Барон умел и, видимо, любил танцевать. Таня сразу поняла это. И она с грустью вспомнила институтские вечера.

— Вы хорошо ходите, — похвалил барон и плотней прижался к ее упругой груди.

Таня отстранилась. Но она не забывала, кто она и зачем сюда пришла. С чувством удовлетворенной мести девушка представляла себе, как барон фон Клаувиц поднимет сегодня руки перед партизанским автоматом и как хлопцы сразу собьют с него его немецкую спесь.

— Юлия… Милая Юлия…

— Господин майор, вы забываетесь.

— Вы сводите меня с ума!

— Просто вы лишнее выпили…

Когда они возвращались к своему столу, барон предложил перейти в ложу. Это устраивало Таню, она избегала лишних глаз. Но сразу согласиться нельзя было из осторожности. Барон объявил новый тост. Таня пригубила, вылив полрюмки в бокал с лимонадом, стала обмахиваться и опять оживленно заговорила о бабушке. У нее чудесная, бабушка. «Еще глоток — и она будет готова», — подумал барон.

— Ну что ж, — легкомысленно сказала Юлия Яничкова, — в ложу так в ложу. Война все спишет, — заключила она популярной поговоркой. — Я сегодня добрая! — и кокетливо погрозила пальцем. — Но смотрите, барон, никаких вольностей. Ясно?

Барон энергично приложил руку к левой стороне мундира:

— Я майор германской армии, фрау Юлия.

Она встала и засмеялась качнувшись. Он тоже засмеялся и подхватил ее. Они прошли в ложу, где уже колдовал старый кельнер. Хложник вытер салфеткой горлышко бутылки и стал наполнять бокалы. Вино было золотистое и заиграло, когда Хложник наполнил хрустальные рюмки на высоких ножках.

— За прекрасную Юлию! — сказал барон.

Таня приветливо улыбнулась.

— Юлия, я погибаю, — мрачно повторил он.

Таня отрицательно качала головой.

Он выпил еще рюмку, она незаметно опять вылила свою в бокал. Барон совсем опьянел и стал хвастать, как им дорожит командование и как он далеко пойдет. Она приложила розовый палец к губам.

— Меня не интересуют военные тайны.

Он патетически воскликнул:

— Юлия! От тебя у меня нет тайн!

Но она заткнула уши. Он засмеялся и стал говорить, как осчастливит ее после победы. А то, что фюрер победит, в этом нет никакого сомнения. Раз фюрер сказал, так оно и будет. Он наклонился к ней всем телом, опрокинув рюмку с вином. На скатерти расползлось пятно, и Таня прикрыла его салфеткой.

— По большому секрету… — барон оглянулся. — Фюрер имеет такое оружие… Впрочем, тсс… Ни слова больше. — Он вдруг запел вполголоса популярную солдатскую песню. Дело принимало плохой оборот.

— Если вы не прекратите, я немедленно уйду, — сказала Таня и поднялась.

Он сразу замолк.

— Извините, фрау… э-э…

«Может быть, он тоже играет?» — вдруг шевельнулась у нее тревожная мысль.

— Я немного опьянел, — признался барон. — Извините, Юлия, я на минутку выйду, — он встал не без труда, но вышел из ложи твердым шагом.

Достав зеркальце, Таня подкрасила губы. Ее лоб, гладкий, без единой морщинки, был бледен. Сердце сильно билось, и она представила себе очень ясно Любомира Павлинду, нетерпеливо шагающего по улице в ожидании развязки, и партизан в Немце, где они вместе с разведчиками 2-го Украинского ждали ее и майора Клаувица в доме словацкого патриота. Удастся ли ей увлечь Клаувица в Немце — вот вопрос. Вдруг она увидела лицо барона в своем зеркальце: Клаувиц входил в ложу. Ее поразил настороженный взгляд его глаз и улыбка, скользнувшая по красным губам. И опять у нее возникла мысль, что он играет так же, как и она. Но отступать было поздно, она помнила приказ Зорича: «Фронту во что бы то ни стало нужен хорошо осведомленный «язык».

— Воробышек чистит перышки? — услышала она за своей спиной и притворно вздрогнула, будто приход его был неожидан.

— Вы испугали меня!

— О Юлия, значит вы надеялись, что я не возвращусь?

