— Брать твоё полотенце? — спросил Витька.

Вольфрам взглянул в мою сторону и сразу сообразил, в чём дело.

— Бери, — ответил он Витьке.

Я рассердился. Купание — это личное дело, с какой стати он распоряжается?

— Саша одна управится с посудой, — жёстко добавил Вольфрам, разгадав мой протест.

Саша подняла ведро и, ни на кого не глядя, пошла по крутой тропинке вниз. Чашки у неё в ведре сердито погромыхивали.

Она пошла налево, по открытому косогору, а мы — в противоположную сторону, через берёзовый лесок. Песчаный пляж находился не так уж близко от лагеря, но в пределах голосовой связи, если, конечно, не жалеть голоса.

Говорят, легко быть эгоистом. Ничего подобного! Я лежал на горячем песке, солнце гладило мою голую спину жгучими лучами, ветер ласкал мою кожу нежными дуновениями, а я не испытывал никакой радости. Потому что я был эгоист. Я тут валялся на песке, раскинув руки и прикрыв голову носовым платком, а Саша в это время одна на берегу тёрла песком закопчённое ведро и, возможно, плакала от обиды. Если бы не вмешался Вольфрам… За что он не любит Сашу?

— Вольфрам, за что ты не любишь Сашу?

— Я? Сашу?

— Заметно, — поддержал меня Витька.

Вольфрам пружинисто сел на песке, обхватил руками колени.

— Человек вовремя должен становиться взрослым, — сказал он. — Есть вещи, которыми нельзя играть.

По-моему, его соображения не имели никакого отношения к Саше. Вольфрам заметил, что я его не понял.

— Её ни на грош не интересует геология, — добавил он.

— Ты не любишь всех, кто не любит геологию? — запальчиво спросил я.

— Она не любит геологию, но собирается ей служить — вот в чём беда, — резко ответил Вольфрам. — Без любимого дела человек живёт нищим.

— Давайте искупаемся! — крикнул Витька и первым кинулся в воду.

Мы с Вольфрамом тоже пошли к Уралу.

Витька переплыл реку и лакомился смородиной. Вольфрам вернулся на свой берег. Мне хотелось ягод, но я боялся комаров, а в кустах их было множество, Витька то и дело шлёпал себя ладошкой по мокрому телу. Я выбрался на песок и сел рядом с Вольфрамом.

Мы молчали. Вольфрам смотрел на воду и думал о чём-то своём. Такое у него было лицо, будто он тут совсем один. Один или с кем-то, кого я не вижу, а видит только он.

— Где ты, Вольфрам? — тихо спросил я. — В Якутии?

Вольфрам взглянул на меня светлыми глазами, чуть приметно двинул уголками губ:

— В Якутии. В маленьком улусе на берегу большой реки. Якуты гостеприимный народ. Угощали нас рыбой и медвежатиной, а потом мы пили крепкий чай.

Вольфрам замолчал. Подкинуть ему наводящий вопрос?

— И она была там?

— Мария? Нет. Она пришла потом. Остановилась в дверях и спросила, кто тут самый главный геолог.

— Ты был главным?

— Я. Она хотела, чтобы я пришёл в школу и рассказал старшим ребятам о работе геолога. На ней было серое платье. Коса спускалась ниже подола. А сама тоненькая, как подросток.

— Красивая, — сказал я. — Я видел.

— Потом, когда я побеседовал с ребятами, мы с ней всю ночь сидели на берегу Лены. Она в Москве окончила педагогический институт. О Москве говорили. О Якутии. О школе. Очень интересная девушка… А ночи в Якутии летом короткие. Не хотелось расставаться, но утром наш отряд уходил. Я сказал ей, куда выйду через месяц. Точно число назвал и место на берегу речки. Она обещала приехать, встретить. В Якутии говорят: тысяча километров не расстояние. А тут было гораздо меньше тысячи.

Высоко в небе чуть в стороне от нашего пляжа парит коршун. Ровными кругами он ходит и ходит, выглядывая добычу, а может, выглядел уже и теперь прицеливается, как лучше ударить.

— Я опоздал к назначенному сроку, — негромко продолжал Вольфрам. — Мы заблудились, голодать пришлось. А товарищ у меня был некрепкий, язвенник — после ленинградской блокады. Совсем ослабел, идти не может. Наткнулись на охотников. Я оставил с ними товарища, один продолжал маршрут. Но, как ни бился, опоздал на три дня. Тут ещё дожди настигли…

Коршун уже исчез. Должно быть, настиг свою жертву и теперь терзает где-нибудь у гнезда. Витька плывёт к нам.

