Появление Паня насторожило весь партизанский район. И я каждую минуту испытывал вокруг себя до предела накаленную атмосферу.

Какую позицию займет Пань по отношению к нашим поступкам, к поступкам тех, кто противопоставил курсу на создание советов линию на создание народно-революционного правительства, противоречащую директивам Коминтерна, тех, кто осудил советские мероприятия как левацкое безрассудство? Все это, конечно, стало вопросом, представляющим всеобщий интерес.

Исходя из интересов революции, я с одобрением отозвался о мерах Коминтерна, который направилсвоего посланца в Восточную Маньчжурию, где народ утопал в слезах из-за левацкого произвола. Поводом для таких рассуждений явилось то, что в условиях, когда противостоят друг другу курс на создание советов и курс на создание народно-революционного правительства, когда каждый из них пытается доказать свою правоту, появление Паня, несомненно, разрешало бы сложную ситуацию, давая приговор — что «да», а что «нет».

Не было, конечно, никакой гарантии, что Коминтерн окажет поддержку нашей позиции. Но я все же был готов выразить протест против потока директив Коминтерна, Маньчжурского провинциального парткома и других организаций, не соответствующих реальным условиям опорных партизанских баз. Вместе с тем, у меня в сердце уже созрела решимость начать теоретическую борьбу в случае необходимости, лишь бы исключить ультралевацкий уклон, наблюдавшийся в ходе осуществления советской линии и борьбы против «Минсэндана». У меня и в помине не было тревоги по поводу возможного взыскания или боязни каких-либо санкций. Одним словом, думал, что пришла пора всему вынести окончательный приговор.

Не исключал я и такое предположение: к тому времени некоторые товарищи, которые недовольны были положением в Восточной Маньчжурии, обратились в Коминтерн с просьбой помочь разобраться в сложной ситуации. Получив эти письменные жалобы. Коминтерн, видимо, решил направить в Восточную Маньчжурию корейца Паня, ибо там много проживало корейцев. После и он сам заверял меня в том, что в Коминтерн фактически поступили такие жалобы.

Когда мы возвратились с боя за оборону Сяованцина, Пань опять навестил меня. Его лицо уже не было таким светлым, каким я видел его в первый день нашей встречи. Внешне он улыбался, но, как мне казалось, был взбудоражен, силился не выдавать своих тяжелых душевных переживаний. Я догадывался, что он наконец-то вышел на перекресток суровой действительности, где сосредоточились сложные клубки политической философии. Видимо, между Панем и Тун Чанжуном уже было столкновение по теоретическим вопросам, касающимся политической линии.

Я определил его на ночлег у старика Ли Чхи Бэка — в самом большом доме в Мацуне. В верхней комнате этого домамыс ним более десяти дней обменивались мнениями по разным вопросам. Пань отлично владел китайским языком. С самого начала нашего разговора он говорил на китайском языке и я тоже невольно отвечал испрашивал на китайском языке. Наша беседа велась главным образом по вечерам и ранним утрам. Днем я должен был командовать отрядом и не мог выкроить время для обмена мнениями с ним. И Пань бывал днем в разных местах партизанского района, был очень занят изучением реального положения дел на местах.

Человек, странствовавший по чужим краям, хорошо знает, как тесно сближает людей совместная жизнь в чужом доме. Хотя такая жизнь, конечно, неудобна, но все же бывает очень приятно и интересно вести задушевные беседы в сложившейся довольно теплой атмосфере. За эти десять дней мы с Панем стали неразлучными друзьями.

Пань был старше меня более чем на 20 лет. За своими плечами имел он много опыта борьбы, был испытанным революционером, но он, отбросив отчужденность из-за различий в возрасте, вел себя скромно, относился ко мне как к равному товарищу и с увлечением вел со мной задушевные беседы. Сначала, избегая официальной темы для разговора о революционной практике, каждый поведал о своей биографии. Первым я рассказал о себе, потом Пань осветил свою прошлую жизнь. А затем уж по очереди мы добавляли кое-что пережитое. высказывали свои впечатления и просто не замечали, когда начинало рассветать.

Когда я рассказал ему, что еще до своих 20 лет уже был четыре раза арестован, побывал и в тюрьмах, он был очень удивлен.

