От холода губы у них посинели, а голоса осипли, но, чтобы не поддаваться унынию и не падать духом, они запели сто тридцать второй псалом:

— Приятно? — скептически фыркнул Митка. — Сидеть вместе, как братья, и петь, когда у тебя нет голоса, приятно? Да уж, приятно, ничего не скажешь… — И засмеялся так, как может смеяться только человек, который выжил благодаря мертвым.

В Освенциме он копался в имуществе умерших людей, и если находил какую-нибудь ценную вещь — например, кольцо с бриллиантом, — то относил ее эсэсовцам, и те за это оставляли его в живых. Так он покупал себе неделю за неделей и в результате уцелел…

Они долго ехали по горам, но в конце концов поезда спустились в долину и по извилистой железной дороге направились в Бакар.

По первоначальному плану плавание по морю должно было занять шесть или семь дней, и корабли были загружены соответственно, но в процессе подготовки стало ясно, что путешествие продлится гораздо дольше — не меньше двадцати трех дней, — и пришлось дозагружаться. Одной только «Анне» требовалось 90 тонн продовольствия (из расчета четыре тонны в день).

Ежедневный паек на одного человека состоял из 350 граммов хлеба, 100 граммов варенья, 150 граммов рыбных или мясных консервов, 80 граммов сыра и одной луковицы.

К сожалению, лук, который удалось достать, был сухим, а хлеб, купленный в Бакаре, хоть и выпечен по немецкому рецепту, разработанному специально для солдат вермахта и оставался свежим в течение пяти дней, в конечном счете от сырости заплесневел, и его в шутку прозвали «пенициллином». Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. Детского же питания Йоси и вовсе достать не смог, равно как и достаточного количества фруктов. Как он ни старался, все, что ему удалось раздобыть, это немного мандаринов и яблок (которые он случайно отыскал на каком-то складе), и их решили распределить в первую очередь между больными, а если после раздачи что-нибудь останется, то отдать оставшееся старикам и детям.

Как-то раз Йоси сказал, что объяснить страстное желание евреев добраться до Палестины столь же трудно, как объяснить солнце, воздух и свежую булочку.

Сотни тысяч людей, которые в минуты мучительных раздумий задавались вопросом, почему все это произошло, почему это произошло именно с ними, где в это время был Бог и почему Он не спас народ Израиля, знали, что ответа ни на один из этих вопросов не существует.

Одна женщина рассказывала:

— Когда я впервые увидела солдат из палестинской Еврейской бригады, то поначалу обрадовалась. Я ужасно разволновалась при виде Звезды Давида на их форме и стала трогать их нашивки с надписями на иврите. У меня было такое ощущение, будто мы уже на родине. Но потом я вдруг разозлилась, и мне захотелось их убить. «Где вы были до сих пор? — закричала я. — Где вы были, когда мы в вас так нуждались?»

Второго ноября, в день провозглашения Декларации Бальфура, первые два поезда в заранее установленном порядке и с надлежащим интервалом прибыли в Бакар и остановились неподалеку от порта, однако третий поезд задержался в пути и в конце концов пришел без вагона с продовольствием. Поэтому продуктовые пайки, и без того скудные, пришлось урезать еще больше.

Перед посадкой на корабли был организован торжественный сбор — наподобие тех, которые в Палестине любили устраивать молодежные движения, — и по этому случаю Йоси, Биньямин и их товарищи нарядились в одежду цвета хаки, посчитав, что, с одной стороны, она будет выглядеть как военная, а с другой — как парадная. Был поднят бело-голубой сионистский флаг, прогудел гудок парохода, и все хором спели «Атикву». Но когда флаг опустился, гудок прозвучал еще раз и людей подвели к трапам кораблей (которые, кстати, сильно напоминали загоны для скота), они вдруг все, как по команде, невзирая на холод, засучили рукава (на некоторых одежды было четыре-пять слоев, так что они в ней страшно потели), и в сероватом предвечернем свете Йоси увидел у них на руках синие номера.

На какое-то мгновение он лишился дара речи. У него возникло ощущение, что перед ним не люди, а числа.

