— Разве тебе приходилось? — спросил директор.

— Да нет, — сказал Витька, — я один раз фильм видел…

— Хорошо, — прервал геолог, — тогда поговорите с родителями, и если они согласятся…

— Согласятся! — крикнул Витька.

Я молчал.

— А твоя мама? — спросил директор.

Он знает, что у меня не родители, а мама.

— Согласится, — мрачно заверил я.

Чего бы это мне ни стоило, но она согласится.

«Ты — моя единственная радость»

Говорят, от счастья можно умереть. Да что говорят — я точно знаю, у нас несколько лет назад руководитель городского хора Мусатов умер за кулисами сцены в Большом театре. Хор выступал на смотре художественной самодеятельности с немыслимым успехом, и человек не выдержал своей славы. Ещё, рассказывали, один кандидат наук… Допечатал на машинке последнюю страницу докторской диссертации, и… и всё. Диссертация осталась, а человека нет.

Я за себя не опасался — моё счастье ещё висело на волоске. Я за Витьку беспокоился. Он на этом уроке геометрии, когда ему надо было исправлять двойку, сидел такой отрешённый, так блаженно улыбался, что математик даже не решился вызвать его к доске.

Мне же было не до улыбок. Человека считают достаточно взрослым, чтобы пригласить на работу, и тут же требуют разрешения от мамы. Нелепость!

У Витьки разумные родители, а к моей мамочке нужен тонкий подход.

Ей, представьте, нет ни малейшего дела до того, что я стал взрослым. «Ты — моя единственная радость!» Прекрасно. Я — твоя радость, но у меня тоже должны быть свои радости. Я же всё-таки не игрушка, а живой человек! Я — взрослый, ты понимаешь, совершенно взрослый, и ты не имеешь права держать меня в четырёх стенах!

Нет, это я ей говорил ещё в прошлом году, когда пытался уйти в турпоход. Не подействовало. Надо что-то другое. Если бы не случилось со мной в детстве одной неприятной истории, было бы проще. Восьмилетним мальчишкой я чуть не утонул в пруду, сосед вытащил меня уже без сознания. С тех пор мать меня так бережёт, что я уж не знаю, куда деваться от её заботы.

— Слушай, — сказал Витька, когда мы подходили к дому, — я отца пришлю тебе в подкрепление, пусть агитнёт.

— Ладно, присылай.

После того бездарного путешествия к Чёрному морю, когда нас на шестой день с милиционером вернули домой, Витьку отец отодрал ремнём, только и всего. А у нас в квартире нет ремня, и моя мама плакала целую неделю. Боюсь, что опять начнёт плакать.

Мать была уже дома. Вкусно пахло котлетами, зелёным луком. Хозяйка она хорошая, ничего не скажешь.

— Ну, как дела, Гарик?

— Да ничего, нормально.

Сейчас спросит: «Есть хочешь?»

— Есть хочешь?

Правильно. Всегда одно и то же: «Если хочешь?», «Вот тебе чистая рубашка», «Уже поздно, гаси свет». Нет, не буду раздражаться.

— Ужасно хочу, мам.

Сейчас скажет, что надо мыть руки.

— Иди мой руки, будем обедать.

Отлично! Я вымыл руки, и даже с мылом. Сел за стол. Похвалил котлеты. Отдельно похвалил пюре. И ещё одну похвалу подвесил на подливку.

— Мама…

— Да? Ну, что?

Сделаем небольшую петлю.

— Мама, почему ты никогда не съездишь в санаторий или дом отдыха? Бывают же у вас, наверное, путёвки.

— В дом отдыха! А ты? Останешься один? Будешь сидеть голодным? Да ещё с какой-нибудь дурной компанией свяжешься, они только и подкарауливают таких неопытных мальчишек. Пока я с тобой, у меня душа спокойна. Выдумал тоже: дом отдыха…

— Видишь ли, мама, я это лето не буду жить дома.

— Не будешь дома? Опять туристы?

— Нет. Решил лето поработать.

— Не говори глупостей! — резко сказала мать. — Какая тебе работа? Зачем? Ты живёшь не в роскоши, но у тебя есть всё необходимое.

— Работают ведь не только из-за денег…

— Уж я знаю, ради чего люди работают. Всю жизнь роздыха не вижу…

— Вот я и хочу тебе помочь. Я поеду на лето рабочим в геологическую партию.

— Рабочим? В геологическую партию?

