Страх погнал его на юг, в махновское «царство». В ту пору Махно куролесил на просторах Полтавщины. На хуторе за Никополем беглец недолго батрачил у молодой солдатки. Там он снова встретился со своим благодетелем «Скорпионом». Белогвардейцы теснили тогда к Днепру части Второй Конной армии. В корниловском полку Кожемяченко получил под свое командование взвод конных разведчиков.

Вместе со «Скорпионом» под натиском красных предатель бежал в Крым, а потом попал в Галлиополи. На турецкой земле ему не повезло. Офицеров было много, пайков мало. Предпочтение отдавалось первопоходникам[37]. Кожемяченко лишился офицерского пайка. Не помогло даже заступничество генерала. Чтобы не сдохнуть с голоду и не попасть на корм стаям бродячих турецких собак, он пошел в денщики к своему покровителю: как побитый пес, следовал за ним из Галлиополи в Белград, из Белграда в Париж. Много лет не только чистил сапоги генералу, но и стирал кружевные панталоны генеральши. Не раз грыз себе локти, вспоминая о том почете и уважении, какими пользовался, будучи командиром советской кавалерийской части.

В 1926 году западная пресса много шумела об Украине, якобы готовой вот-вот восстать. Вновь забурлила кровь авантюриста. Тайно от своего патрона он связался с петлюровской колонией. Ему велели написать «клопотання» на имя головного атамана.

Однако в те дни, когда Кожемяченко с трепетом ожидал ответа на свое «клопотання», в Париже прогремел выстрел часовщика, мстившего головному атаману за убийство родных. Вместе с жизнью Петлюры рухнула последняя надежда. И деникинский ворон в отчаянии повесился в Булонском лесу на ветке ясеня.

В августовские дни 1936 года занимались Якиром не только в подземелье мрачного здания на улице принца Альбрехта, но и в генеральном штабе Франции.

— Смотрю я на этого советского генерала, — сказал Гамелен Вейгану, — и вспоминаю Лазаря Гоша. Тот был сыном трактирщика, этот сын аптекаря, а оба колотили опытных старых генералов. Я не знал Гоша лично, но уверен, что у этого советского Гоша кругозор и масштабы гораздо шире. Кремль может гордиться своими питомцами — Тухачевским, Седякиным, Якиром да и многими другими. Слышал я, что в Берлине Якира называют советским Мольтке.

— С господином Тухачевским, как вы знаете, мон женераль, мы сталкивались на Висле в тысяча девятьсот двадцатом году, — ответил Вейган. — Конечно, твердый орешек. Но не забывайте, мон женераль, кругозор кругозором, а сейчас Тухачевским, Якирам и Седякиным придется иметь дело не с кем-нибудь, а с наследниками Мольтке и Бисмарка… Что ни говорите, Азия — это Азия, а Европа есть Европа…

Не забывали о Якире и в другом месте. В то время когда он достойно представлял Красную Армию на берегах Сены и Марны, ежовские следователи Гай, Ушаков и другие комплексно допрашивали Дмитрия Шмидта.

Следствие настойчиво убеждало бывшего комдива, что во время больших киевских маневров он должен был убить Наркома Ворошилова, чтобы расчистить место для Якира. Шмидт все это отрицал. Как основную вещественную улику заключенному предъявили документ, найденный у него при аресте, — график передвижения Наркома на всех этапах маневров. Но этот график имели при себе на учении все командиры соединений и отдельных частей.

Тогда появилась новая версия: будто Якир, уезжая в 1934 году на лечение в Вену, вызвал к себе в штаб Шмидта и дал ему директиву усиленно готовить к антисоветскому восстанию 8-ю танковую бригаду.

Согласно хитроумному сценарию Ежова получалось, что Якир, командующий Киевским военным округом, подспудно готовил удар в спину той самой армии, славу которой он умножал подвигами вверенных ему войск и на укрепление которой он отдавал все свои силы.

13. Вызов в Москву

Осень 1936 года прошла в напряженной работе. В сентябре вместе с руководителями Украины Якир встречал в Киеве Наркомвоенмора.

С впечатлениями о белорусских маневрах, которые блестяще провел командарм Уборевич, Ворошилов выступал перед столичным активом. Долго говорил о кознях врагов. Напомнив, что первый арест произошел в Киевском гарнизоне, он призывал к неусыпной бдительности.

