"Лёд взломавшая вода…"
М. Рощину
Лёд взломавшая вода
тяжко рухнула на молы.
Ночь всю ночь варила смолы,
с днём покончив навсегда.
Сосны гнула, в окна дула,
сотрясая валуны,
ошалело била в дюнах
чугунами в чугуны.
А в нетопленном дому,
проникая с крыши в печи,
чей-то голос человечий,
завывая, славил тьму.
…Печи стынут без огня,
церкви старятся без звонниц.
Укрываясь от бессонниц,
сны покинули меня.
Ночь — длиннее. День — короче.
Дни состарятся в года.
А куда уходят ночи?
Не уходят никуда.
"Что поздних радостей печаль…"
И. Юзовскому
Что поздних радостей печаль
и с крутизною спуск опасный,
когда осенний полдень ясный
меня опять уводит вдаль.
Что голых сучьев чернота
и крик вороньими ночами,
когда к утру над кедрачами
опять взметнётся высота.
Опять заря зажжёт кору,
и, неподвластна укрощенью,
вперёд, наперекор теченью
кета пойдёт метать икру.
И как бы ни был он зажат,
едва зализывая раны,
медведь прорвётся к океану,
чтоб окрестить в нём медвежат.
…К чему ж спешить на суд людской
с нетерпеливыми руками,
с неопалёнными висками,
с непросветлённою тоской.
В ночь на семьдесят четвёртый
1
Хорошо быть одному,
если переходишь поле.
Пой себе на вольной воле,
постигая свет и тьму.
Хорошо быть одному
на коне или пароме.
Даже в многолюдном доме
хорошо быть одному.
Пей вино или кури,
говори по телефону.
Чтобы было меньше звону,
дверь плотнее притвори.
Ни хулы, ни маеты.
Сам — и пресный и крылатый.
Хорошо б ещё зарплату
сам себе платил бы ты.
И не будет ни разлук,
ни потерь, ни огорчений.
Сам себе дурак и гений.
Сам себе и враг и друг…
И не буйствует запрет:
Всё с собою. Под рукою.
Боже, что ж это такое!
Распоясался поэт.
Лоб горит, неровно дышит,
на висках холодный пот.
В двери рвётся Новый год,
за столами — весь народ.
Время пить, а он всё пишет.
Кот кровать его колышет
и дудит в его фагот.
2
Как хорошо, рассвет не скоро!
А рядом Толя, ты, Леон.
За рамой — снег ли или лён.
И я, как вами, окружён
непроницаемостью бора.
Как хорошо, что мы молчим.
Что в этой мгле скрестили руки,
как будто таинством мужчин
под Новый год, не без причин,
мы взяты на ночь на поруки.
И нет ни женщин и ни жён.
Мёд снова должен стать пчелою,
янтарь — затёкшею смолою.
Декабрь январём сожжён.
Как хорошо, что мы не пьём!
Что не от хворости всё это.
Воображением поэта
я всех вас вызвал для совета,
чтоб с вами взять себя живьём.
За рамой — снег ли или лён
на сонный бор роняет перья.
Снег веры или недоверья.
Что ж вы молчите, как деревья,
и ты, и Толя, и Леон?
"Мой холодильник опустел, как дом…"
Мой холодильник опустел, как дом,
в нём ни колбас, ни сыра и ни пива.
Боюсь, что даже холоду тоскливо
и даже темноте пустынно в нём.
А было время: меж хвостов угрей
в капусте красной чесноки дремали.
В нём, как народы, сосуществовали
плоды земли и лакомства людей.
Презрев сословность, кастовость и род,
не этажу, а передышке рады,
к ветчинам плотно жались карбонады,
царил внизу рыбец — их антипод.
И, не соединённые пока,
с жирами не ведя переговоры,
сушили миротворческие поры
посланцы углевода и белка.
А я — владыка их и господин,
ещё не торопился хлопать дверцей.
Я терпеливо ждал единоверцев,
чтоб насладиться жизнью не один.
И отстучали женщин каблучки,
и голоса друзей угомонились,
и те, кто виноваты — повинились.
И вновь пусты и сети и сачки.
Но в складках остывающей души
над магмой несмирившегося плена
горчит полынью страсти тень Гогена.
И мы, глядишь, ещё пошебаршим.
Поэты
Однажды сказал мне норвежский пастух:
— Поэты, как сосны, на скалах растут.
Поэты, как сосны, на скалах растут.
И всё по-иному им видится тут.
И гром, что гнездо в поднебесье обрёл.
И в рокоте грома взлетевший орёл.
Под ними века, и над ними века.
И пропасть у ног, и в бровях облака.
Их смолы, как слёзы, светлы и чисты.
Их слёзы, как смолы, темны и густы.
А корни, нашедшие в камне приют,
лишь каменный сок из расщелины пьют.
Но им одиноко и холодно им.
Отвесно и круто. Нет места двоим.
И даже вдвоём с кем-то рядом, они
и вроде бы вместе, а всё же одни.
Чем круче поэтам, тем лучше стихам.
Я в детстве об этом в горах услыхал.
И годы спустя на суровой войне
слова, как осколки, заныли во мне.
Слова, как осколки, заныли: скажи,
за что тебя немцы убили во ржи?
Зачем над весёлой землёю холмы?!
А в этих холмах только мы, только мы?!
Зачем по полям — лебеда, лебеда?
И есть ли у боли чужая беда?
Кто думал об этом, — себя постигал.
Чем круче поэтам, тем лучше стихам.
Был мудрым лукавый норвежский пастух.
Поэты, как сосны, на скалах растут.