Когда Йоси приехал в лагерь и увидел, что в нем нет ни единого взрослого, а есть одни только дети, лишенные родителей, он испытал очень странное чувство.

Часть этих детей была родом из Польши, и спаслись они только благодаря тому, что жили в монастырях и притворялись неевреями. При этом о маленьких детях, которые плохо говорили по-польски, заботились дети постарше; и у них был какой-то только им известный тайный код, которого не понимали даже прятавшие их монахини.

Йоси поразило это братство обреченных, которые спасали друг друга в монастырях и в лесах, среди партизан.

Условия жизни в монастырях были тяжелыми. Дров и продовольствия не хватало. От голода страдали в равной степени как дети, так и монахини. Кроме того, жизни детей постоянно угрожали разные опасности. Иногда их — за буханку хлеба — выдавали дети-неевреи, а возле монастырей их подстерегали немецкие солдаты, подозревавшие, что там укрывают еврейских детей.

Из рассказов, услышанных в лагере, Йоси узнал, что дети постарше втайне от монахинь устраивали в монастырях ночные дежурства и не спали до утра, чтобы не дать малышам пробормотать во сне что-нибудь на идише.

Братство детей, с которыми познакомился Йоси, было для него чем-то вроде тайного шифра, который ему очень хотелось разгадать. Он страшно хотел утешить этих детей, понять, чего они хотят, о чем они думают, и во время общения с ними он особенно остро почувствовал, какая огромная ответственность на него возложена.

Эти дети практически никому не доверяли. Их жизненный путь был усеян терниями, и искусство выживания стало для них профессией. За свою короткую жизнь они более или менее научились определять, кому можно верить, а кому нет (ведь от этого зависело, уцелеют они или умрут), — но, несмотря на это, выбор, который они делали, был иногда ошибочным. Настолько ошибочным, что сейчас уже не осталось никого, кто бы мог о последствиях этого выбора рассказать. Однако Йоси показалось, что ему они все-таки поверили, и эта книга как раз ставит перед собой задачу ответить на вопрос, почему они решили оказать ему доверие. Тем более что им приходилось встречаться и с другими представителями ишува — такими, которых воспитывали в духе отвращения к истории еврейского народа и которые смотрели на этих детей, да и на всех европейских евреев, как на каких-то червяков и считали, что, оставшись в живых, те совершили грех. С их точки зрения, все выжившие во время Холокоста люди были всего лишь огромной безликой массой, чем-то вроде привозимого в Палестину ненужного товара.

Некоторые из детей собственными глазами видели, как умирали их родители, у других родители бесследно исчезли, поэтому они старались крепко держаться друг за друга. Но, и собравшись вместе, они все равно оставались одинокими. С детьми, которые были бы настолько одиноки, Йоси до этого встречаться не приходилось, и, глядя на них, он невольно вспоминал свое иерусалимское детство, когда он тоже страдал от одиночества, и мать, к расставанию с которой сам себя приговорил.

Монахини быстро заметили, что каждому новенькому еврейские дети шептали на ухо какой-то тайный пароль, по которому они, по-видимому, друг друга опознавали, но что это был за пароль, монахини не знали. «Может быть, — думал Йоси, — этим паролем были слова „Шма Исраэль“»?[76] Однако в принципе это могло быть все, что угодно. Ведь в основном эти дети происходили из нерелигиозных семей. Их родителями были представители интеллигенции, которые иногда ассимилировались с поляками. Детям религиозных евреев раввины укрываться в монастырях не позволяли. Они предпочитали, чтобы те умерли. «Во славу Господа», как они говорили. Поэтому выжили в основном только дети из нерелигиозных семей. Остальные, в большинстве своем, погибли.

Дети рассказали Йоси, что старшие по возрасту не велели им креститься слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, и что одна девочка приняла монахинь в белых одеяниях за Смерть и закричала: «Папа! Где ты, папа? Забери меня отсюда, а то эта Смерть меня убьет».

В этих рассказах о пережитых кошмарах таился, конечно, и определенный подвох. Это было нечто вроде экзамена, провокации. Дети словно хотели проверить, выдержит ли Йоси, как выдержали всё это они, или, может быть, сломается и даже захочет их ударить, и все время пристально за ним наблюдали. Однако при этом они отнюдь не упивались своими страданиями и не кокетничали. Они всего лишь излагали факты. Им просто хотелось, чтобы их снова кто-нибудь полюбил и пожалел, хотелось раз в жизни сказать вслух то, о чем говорить, казалось бы, невозможно. Потом они на многие годы замолчат. Их дети этих рассказов уже не услышат.