Всю осень командарм Якир провел вне Киева. Войска завершали летнюю страду сложными тактическими учениями, теперь уже по новому Полевому уставу. Уставная комиссия Генерального штаба выпустила в свет новый устав, синтезировав проекты, написанные Тухачевским, Туровским, Мерецковым. После тактических учений началась пора инспекторских смотров.

В начале апреля 1937 года арестовали командующего Уральским военным округом Илью Ивановича Гарькавого, ближайшего соратника и друга Якира.

Иона Эммануилович полетел в Москву. Встретился с Ворошиловым. Добился свидания со Сталиным. Генсек успокоил его, сказав, что, хотя против командующего Уральским округом имеются серьезные показания ранее арестованных лиц, следствие разберется. Если за Гарькавым вины нет, его освободят.

…1 мая 1937 года Якир, пропуская колонны боевых соединений, стоял на трибуне вместе с партийными и советскими руководителями Украины. Последние события, вся эта череда ЧП, спешные переводы командиров в другие округа, переброски из гарнизона в гарнизон тяжелым грузом лежали на сердце командующего. Но сейчас, глядя на мощные колонны танков, на мужественные лица командиров и бойцов, слушая грохот орудий тяжелых калибров, Якир думал о том, что главное все же достигнуто: советский порох держится сухим.

9 мая в округе начала свою работу очередная партийная конференция. Выступивший на ней Амелин, уже получивший назначение в Тбилиси, открыто бичевал командование, то есть себя и Якира, за притупление бдительности, за либерализм, за засорение кадров.

В конце мая 1937 года открылся очередной съезд Компартии Украины. В его президиуме сидели рядом бывший командующий КВО Иона Якир и вновь назначенный командующий Иван Федько. Якира переводили в Ленинград.

В дни заседаний съезда из Москвы поступило сообщение: бывший заместитель Наркома, только что назначенный командующим Приволжским военным округом, Михаил Николаевич Тухачевский арестован. Возбуждено ходатайство перед ЦИК СССР о лишении его маршальского звания и орденов.

У Якира дрогнуло сердце. В последнее время Иона Эммануилович очень сдружился с Тухачевским. Не раз они беседовали о том, что волновало обоих: как лучше подготовить войска к отпору все более наглевшему фашизму. Оба осуждали тупость и косность некоторых военачальников. Может, бывшего замнаркома сгубила его прямолинейность? Недавно, во время обсуждения в Кремле плана укрепления обороны, Михаил Николаевич резко отвечал Сталину. Заявив, что, как солдат, он выполнит все, чего потребует партия, Тухачевский опровергал концепцию генсека и упорно настаивал на своей… Но чтобы Михаил Николаевич, коммунист, думал жечь то, чему поклонялся с 1918 года, не может быть…

30 мая Якиру позвонили из Москвы, вызвали на внеочередное заседание Военного совета.

— Завтра утром вылетаю самолетом, — ответил он.

— Нет, — возразил Нарком. — Только поездом. Вечером 30 мая Иона Эммануилович через черный ход покинул дом. Появилось острое желание побродить одному по городским паркам, по знакомым улицам, попрощаться с Днепром. Скорым шагом он пересек улицу. Очутившись в тени вековых кленов и каштанов, пошел медленнее. В парке держался подальше от людных площадок, от фонтанов, собиравших толпы зевак. Скользя по крутому склону, спустился к самому берегу. Там, среди густого ивняка, снял с горячей головы фуражку, расстегнул пуговицы мундира.

Мимо текла неспокойная река. Ее воды бороздили белые, похожие на лебедей катера. Словно вычеканенные из золота, качались на стремнине освещенные отблеском вечерней зари лодки рыбаков. Над Днепром носились крикливые чайки.

«Очевидно, не скоро снова придется побывать на берегу Днепра, — размышлял Якир. — Даже будучи здесь, в Киеве, и то трудно было урвать вот такую минуту. А сколько раз собирались с женой и сыном съездить на Слободку, на остров Водников, к устью Десны! Так ни разу и не пришлось осуществить эти заманчивые прогулки. Что ж, прощай, Днепр! Посмотрим, чем встретит далекая Нева! Прощай, столица Украины!»