— Вы, оказывается, старше меня по жизни в остроге.

Он рассказал о том, как был заточен в тюрьму в Харбине и как был разгромлен в пух и прах Нинаньский уездный партком в результате организации крупномасштабной демонстрации по случаю 1 Мая. Из-за беспощадных репрессий чиновников ведомств Маньчжоу-Го и карательной операции японских войск были разрушены все организации, члены партии и актив разбрелись во все стороны. Пань рассматривал это как последствия «головокружения», вызванного у него и его коллег по мере того, как с невиданной быстротой росли ряды партии и активизировалась ее деятельность. Зато признал, что урок демонстрации по случаю 1 Мая послужил политическим поводом для создания Нинаньского партизанского отряда, возглавляемого Ким Хэ Саном и Ли Гван Римом.

— Люди подвергались в тюрьмах истязаниям и только тог да осознавали, что наша демонстрация была организована из рук вон плохо и несвоевременно. Ведь мы же устраивали демонстрацию на улицах уездного городка, мобилизовали на нее даже членов партии. А делалось это именно в то время, когда организациям нужно было уйти в глубокое подполье и противостоять врагам вооруженной борьбой…

Каждый раз при упоминании о той демонстрации Пань сердился на себя и в то же время часто с похвалой отзывался о нас, организовавших демонстрацию в знак протеста против прокладки железнодорожной линии Гирин — Хвэрен. Он был одним из тех деятелей, которые справедливы и великодушны при оценке чужих заслуг, зато слишком беспощадны и строги к своим собственным поступкам.

— Ведь вам исполнился совсем недавно 21 год, прожили всего половину моей жизни. А я бы назвал вас старшим не только по жизни в остроге, но и вообще по прожитым годам, — сказал Пань, познакомившись с эпизодами из моей биографии.

При этом я чувствовал себя весьма неловко, так как с его уст часто срывалось слово «старший».

— Товарищ Пань, восхваляя молодого человека, вы можете вообще его испортить.

Пань развел руками и пожал плечами, как это делают русские.

— Вы, товарищ Ким, должны понять, что я говорю и хвалю вас, собственно, из-за недовольства своимипрожитымигодами. Я, как человек, не всегда действовал достойно в своей жизни. Теперь мне 43 года, совсем ушла лучшая пора. Жаль, что у меня нет ничего такого, чем бы мог гордиться у всех на виду.

— Вы слишком скромничаете. В вашей жизни, я вижу, и южный зной, и северная метель. Есть и смех, и муки, и слезы. Откровенно говоря, я не очень люблю таких людей, которые слишком уж нигилистически относятся сами к себе. Разве можно говорить, что у человека, которому за сорок, навсегда ушла лучшая пора жизни?

Я так критиковал его, а он и не думал обижаться на меня. Мне думалось, что он слишком умаляет свое достоинство. Не говоря уж о его деятельности в южной части Китая, нельзя было игнорировать его заслуги и в Северной Маньчжурии, где он работал секретарем Нинаньского укома, а потом Суйнинского главного укома, сыграл роль, как говорится, повивальной бабки в создании Нинаньского партизанского отряда. Суйнинский главный уком — это довольно крупный по масштабу уездный комитет, объединивший Мулинский, Нинаньский, Дуннинский, Мишаньский и другие уездные комитеты. Одно время ходили слухи, что Паня назначат на руководящий пост восточногиринского бюро, выполнявшего роль промежуточного органа связи между Коминтерном и Маньчжурским провкомом. Неизвестно, оправдалось ли на деле это предположение, но, судя по тому, что Коминтерн направил именно его в Восточную Маньчжурию в качестве инспектора, можно было сделать вывод о его высоком авторитете как заслуживающего доверия работника. Тема нашей беседы перешла от рассказов о себе к информации о представляющих взаимный интерес текущих политических вопросах и обмену мнениями. Мы первым делом обсудили вопрос о Коминтерне и о международном коммунистическом движении. Обсуждение было весьма полезным для меня, ибо я сохранял связь с работниками пункта связи Коминтерна, но не имел возможности вести с ними откровенные, серьезные беседы. Я проинформировал Паня об усилиях корейских коммунистов, направленных на реализацию решений Коминтерна, а потом выяснил наши позиции и подход к его линии и директивам.