— Выхожу на берег речки к условленному месту, а речка вздулась от дождей, бурлит вовсю. Смотрю сквозь туман — шалаш виднеется. Конь пасётся. И у самой воды она стоит. Мария. Я как был в походном костюме, в сапогах с раструбами, так и побрёл. На середине реки сбило меня быстриной. Чувствую — конец приходит, воды нахлебался, встать не могу и плыть не могу. Вода в сапоги налилась, ноги — как свинцовые. Но Мария прыгнула с берега, подплыла ко мне. Спасла.

— Необыкновенно у вас началась любовь, — сказал я.

— Любовь всегда начинается необыкновенно, — подхватил выходивший из воды Витька.

Он в любом вопросе, не задумываясь, выступал знатоком.

— Машина гудит, — прислушиваясь, сказал Вольфрам.

Верно: гудела машина. И тут же мы услышали Сашин голос:

— Гари-ик! Воль-фра-ам! Витя-а! Ско-рей!

— Идё-ом! — крикнули мы с Витькой.

— Марков приехал, — сказал Вольфрам. — За нами.

Мы поспешно направились к лагерю. Тропинка вилась по косогору между берёз. Я шёл впереди. Комары гудели надо мной, я то и дело шлёпал себя по спине или по ногам мокрыми плавками, расправляясь с наглецами.

— Что, любят тебя комары? — смеялся Вольфрам. — Ты молодой, вкусный. А меня уже не едят.

— Они тебя на десерт берегут, — сказал шагавший позади всех Витька.

— Кто такой Марков? — спросил я.

— Это интересный человек, — сказал Вольфрам. — Молодой, а геолог сильный. Он и на Кубе бывал, и в Сирии два года провёл. Повидал много.

Берёзки тут росли густо, и солнцу редко где удавалось пробиться сквозь их листву и упасть на траву золотыми бликами. Но возле лагеря берёзки расступились, между ними чаще попадались солнечные полянки, а впереди за белыми стволами уже виднелся непривычно опустелый лагерь. Палаток не было. И стола не было. И два больших камня сиротливо торчали без накрывавшей их прежде плиты.

Грузовая машина с откинутыми бортами стояла посреди поляны. Просторный кузов машины был ещё пуст. На ящике с образцами Саша накрывала чай. Она поставила хлеб и стала резать колбасу. Иван откупоривал банку бобов в томате. Возле Ивана стоял кто-то незнакомый. «Марков», — подумал я.

Он был среднего роста, плотный, крепкий, загорелый, в белой рубашке с короткими рукавами и откинутым воротом, на тщательно разглаженных брюках чётко пролегли стрелочки, а чёрные ботинки блестели. Куда этот чудак собирался: в отряд геологов или в Большой театр?

Марков пошёл нам навстречу, протягивая руку:

— Здравствуй…

— Гарик, — подсказал я.

— Здравствуй, Гарик, — сказал франт и сжал мою руку.

Я близко увидел обнажённые в улыбке широкие белые зубы, синеватые после бритья щёки, высокий лоб и большие тёмно-карие глаза с необычным, чересчур внимательным взглядом. За мной подошёл Вольфрам.

— Здравствуйте, Сергей Михайлович, — сказал Вольфрам. — Письма привезли?

Марков усмехнулся:

— Ты что же, надеешься просто так получить письмо из Якутии?

— Из Якутии? — переспросил Вольфрам.

И вдруг сапоги Вольфрама мелькнули у меня перед глазами — Вольфрам стал на руки и прошёлся на руках от Маркова до машины.

— Ладно, ладно, — сказал Марков, — перевёртывайся обратно, дам тебе письмо.

Вольфрам мягко встал на ноги. Лицо у него покраснело, а глаза были озорные и счастливые. Марков подал ему голубой конверт.

— А мне? — спросил я.

— Кузин? Есть Кузину. И Подорожному есть. Плясать будете?

— Придётся, — сказал Витька.

Марков вынул из кармана расчёску, вставил между зубчиками тонкую бумажку и заиграл «барыню». Пришлось нам с Витькой отплясывать. Вольфрам куда-то исчез со своим конвертом, а Саша и Иван смотрели на нас и смеялись.

Наконец Марков сунул расчёску в карман и достал из планшета наши письма. Саше он отдал два письма без выкупа.

Мама

Я держу в руках два конверта, надписанных одинаковым ровным и старательным маминым почерком. Толстые письма. Откуда только она набрала на два письма новостей? Впрочем, тут скорее всего не новости, а полезные советы. «Гарик, будь осторожен… Гарик, не заблудись… Гарик, не простудись…»