Свой первый документальный фильм Хаим Гури назвал «Восемьдесят первый удар». Это название навеяно показаниями Мики Гольдмана на суде над Эйхманом. Гольдман рассказал, что получил восемьдесят палочных ударов, но ему никто не поверил. «Не может быть, — сказали ему, — чтобы человек остался жив после стольких ударов». В результате ему пришлось рассказать об этом еще раз. Именно это ужасающее неверие Гури и назвал «восемьдесят первым ударом».

Рассказывая свои истории, дети словно сдергивали перед Йоси покрывала с полотен со сценами ада, и им очень хотелось, чтобы он поверил. Экзамен же, который они ему устроили, был своеобразной формой «ухаживания», попыткой завоевать его сердце. Они нуждались в его любви. Но одновременно с этим им представлялось очень важным, чтобы Йоси был достоин того высокого доверия, которое они ему оказали, чтобы понял, каково это — спрятать последний кусок хлеба, понял, каково это, когда ты стоишь в церкви, кишащей эсэсовцами, и истово молишься чужому для тебя Богу.

После того как Йоси побывал в этом «сиротском приюте», в его душе снова ожила та детская боль, которая, как заноза, сидела у него в сердце всю жизнь.

Любой ребенок хочет, чтобы его поцеловала мама и чтобы папа объяснил ему, что делать и как жить. Однако дети, с которыми встретился Йоси, были этого лишены. Правда, им попадались добрые монахини, партизаны и совестливые крестьяне, которые рисковали жизнью, чтобы их спасти, но они знавали людей и совсем другого рода.

Часть из них таили обиду на родителей, потому что им казалось, будто те их бросили. Некоторые думали, будто родители бросили их потому, что они оказались недостойны любви, и испытывали из-за этого чувство вины. Были даже такие, кто из-за мнимого «предательства» родителей, погибших в концлагере, с горя покончили с собой.

Йоси не составляло никакого труда их понять, и ему не пришлось слишком долго разыгрывать из себя этакого мифического — молчаливого и сурового — израильтянина. Но хотя дети это заметили и оценили, раскрылись они перед ним далеко не сразу.

Первой религией, с которой некоторым из них пришлось столкнуться, было христианство, и это на них повлияло. Один из мальчиков, например, заявил, что сердится на Бога, которому молился его дедушка, потому что этот Бог бросил их в беде, и любит Иисуса Христа, потому что тот спас ему жизнь. А одна девочка сказала, что ей нравятся христианские молитвы, в которых ругают евреев, но при этом призналась, что из-за этого она, сама не зная почему, на себя сердится.

Еще одна девочка рассказала, что с одиннадцати лет разыскивает своих родственников, а также женщину, которая когда-то работала у ее отца. У этой женщины она одно время пряталась от немцев. В конце концов та перекрасила ее в блондинку и отправила в детский дом, но она оттуда сбежала, стала жить в сырых подвалах и заболела. Тогда она пошла в больницу и сказала работавшей там монахине, что она христианка. Девочка не знала, приняла ли монахиня ее слова за чистую монету или же сразу все поняла, но промолчала, однако в любом случае та над ней сжалилась и отвела в монастырь. В монастыре были и другие евреи, и они сразу догадались, что она еврейка. Когда война закончилась, в монастырь пришла высокая элегантная женщина, сказала, что до войны девочку звали Ривка и что она хочет забрать ее с собой в Лодзь. Однако, сколько она ни пыталась убедить девочку, что ее зовут Ривка, та ей не верила. Чтобы избавиться от незнакомки, монахини сказали, что девочке надо идти на репетицию хора, но женщина упрямо стояла на своем. В конце концов она дала монахиням денег и все-таки забрала девочку с собой. Девочка плакала, клялась монахиням, что вернется, но так и не вернулась и в конце концов оказалась в этом лагере возле Марселя. Позднее, уже плывя на «Эксодусе», она написала монахиням письмо, положила его в бутылку и бросила в море, а через несколько лет, когда она уже служила в ЦАХАЛе, ей пришел ответ. Оказалось, письмо дошло. Кто была та женщина, которая забрала ее из монастыря, она так никогда и не узнала.