Мама смотрела на меня так, словно я собирался в Африку охотиться на львов.

— Кто это придумал?

— Что тут особенного? — сказал я. — Пришёл в школу один геолог, Вольфрам Михайлович…

— Вольфрам?..

— Вольфрам. Так его зовут. Есть металл вольфрам, очень ценный.

— Я без тебя знаю, что такое вольфрам! — сердито перебила мама.

— Мне просто повезло, что именно меня пригласили. Крупно повезло…

Но мама не считала, что мне повезло.

— Нет, ты не поедешь, — сказала она. — Я всю жизнь отдала тебе, ты — моя единственная радость, я не допущу, чтобы ты сломал шею где-то в горах, не допущу!

Я молчал. Мама заплакала. Так я и знал! Мне стыдно, когда она плачет. Стыдно и неприятно. Ведь на фронте была!

— Перестань плакать, — сказал я. — Не могу же я всю жизнь сидеть возле тебя.

— Я не хочу, чтобы ты стал геологом, слышишь, не хочу! — сквозь слёзы выкрикнула мама.

— Я еду не геологом, а рабочим.

Неизвестно, сколько длилась бы наша перепалка, если бы в этот момент к нам не позвонили. Мама бросилась пудриться: она не любит, чтобы её видели заплаканной, всех уверяет, что совершенно счастлива.

Я догадался: пришёл Витькин отец. Оказалось — в самом деле он. Мама пригласила его к обеду, принялась болтать какие-то пустяки, но потом не выдержала, пожаловалась на меня:

— Вы подумайте, какую глупость вбил себе в голову…

— Так ведь и мой тоже, — сказал Иван Алексеевич.

— Значит, вы вместе? — спросила меня мама металлическим голосом. — Почему ты мне не сказал?

— Я просто не успел.

Она до сих пор не верит, что это я сманил Витьку посмотреть Чёрное море и настоящие корабли. Считает меня жертвой Витькиной фантазии. Насчёт фантазии он, правда, молодец, но у меня, кажется, больше решительности.

— Вы, конечно, не отпустите Витю, — сказала мама.

— Да ведь как же парней держать, Елизавета Дмитриевна? — задумчиво проговорил Витькин отец. — Простор им нужен.

— «Простор нужен»! — насмешливо повторила мама. — Не простор он там найдёт, а погибель. Простудится, утонет, сорвётся в пропасть…

— Уж что-нибудь одно, — не утерпел я.

— Я пять раз тонул, — сказал Витькин отец. — Трижды был ранен. Один раз контужен. Попадал под автомобиль. А вот — жив!

— Когда Гарик окончит школу и институт, он тоже может по своему усмотрению тонуть и попадать под автомобиль, — сказала моя мудрая мама.

— Парень-то большой стал, — сказал Иван Алексеевич, — его теперь на помочах не удержишь. Таких чем крепче привязываешь, тем они сильнее прочь рвутся. Лучше уж отпустить…

— Иди погуляй! — прикрикнула на меня мать. — То дома не удержишь, а тут к стулу прилип!

Всё-таки она обращалась со мной, как с мальчишкой.

А может, я и в самом деле ещё мальчишка. На другой день шёл в школу — так пнул примёрзшую ледяную сосульку, что она чуть не врезалась в пожилого гражданина с толстым портфелем под мышкой.

— Хулиган! — заорал гражданин.

Я даже не стал огрызаться. Ха-ха, хулиган! Если бы знал этот тип, что я скоро поеду в экспедицию, он бы расплавился от зависти в своём зимнем пальто, как масло на сковородке.

Девчонка

Мы уезжали в воскресенье, и мама решила проводить меня. Нелегко было отговорить её от этого так, чтобы она не обиделась. Но мне в конце концов удалось. Мы простились дома. Витька тоже провёл со своими разъяснительную работу. Не в пионерский лагерь едем! Должны бы сами понимать…

Мы с Витькой пришли на вокзал без провожатых. Но Вольфраму это не понравилось.

— Что же, родители не захотели вас проводить? — спросил он.

— Некогда им, — сказал Витька. — Сегодня воскресник по благоустройству улицы.

Такой воскресник у нас, правда, проводился, но не сегодня, а неделю назад. Витька никогда не был сторонником стопроцентной точности. При этом чем значительнее содержание его речи отклонялось от истины, тем увереннее Витька говорил. У рассеянных преподавателей он пользовался большим авторитетом.