Йоси было двадцать семь, и он прекрасно знал, что ему предстоит доставить в Палестину более трех тысяч человек. Но пожалуй, только сейчас, когда он увидел перед собой это море синих номеров, только сейчас до него впервые по-настоящему дошло, какую злость и обиду несли эти люди в своих израненных душах. И одновременно с этим пришло чувство стыда. Он вдруг остро ощутил, что во всей этой устроенной ими праздничной шумихе — как и вообще в сложившейся у них в ишуве привычке устраивать по каждому поводу помпезные мероприятия с красивыми ритуалами и торжественными речами, — что во всем это было нечто ребяческое. Там, в Палестине, это служило для них чем-то вроде компенсации за пустынный ландшафт, кактусы, пыль и самумы, но здесь, среди людей, которых еще совсем недавно, как в страшной сказке, собирались посадить на лопату и бросить в пылающую печь, здесь все это выглядело по меньшей мере нелепо.

Увидев реакцию Йоси, его шок, люди заулыбались.

— Если вам нужен номер четырнадцать шестьсот шестьдесят семь, — крикнул кто-то из толпы на идише, — то это я!

На борт обоих кораблей люди поднимались в образцовом порядке, группами по тридцать пять человек. Первой отчалила «Анна», а за ней — «Святая».

Ночь показалась всем бесконечной, но, когда наконец наступило утро, Ерушалми взял мегафон и официально представил пассажирам себя, Йоси и членов экипажа. Пассажиры слушали его затаив дыхание. Он говорил на иврите, и его слова переводились на идиш, румынский и венгерский. У всех было ощущение, что их прошлая жизнь закончилась и что они стоят перед лицом чего-то нового и неведомого, чему еще нет подходящего названия. Как если бы они читали книгу, дошли до конца очередной главы, перевернули страницу — и им предстояло сейчас прочесть новую главу.

Холод усиливался. Пресной воды было достаточно только для питья. Для мытья посуды и стирки ее не хватало.

Йоси спустился в трюм. Дети, в большинстве своем сироты, сидели на тесных нарах и играли в пуговицы и бумажные шарики. На каждого из них отводилось всего по тридцать сантиметров. Была ужасная жара, и в воздухе стоял резкий запах пота. Разучившись за время скитаний доверять кому бы то ни было, люди надели на себя всю свою одежду и страшно потели.

Йоси взял громкоговоритель и объявил, что еду дадут только в том случае, если будет поддерживаться чистота. Это подействовало, и люди стали наводить в своих секциях порядок.

В кормовой части трюма организовали медпункт — для чего пришлось выселить из кают проживавших там матросов, — и первыми туда положили одиннадцать беременных женщин (которых, несмотря на полученный сверху приказ, все же взяли на борт). Некоторые из них были замужем, другие забеременели вне брака — в память о своих детях, умерших во время войны. Однако были среди них и такие, кто не радовался своей беременности.

— Я не хочу иметь детей-евреев, — заявила Йоси одна из женщин, у которой на шее висел крестик. — Еврейских детей сжигают в печах!

— Вы — люди, а мы — номера! — с гневом крикнула ему еще одна лежавшая в медпункте женщина, горестно воздев руки к небу. — Номера не рождают детей, которые потом становятся людьми. Номера рождают номера. Больше не нужно никаких номеров!

Сразу после того, как пассажиры поднялись на борт и расположились на нарах, Йоси собрал представителей разных партий и молодежных движений и предложил им избрать корабельный комитет — причем такой, в котором у всех организаций будет равное представительство. В результате этот комитет был сформирован, и его председателем стал Ицхак Арци. Члены комитета разработали устав, договорились о распределении ролей, разработали график дежурств по уборке и постановили отобрать людей, которым надлежало посменно спускать в трюм ведра с водой. Они также приняли решение, что пассажиры будут получать воду и пищу три раза в день. Все очень хорошо понимали, что, несмотря на тяжелые условия, система жизнеобеспечения должна работать как швейцарские часы. Иначе может произойти беда.