Каетан продолжал, захлебываясь:

— Теперь об артиллерии…

«Вот что самое важное», — подумал Домбровский и внутренне напрягся, чтобы все в точности запомнить.

— Значит, с юга, то есть против Врублевского, выставлено сто пятьдесят орудий, а может, и поболее…

Домбровский внутренне содрогнулся. «Если он не врет…»

— …расположены они между Шуази ле-Руа и Медоном. Кроме того, в Монтрету — семьдесят крупнокалиберных орудий и в парке Исси — двадцать.

Тон Залеского переменился. В нем уже не было прежней искательности. Напротив, он явно наслаждался своей осведомленностью.

— Ну, Ярослав, что ты скажешь на все это? — спросил он.

Естественный вопрос со стороны Домбровского был бы: «Откуда ты все это знаешь?» И, надо полагать, у Залеского был приготовлен ответ. Но Домбровский счел это преждевременным. «Надо из него побольше вытянуть». И он сказал разочарованно:

— Это все, что ты знаешь, Каетан?

Тот даже обиделся:

— Мало? Ну и аппетиты у тебя, Ярек. Могу тебе сказать, что все организовал Тьер. У этой гадины светлая голова. На военных советах председательствует он. План его такой: траншеями постепенно подбираться к вам…

— К кому? — не выдержал Домбровский.

— Ну, к нам, — нисколько не смутившись, поправился Залеский. — Главный удар намечен на стык двух участков — твоего и Валерия.

— То есть в Пуэн-дю-Жур?

— Вот именно. Тьер считает, что батареи твоего Пуэн-дю-Жура и Врублевского — форта Исси своим взаимным перекрестным огнем здорово мешают версальцам. После того как они будут подавлены, Тьер намерен вытеснить нас на западе из Биланкур, а на востоке — из Исси, Ванва и Монружа. А тогда, собственно говоря, путь в Париж открыт…

Он внезапно замолчал, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с бесстрастным видом уставился на низкий серый потолок палатки.

«Ну что ж, — подумал Домбровский, — пора…»

И он спросил с невинным видом:

— Откуда ты все это знаешь, Каетан?

Залеский оживился:

— Целая история, Ярек! С детства мне везет на счастливые случайности. Помнишь, как я в Париже случайно встретил Герцена… Вышел я сегодня пройтись, благо наступило затишье. Теперь я понимаю, что затишье перед бурей. Батарея моя стоит у форта Исси. От нас ближе всех к Версалю. Я пошел вдоль железнодорожной линии, знаешь, которая идет от Версаля на Монпарнасский вокзал. Бог мой, все же так близко, все рядом, там французы, здесь французы, и вдруг — война… Нелепость…

Залеский замолчал на секунду и покосился на Домбровского. Тот слушал по-прежнему с невозмутимо скучающим видом.

— Ну, значит, гуляю я. Людей не видно, ни наших ни ихних. Пусто, мирно. Обхожу Медон, вхожу в рощицу, знаешь, южнее Севра. Думаю, похожу, покурю на чистом воздухе и — до дому. Вдруг натыкаюсь на человека. Оба мы вздрогнули, оба — за оружие, и в этот момент оба узнаем друг друга.

Домбровский не удержался:

— Ты всегда видел в темноте, как кошка.

Залеский подозрительно посмотрел на него. Но лицо Домбровского оставалось серьезным.

— Знаешь, Ярек, кто это был?! Пшибыльский! Помнишь его? Эдвард Пшибыльский. Ты должен помнить его по Варшаве. Он был в цитадели, в группе Арнгольдта, только до Эдварда не докопались, и он бежал, перебрался во Францию, пошел драться с пруссаками, попал под Мецом в плен со всей армией Базена. Из плена Бисмарк по просьбе Тьера их вернул, и вот они стали армией версальцев…

— Так что же, этот Пшибыльский перебежал к нам? — спросил Домбровский с невинным видом.

— Ммм… Нет. Но он мне многое рассказал из того, что я тебе сообщил. И не только это.

— Что же еще?

— Он сказал, что удар намечен между одиннадцатым и четырнадцатым апреля. Он постарается это уточнить.

— Значит, ты с ним еще встретишься?

Залеский пожал плечами и сказал неопределенно:

— Если это нужно…

Потом прибавил:

— Он сказал, что удар будет ужасным. Позиции наши будут измолоты в порошок. А мы все погибнем…

Он встал.