Она сделала недовольную гримаску. Как он может так говорить? И кто может устоять перед ее обаянием? И какой мужчина так легко откажется от нее? Вот что выражала ее гримаска. Он добродушно засмеялся, поняв, что она хотела сказать. Опыт встреч с такого рода женщинами у него был немалый. А Тане казалось, что барон как будто протрезвел.

— Чего бы вы хотели, крошка?

Она взглянула на часы-браслетку.

— Мне, пожалуй, пора.

Он накрыл ее руку, белую и нежную, своей — грубой, сильной рукой в рыжих волосах и крупных веснушках. Рука была тяжелой и горячей. Таня закрыла глаза, чтобы не видеть лица, склонившегося над ней. Нет, она все выдержит. И это выдержит. «Ты будешь «языком», барон фон Клаувиц. Да, «языком» для 2-го Украинского фронта…» Но Таня отклонилась, когда он ее обнял, и он губами коснулся шеи. Она уперлась в его грудь.

— Нет, нет, нельзя!..

Он зашептал:

— Поедем со мной? Скажи «да»! Слышишь!

Она отрицательно качала головой и смеялась.

— Нет! Мне надо домой, — и подняла свою рюмку с вином. — За хорошо проведенный вечер!

— Вечер еще не закончился, — усмехнулся барон и вдруг решительно: — Я поеду с тобой, — и выпил залпом свою рюмку. — Ты ведь этого хочешь?

— Хочу! — смело сказала она.

Он усмехнулся. «Ну, конечно! — самодовольно подумал он. — Чтобы потом рассказать на ушко подружке, что переспала с немецким бароном…» О, как он знает этих женщин! Но вслух сказал:

— А теперь потанцуем. В последний раз.

Они вышли из ложи и минут пять или десять танцевали под оркестр. Он шептал ей на ухо:

— А бабушка как? Не будет сердиться?

Она засмеялась:

— Все бабушки были когда-то молодыми. К тому же барон — это кое-что значит.

Он спросил:

— А в твоем Немце нет партизан? — и на его раскрасневшееся лицо легла тень.

— О! — ответила она. — На больших дорогах они не водятся, — и, помолчав, грубо заключила: — И дом Юлии Кошут для них закрыт. Я могла бы, кажется, сама перегрызть им горло…

— А ты у меня боевая, Юлия, — удивленно покачал барон напомаженной головой. — Ну ладно, пошли.

Он позвал кельнера и уплатил по счету, небрежно просмотрев его. И дал на чай пять крон. Барон был скуп.

— Может быть, пану угодно вызвать фаэтон? — спросил Хложник.

— На черта он мне нужен! У меня машина.

Это не входило в Танины расчеты, и она не могла скрыть мгновенного замешательства. Он усмехнулся.

— Не бойся, моя Юлия. Я не партизан, — и засмеялся.

— Вы сами водите машину, господин барон?

— Ты можешь называть меня Вильгельмом.

— Вы сами водите машину, Вильгельм?

— Ты не хочешь свидетелей?

Она посмотрела ему в глаза и сказала, не отводя взора:

— Если уж вдвоем — так только вдвоем.

— Вот за это люблю! — и он подал ей пальто, такое же простое и в то же время изящное, как все, что было на ней.

Она вышла, опираясь на его руку, и они свернули за угол, против табачного магазина, где стоял не новый, но довольно приличный на вид «оппель». Барон подошел к дверцам, и, пока он открывал их, Таня поискала глазами Любомира Павлинду, увидела его и кивнула: «Все в порядке». Но в душе она не была уверена, что все в порядке. Она играла с огнем и не знала, не обожжется ли. И опять, в который уже раз, она подумала, не играет ли майор Клаувиц так же, как и она? Но когда он распахнул дверцы, Таня смело шагнула в машину и опустилась на мягкое сиденье.

Впереди, за баранкой, сидел солдат. Он не шевельнулся. И пока барон обходил машину, чтобы сесть с другой стороны, Таня через боковое стекло опять увидела Павлинду. Он стоял у витрины табачного магазина и прикуривал от зажигалки. Это был условный знак: пока все в порядке. Пока! Барон уселся. «Значит, он все же побоялся ехать один», — думала Таня.

— В Зволен! — коротко приказал он солдату. Это был город, куда его командировали для получения машин, а Немце был по пути в Зволен. — Заночуем в Немце.

— Слушаюсь, господин майор! — ответил шофер и включил мотор.

«Оппель» вздрогнул и покатил по улице, в эти часы довольно людной. Народ торопился с работы, чтобы закончить дневные дела и успеть домой до комендантских семи часов.