Согласно Гегелю: все великие всемирно-исторические события и личности повторяются дважды: первый раз как трагедия, а второй — как фарс. Пусть событие не так, чтобы великое, но обратимся к первому из них.
В той же самой точке мира за семь лет до этого произошел аналогичный случай, но с иными последствиями. В два часа ночи на 15 ноября 1965 года с эсминца «Справедливый» в залив соскользнул по заранее спущенному тросу Николай Поленов, призванный на флот из Москвы. Три дня назад кубрик справил день его рождения. 21. Счастливое число.
В 1967 году Поленов стал самым молодым сотрудником «Свободы». Пол взял его к себе под крыло — редактором в отдел новостей.
В то время еще был жив отсидевший свое в Союзе и проживший почти век, Василий Витальевич Шульгин (1878–1976). Русский политический деятель и публицист, окончивший жизнь в Советском Союзе, был, как известно, русский патриот, не особо благодушный по части еврейского вопроса: «Что нам в них не нравится. Об антисемитизме в России» (192g). Депутат второй, третьей и четвёртой Государственной думы, монархист, член Белого движения, эмигрант и, наконец, советский гражданин, осознавший, что коммунисты больше не враги России: потому что их цель теперь не разрушение, а возвеличивание страны.
Этот исторический персонаж приходится вспомнить потому, что эмигрантским кураторам не мог не понравиться выбранный Поленовым эфирный псевдоним: Валерий Шульгин.
Но дебютант не мудрствовал лукаво. Просто назвался фамилией товарища по ВМФ.
Бахрах, бывший литературный секретарь Нобелевского лауреата, отбывал последние годы на «Свободе», мечтая о возвращении с американской пенсией в Париж. Руководством он себя не утруждал. Изредка показываясь из-за развернутой перед собой «Фигаро», он все передоверял своему заместителю: «Паша, займитесь…»
Пол рад был обязать.
С высоты своей должности Пол Нигерийский смотрел на своих подопечных благодушно, как на детей, но сами «дети» сознавали возрастную дистанцию, их разделявшую: Летиции за 30, а Нику всего лишь 23.
Несмотря на «грязного мужлана», Летиция привыкла к своему чифу, к новому, взрослому балансу насилия и заботы, что она и полагала любовью. Когда Пол предпринял первые шаги по самоизъятию из своего служебного романа, Летиция ответила истерикой. Это потом она будет гвоздить его за манкирование личной гигиеной, за quickies на столах и проч.: тогда же он себе просто не представляла, как без Пола жить.
Наблюдательный Ник все больше входил в положение чи-фа, он «читал» его так же, как чиф читал «его», а за бутылкой эти взаимопроникновения достигали такого симбиоза, какой не снился никакому «сыну» по отношению к «отцу». Поэтому версия о том, что Пол передал Летицию своей правой руке в обмен на карьерные услуги, представляется слишком упрощенной. Но, в каком-то смысле, они, конечно, ударили по рукам. Не думаю, что при этом они заручались согласием или просто ставили в курс Летицию. Скорее всего, она ничего не подозревала, и потом: не мальчики ей нравились, пусть и мужественной челюстью, а именно мужланы — пусть и грязные. Каброны. Прожженные мужики.
Тогда как от Ника еще пахло молоком.
С другой стороны, Ник рос, и можно было предвидеть, что заветное назначение заместителем — deputy — только вопрос времени.
А потом произошло то, чего Летиция не могла предвидеть. После того, как «факт» состоялся, поняла: без Ника она не сможет. Клин клином вышибают. И это произошло не только в примитивно-животном смысле. За одну ночь, пусть и ночь нон-стоп, Поленов заполнил все внутреннее ее пространство так, что бывший любовник мгновенно отпал, стал совершенно посторонним человеком. Как будто ничего с ним не было. Вот теперь его посягательства «по старой памяти» стали чистым насилием, которое простить она не могла.
Этого Пол не мог понять. То, что верный собутыльник стал партнером и в этом деле, имело для него двоякое последствие: Ник стал родней, а Зойка желанней.
