крикнул голосом, полным отчаяния: