Ждать — это испытывать отклонение подобного рода, такого типа поворот в условиях (и от них), в которых, например, кто-то когда-либо может оказаться или на самом деле вообще может оказаться что-либо: может ухитриться быть там и тем, где и что оно в этот момент и есть. Ждать — в первую очередь испытывать отклонение языка от возвратных структур, от отсылающих к себе же моделей, которые могли бы нас только что, когда мы попытались связно сформулировать производимый «Ожиданием забвением» на «Ожидание забвение» эффект, утешить: куда как удобно было бы сказать: что «Ожидание забвение» прерывает самое себя, но прерывается здесь не что иное, как сама возможность такой конструкции, и в качестве одного из результатов в дальнейшем время от времени появляются сорвавшиеся с якоря, дрейфующие местоимения: «„Ожидание забвение“ прерывает это», например. Или: «место приближается к этому». Еще один из возможных примеров: «об этом гласит язык». Отвлеченный на подобный лад — то есть отвернувшийся от самого себя, развернутый своим обращением назад и возвращенный своим отходом — язык, хочется нам подсказать, беседует.

Но в начале только что оставленного нами позади абзаца мы намеревались описать рассматриваемое отклонение в терминах ожидания, которое, по мысли Бланшо, откладывает ожидание на потом и вводит взамен выжидание. Если кто-то когда-либо ждет, то просто потому, что не может этого сделать, еще нет. Он вместо этого должен попросту ждать. Кто бы, стало быть, ни ждал, он вместо ожидания претерпевает таинственное различие — претерпевает ожидание, которое не является ожиданием, но, с другой стороны, не является и чем-либо иным. Оно — не оно само, но никакого другого ожидания нет вообще, нет никакого «ожидания как такового», от которого бы оно отличалось. Ни один из альтернативных терминов, которые можно было бы автоматически использовать, чтобы его назвать — или, при случае, чтобы назвать собеседников: один (одно), другой (другое), — тут не годится. Это не то и не то: нейтральное.

Ожидание различает, но безотносительно к чему бы то ни было; иначе говоря, оно есть различие — или, могли бы вы точно так же сказать, тождество, — которое не может быть измерено. Когда бы Бланшо ни говорил о неизмеримом — например, когда он делает упор на неумеренности, преступании-трансгрессии, безумии, восхищении, — вполне уместно то с- или за-мещение, о котором мы пытаемся здесь говорить: неподвижный, иначе говоря, крен того, что не имеет положения и подавно не знает никакого размещения, кроме, разве что, этого удаления; безразличное различие, бесподобное тождество; потеря, но не чего-либо, не чего-либо когда-либо бывшего.

Какое нетерпение! Не можешь ждать, ни единой секунды, тут же прочь. Даже не дожидаясь, прямо и начинаешь, начинаешь прямо с ожидания, не дожидаясь начала. Так что для всякого, кто ждет, не дозволено ничего, кроме того, что исключено, а это неизбежно; только и есть, что ожидание, коего абсолютно нет. Итак, ждать: приближаться к пределу, на который не натолкнуться; войти в то место, которого там не найти. Ждать — означает этого места придерживаться, держаться у этой границы, на этом рубеже — и удерживает здесь l'entretien, беседа.

На тему того, что есть, и того, чего нет, когда ждешь, — на тему ожидания — Бланшо пишет, что «одно и есть другое». Бьющее через край изобилие ожидания, ожидание без конца; крайняя нехватка ожидания, ожидание без начала: одно и есть другое. Отношение между ними, должно быть, то же, что и между началом и концом «Ожидания забвения» (этим отношением должно быть ожидание). То есть, казалось бы, нет бесконечного ожидания, но нет и того, чтобы ожидания не было вовсе, но вместо каждого из них — другое, вмешивается другое, и эта неразрывность изобилия и нехватки должна дать промежуток, вакантный интервал — короче, выжидание: все же нечто одно — или «одно». Но одно и есть другое. Изобилие и нехватка, другими словами, — нечто одно, ожидание (l'attente), но это — не одно и то же.

