Патриоты Кореи подвергались в камерах предварительного заключения и тюрьмах побоям кожаным кнутом с зашитым в него свинцом. Палачи, унаследовавшие методы пыток периода владычества Токугавы, обжигали корейцев раскаленными железными прутьями.

Объявляемые что ни день «приказы генерал-губернатора»[2] запрещали корейцам носить белую одежду и даже чернили ее. Финансовая клика Японии, перешедшая через море Генкай-Наду, увозила массами сокровища и богатства нашей Родины по введенному так называемому «закону о компаниях» и закону о кадастре.

До этих пор я бывал в разных местах мира и повидал немало стран, бывших в прошлом колониями, но нигде не видел такого жестокого империализма, который лишал бы другую нацию даже языка и фамилии, отнимал бы у нее даже миску для каши.

В то время Корея была в буквальном смысле слова сущим адом, в котором людям жить невозможно. Корейцы жили не человеческой, а рабской невыносимой жизнью. Были совершенно верны и точны слова Ленина: «Япония будет воевать за то, чтобы ей продолжать грабить Корею, которую она грабит с неслыханным зверством, соединяющим все новейшие изобретения техники и пыток чисто азиатских».

В период, когда я был еще мальчиком, и на других континентах развернулась ожесточенная схватка империалистов за передел колоний. Например, в году, когда я родился, происходили одно за другим сложные события во многих регионах мира. Именно в том году американская морская пехота высадилась в Гондурасе, Франция сделала Марокко своим протекторатом, а Италия заняла турецкий остров Родос.

Внутри страны наше население тревожило объявление «закона о земельном кадастре».

Одним словом, я родился в период тревожных потрясений и детство мое проходило несчастливо. Такие печальные черты эпохи не могли не сказаться на моем вступлении в жизнь, на моем развитии.

Я слушал рассказы отца об истории гибели нашей страны, и это вынуждало меня глубоко сетовать на феодальных правителей и, глотая не по-детски горькие слезы, я и решил уже тогда отдать свою жизнь, всю без остатка, на борьбу за возвращение нашего государственного суверенитета.

Феодальные правители нашей страны праздно проводили сотни лет своего господства, напялив на себя шляпы из конского волоса, разъезжая на ослах и сочиняя стихи на лоне природы, тогда как другие обходили свет на военных кораблях и в поездах. А когда агрессивные силы Востока и Запада нагрянули на нас со своими флотилиями, феодалы раболепно отворили им наглухо замкнутые свои ворота. Феодальная королевская династия превратилась в объект неограниченного торга и захвата концессий внешним капиталом.

Насквозь прогнившие бездарные феодальные правители, занимавшиеся низкопоклонством перед чужеземцами в течение многих поколений, вели только фракционную грызню меж собою под дирижированием больших стран даже в момент, когда была поставлена на карту судьба страны. Положение дошло до того, что вчера, когда обретала влияние прояпонская группировка, королевский дворец защищали японские войска, сегодня же, когда обретает влияние группировка прорусская, короля охраняют русские солдаты, а завтра, когда обретет влияние фракция процинская, посты в королевском дворце займет цинская армия.

Вот в таких-то обстоятельствах и была убита королева страны в королевском дворце кинжалом иностранных террористов («событие года Ыльми (1895)»), а так называемый король был заточен на целый год в иностранное представительство («укрытие короля в русском консульстве» в 1896 году). Пришлось даже просить прощения, несмотря на то, что родной отец короля увезен еще в зарубежную страну и жил там в ссылке.

Кто же будет защищать страну и заботиться о ней, когда даже охрана королевского дворца поручена иностранным войскам?

В безбрежном широком мире одна семья все равно что капля в море. Но эта капля — составная часть мира и она не может существовать в отрыве от него. Неудержимо обрушивались и на нашу семью волны современной бурной истории, ввергнувшие Корею в пучину гибели. Однако члены нашей семьи не пасовали и перед такой угрозой и без колебаний ринулись в эту бурю, вместе со всей нацией проливая слезы и не теряя бодрости в борьбе.