— Вот что я должен был тебе сказать, Ярек. Думаю, что это очень важно. По правде сказать, Эдвард, узнав, что мы с тобой старые друзья, сам просил передать тебе все, что он мне рассказал.

— Ах так?

— Да! «Скажи это все Ярославу, — сказал он. — Скажи ему, что в штабе у Тьера знают о нем и считают его единственным талантливым полководцем в стане коммунаров». Оказывается, Ярек, Тьер о тебе очень высокого мнения.

— Польщен.

— Он даже сказал: «Если бы у нас был в семидесятом году Домбровский вместо этих старых галош Базена и Мак-Магона, у нас не было бы позора Меца и Седана».

Залеский замолчал и испытующе посмотрел на непроницаемое лицо Домбровского. Потом, по-видимому, решившись, сказал:

— Уж говорить, так говорить все. Тьер сказал: «Жаль, что Домбровский поставил не на ту карту. Но ведь игра еще не кончена, и партнеры могут менять места…»

Домбровский встал. Залеский вздрогнул и подался назад. Он знал пылкость нрава Домбровского. Сейчас все решится. Игра идет ва-банк. Или арест (а Ярослав таков, что может просто зарубить его на месте) или…

Домбровский сказал отрывисто:

— Когда ты увидишь Пшибыльского?

Залеский с облегчением вздохнул. Пронесло… Теперь уж можно говорить, как выражаются французы, en toutes lettres.[25]

— Условились завтра вечером.

— Там же?

— Там же. Можно его обнадежить?

— Да.

Залеский бросился обнимать его:

— Ярек коханый! Ты не представляешь себе, какую тяжесть ты снял с моей души. Ты спас меня! Ты спас себя!.. Ты…

Он значительно поднял руку и сказал торжественно:

— …ты спас Польшу! Ибо здесь, в Париже, твоя гибель была бы неминуема. А что Польша без Домбровского!

Он что-то лепетал о патриотизме, благородстве и других высоких чувствах, пока Домбровский, стараясь не выдать своего отвращения, а, наоборот, прикидываясь дружески-ласковым, не вытолкал его из палатки.

Сам же, не теряя времени, поспешил в Париж. Рауль Риго принял его тотчас же. Они и раньше были хорошо знакомы по совместной работе в газете Бланки «Отечество в опасности», где оба деятельно сотрудничали. Риго встретил Домбровского революционным приветствием: «Салют и братство!» В семьдесят первом году знаменитому прокурору Коммуны было не более двадцати пяти лет. Но окладистая борода и адвокатское пенсне на шнурке старили его.

Рассказ Домбровского взволновал Риго.

— Слушайте, — сказал он, — этот ваш Зволинский, Замойский, Зелинский, как его…

— Залеский, — подсказал Ярослав.

— Да, да, Залеский… Это мне что-то напоминает. Минутку!

Он выдвинул ящик стола и вынул большую зеленую папку.

— Домбровский, вы знаете, что это?

Домбровский отрицательно покачал головой.

— Драгоценнейшая вещь! Это полный список секретных агентов Лагранжа, бывшего начальника императорской тайной полиции. Фамилия этого Залеского мне попадалась. Не здесь ли я ее видел?

Он порылся в папке.

— Нет…

В задумчивости Риго вынул табакерку и заложил в нос солидную понюшку.

— Не угодно ли?

Домбровский отказался.

— Напрасно, хорошо прочищает мозги. Да, я и забыл, что вас еще в редакции называли аскетом. Не пьете, не курите… Ага! Вспомнил! Вот доказательство пользы табака.

Риго достал другую папку и извлек из нее бумагу, исписанную мелким почерком.

— Ну, конечно! А это знаете что? Заявление вашего соотечественника, некоего Чепляка, о том, что он опознал человека, который подсунул ему фальшивые русские банкноты, назвавшись вашим именем. Недавно он увидел его на улице, выследил, узнал его имя и кинулся к нам. Но тот что-то почуял и бесследно скрылся. Это и был ваш Каетан Залеский.

Обычная сдержанность изменила Домбровскому. Он вскочил.

— Так это ему я обязан тюрьмой!

— Да, это он укатал вас.

Домбровский погрузился в тяжелую задумчивость. «Только ли это? А совет Залеского выбираться из Парижа через Венсенский лес — не был ли он заранее подстроенной ловушкой? Может быть, гибель Арнгольдта и Сливицкого тоже на совести этого негодяя… А как он оклеветал меня в глазах Потебни, когда я вернулся с Кавказа!»