Бланшо задает этот вопрос о беседе в начале своей «Бесконечной беседы»: «К чему двое, чтобы сказать нечто одно?» Ответ: «Ведь кто бы это ни говорил, он — другой». Посему кажется: все, что бы ни говорилось в беседе, говорится не кем-то одним; требуются двое, чтобы это («нечто одно») вообще могло быть сказано — сказано, то есть, ни тем, ни другим. Никем. Мы уже говорили о том, что неразличимость начала и конца — или бесконечного ожидания и предельного нетерпения — вводит интервал, различие, пустой промежуток, где ни одно, ни другое себя не находят и не находятся. Здесь нет никого. Даже другого. Вообще никого, только другое. Возможно, именно этот-то промежуток и говорит: «нечто одно».

На самом деле многое в «Ожидании забвении» наводит на мысль, что этот интервал (l'entre-deux) составляет промежуток беседы (l'entretien) и что собеседники содержатся (tenus) тут в интервале: tenus entre, entretenus ensemble. Многое в «Ожидании забвении» наводит на мысль, что встретившаяся и проговорившая друг с другом всю ночь напролет пара вместе содержится между друг другом или удерживается (entretenus) там, где ни одного, ни другого нет — в схождении, вмешивающемся, чтобы это прервать (препоручая прошлому или неопределенно откладывая на будущее). Ибо мужчина и женщина, говорящие в этой истории вместе, чувствуют, что они вместе, поскольку вместо этого разделены, и более того, наводят на мысль, что их пребывание вместе предохраняет их от встречи. «Мы вместе? — Только если могли бы разлучиться. — Боюсь, мы и так разлучены. Но из-за этого же и соединены. Соединены: разлученные».

Посему беседа, возможно, вовсе и не является тем, что говорит он, или говорит она, или говорят они, и даже характерное ее движение — ее взад-вперед, ее туда-сюда — является, возможно, не функцией их бытия двумя различными по очереди говорящими личностями, но, скорее, функцией их бытия ни одним, ни двумя. Беседа может быть чем-то вроде пульса их отношений: вместе-порознь, разлученные-соединенные, раздельные-единые. Беседу, возможно, следует описать как толчки этой двусмысленности (прерывистое-непрерывное, без перебоя-без начала, нарастая-затихая). И интервал, где они оба, мужчина и женщина (или, скорее, одно — или, скорее, ни оба, ни одно) удерживаются вдалеке от самих себя и, как будто, беседуют (entretenus, entretenus), — возможно, этот интервал следует ощущать как биение. «Знай, какой ритм держит людей», — пишет Бланшо^[5], цитируя Архилоха. В любом случае, когда мужчина позвал в «Ожидании забвении» женщину и она пришла к нему, зов и ответ вторглись, похоже, на территорию друг друга, дабы вступить в отношение, которое кажется подобным обсуждавшемуся нами ранее отношению начала и конца или терпения и нетерпения (одно есть другое): «Он позвал ее, она пришла. Пришла по зову, призывая своим приходом его». Приходит зов, приход зовет; зов зовет в первый раз только позже, в ответ, который пришел уже раньше, в зове. Зов и ответ, обращение и отклик слиты, кажется, в единый момент, каковой, однако, предшествует и следует… этому. Это: иначе говоря, единственный момент, который это оставило позади и который лежит еще впереди; средоточие или место встречи, от которого это отклоняется и обратно к которому вновь тем самым обращается, говоря, говоря это. «Она утратила центр, и у нее перед глазами все кружилось…»

Центральная точка

Время от времени в «Ожидании забвении», в разговоре мужчины и женщины, она говорит ему: «Я бы хотела с вами поговорить. Сделайте так, чтобы я могла с вами говорить»^[6].

Когда вы слышите, как другая просит вас ее слушать, чтобы она могла говорить, — когда вы слышите, как она просит вас слушать то, что она не может сказать, пока вы ее не убедите, что вы ее слышите, — как на это ответить? Из такой мольбы ничего не следует. Значит, вы должны вести. И вот в «Ожидании забвении», словно Орфей Эвридику, мужчина ведет женщину: «Ему надо было ей предшествовать и идти вперед безо всякой уверенности, что она за ним когда-нибудь последует». И в то же время, однако, следует именно он, ибо он идет после и в ответ на нее — в ответ на речь, которой он еще не слышал, но которую должен повторять, словно возвращаясь по следам чужака на не тронутой следами протяженности. «Речь, которую нужно повторять, прежде чем ее услышишь, — читаем мы, — ропот без следа, за которым он следует, блуждающий нигде, пребывающий повсюду».