Говорят, что наш род перешел на север из Чончжу провинции Северный Чолла при предке Ким Ге Сане в поисках средств к существованию. Род наш пустил свои корни в Мангендэ при прадеде Ким Ын У. А прадед родился в квартале Чунсон города Пхеньяна и жил в крайней нужде, занимаясь земледелием с малолетства. В конце 60-х годов прошлого века он со всей семьею переселился в Мангендэ, приобретя там дом для сторожа фамильного склепа пхеньянского помещика Ли Пхен Тхэка.

Мангендэ — прекрасный уголок природы. Около нашего дома — великолепная гора Нам. С ее вершины широко открывается перед глазами чудесная панорама реки Тэдон. Не случайно богачи и чиновники других местностей наперебой скупали горы района Мангендэ для погребения своих предков. Здесь была и могила пхеньанского губернатора.

Наша семья, потомственно арендовавшая землю, жила очень бедно. Вдобавок в нашем роду, где был лишь одинединственный сын в течение трех поколений, родились шесть братьев и сестер при дедушке Ким Бо Хене. Семья возросла и насчитывала почти 10 едоков.

Дед трудился не покладая рук, чтобы кормить детей хотя бы жидкой похлебкой. На рассвете, когда другие еще спали, он без отдыха собирал помет, обходя всю деревню. А вечером при свете коптилки вил веревки из соломы, плел лапти и маты.

Бабушка Ли Бо Ик по вечерам пряла на прялке.

Мать Кан Бан Сок вместе с тетей Хен Ян Син и тетками по отцу Ким Куиль Не, Ким Хен Сир и Ким Хен Бок занималась днем прополкой на поле, а вечером ткала бумажные ткани.

Бедность заставила старшего дядю Ким Хен Рока заниматься с детства земледелием, помогая деду. В девять лет он немножко изучил иероглифы, но так и не успел переступить порог школы.

Вся семья работала в поте лица, а даже кашицы не всегда доставало. Варили жидкую похлебку из неочищенного гаоляна. Поныне помню, как тяжело было проглотить эту грубую пищу. Такое это было несъедобное блюдо.

О фруктах и мясе нечего было и думать. Как-то у меня на шее появился нарыв. Бабушка достала где-то кусок свинины. Я поел свининки этой — и нарыв как рукой сняло. После этого случая, когда очень хотелось поесть мясца, мне думалось — вот хоть бы еще возник нарыв, тогда бы и свининки еще дали…

Когда я проводил свои детские годы в Мангендэ, моя бабушка всегда жаловалась на то, что дома у нас не было часов. Она была чужда алчности, но очень завидовала стенным часам в чужом доме. У одного нашего соседа такие часы были.

Говорят, бабушка стала завидовать этим часам с тех пор, как мой отец начал ходить в Сунсильскую среднюю школу. Поскольку дома-то у нас часов не было, она была вынуждена каждый день спать урывками, вставать чуть свет и торопиться с приготовлением завтрака, определяя время наугад. Сунсильская средняя школа находилась в 30 ли (единица измерения расстояния, 0,4 км — ред.) от Мангендэ, и можно было опоздать к началу уроков, если не приготовишь завтрак пораньше.

Бывало, что она готовила завтрак даже в полночь и не спала, ожидая на кухне по нескольку часов рассвета, глядя в окошко, выходящее на восток, когда взойдет заря, ибо не знала, наступила ли пора отправиться сыну в школу. В таком случае бабушка просила мою мать:

— Узнай-ка у соседа, сколько сейчас времени.

Матери неловко было будить соседа так рано, и она, не смея даже войти к нему во двор, сидела на корточках у изгороди и ждала, пока в доме пробьют часы, дав знать, скоро ли утро. И когда раздается в доме звон кудесников-часов, она возвращается домой и сообщает бабушке точное время…

Когда я возвратился в родной край из Бадаогоу, тетя спросила меня, здоров ли мой отец, и рассказала такой эпизод.

— Твой отец испытал немало невзгод, ведь приходилось ходить в такую далекую школу. А тебе. Сон Чжу, повезло, ты будешь жить в родном доме матери, в Чхильгоре, откуда школа-то недалеко, — добавила она.