— Теперь мы с тобой сопиздники, — говорил он Нику. — Породнились, можно сказать…
Пол так себя и чувствовал. Снохачем. Оба искали и любили друг в друге русскость. Но есть ли более русское чувство, чем это? Так жарко все сплетающее воедино.
— Но это, батя, тост? — поднимал стакан свой Ник.
Несмотря на диковатый (от wild) характер секса, во всем прочем Летиция и Пол, родившиеся по эту сторону железного занавеса, были цивилизованными людьми с опытом разных стран, со знанием языков и культур. Мальчик из Москвы, пусть из «культурной», как он говорил, семьи, но в этом уступал. Свою роль в этих новых отношениях, где она была на семь лет старше, Летиция понимала, как просветительскую. Свободно говорящая на четырех языках, стала его гидом по Западной Европе (минус Франция). Он выглядел, как младший брат, хиппующий по примеру заокеанских ровесников — длинные волосы, расклешенные от колена джинсы. Трудно было поверить, что это штатный сотрудник Liberty, который не знает, на что тратить дойчемарки, ежемесячно переводимые ему на счет. Но такими они были — молодыми и более чем обеспеченными. Ходили в кино. Путешествовали…
— Скажи, — перебил я, внимая этой красивой версии. — Вы с ним смотрели «Искатели приключений»? Делон там играл… Вентура…
— Лино? Ну, конечно…
При этом Летиция не помнила, что героиню звали ее собственным именем, чего я забыть не мог, будучи фантомно в нее влюблен в Москве конца 6о-х: в авангардную скульпторшу по металлу, сыгранную Джоанной Шимкус, впоследствии голливудской супругой Сиднея Пуатье.
Вокзалы, аэропорты, морские терминалы. Отели, рестораны. Австрия, Италия, Греция, Испания, Гибралтар, Канарские острова. Бенилюкс, Дания, север Европы.
Ра-ра-ра, Распутин… входила в моду песня, и Летиция только так и называла Ника: Раит Лав Машин.
Однажды он замер весь в поту:
— Там у тебя уже, как Спасские врата. Может, перевернем пластинку?
Понимая, что речь о каких-то священных русских воротах, она не понимала, а когда дошло — конечно, отказала… хулигану!
К аналу больше не склонял. Довольствовался. Мальчик. Зеленоглазый мой. Пока земля еще вертится…
Тот — sale type. Старый грязный мужик. Исчадие.
А этот ангел.
Сладкий ангел.
Любовь всей жизни.
Так говорила мне Летиция.
А он? Шпион?..
Узнав в Москве, что героини моей не стало, Поленов в загадочной своей книжке, изданной от его имени, но во многом откровенно сфабрикованной, хотя отчасти пронзительно искренней, написал:
«Часть меня умерла».
Прощальная церемония на Остфридхоф, Восточном кладбище, состоялась рано утром, что было удобно для собравшихся, которым предстоял рабочий день. Всем, включая меня, полночи просидевшего за домашним «макинтошем» над сочинением речи в поминальном жанре.
Очевидно было, что именно я, непосредственный «начальник» и, можно сказать, конфидент в течение пяти последних лет ее жизни, должен был «сказать несколько прощальных слов». Но неожиданно это превратилось в трудную задачу. Нет, у меня не было специального отвращения к публичным выступлениям, а если и было, давно преодолел. Но тут был жанр, который исключал искренность. Да и кому ее было бы адресовать? Конечно, я думал о ней, как о жертве. Но чьей конкретно? Холодной войны? Если бы я сказал, что провожаем в огонь мы жертву агрессивно-фаллократического миропорядка, кто взял бы на себя ответственность, кто испытал бы вину? Сталин? Гитлер? Апостолы холокоста, тринадцать участников совещания по окончательному разрешению еврейского вопроса в Берлин-Ванзее? Степан? Нигерийский, который спозаранку в крематорий приехал выпивший, а после церемонии, проходя, сказал с жалкой стариковской улыбкой: «Что, проводили мы Летицию?»
Конечно, хотелось бросить нечто исполненное горечи и злости, но кому? И на каком основании? В силу того, что оказался единственным в ее жизни «шефом», который не насиловал подчиненную красавицу на пресловутом столе?