Изменить стиль страницы

В Париже она демонстрирует разнообразие своих талантов в «Пиратах саванны». Она галопом выезжала на сцену в трико телесного цвета и т. д. Дюма явится аплодировать ей в Гэте, придет поздравлять ее за кулисы, а она на американский манер бросится к нему на шею и расцелует. Они афишируют свою связь. Дюма-сыну это не слишком нравится, он пеняет отцу, Александр возражает: «Несмотря на свой преклонный возраст, я нашел Маргариту, для которой играю роль твоего Армана Дюваля». Справедливый намек на «Даму с камелиями». В один из редких своих визитов к отцу Дюма-сын застает его в рабочем кабинете, он увлеченно пишет, а колени его оседлала Ада, репетиция может ведь происходить и без костюмов; наконец-то приоткрылась нам завеса над тайной литературного творчества: теперь понятно, почему у «Прусского террора» столь бодрый ритм. В ужасе младший Дюма бежит.

Обнявшись, они позируют фотографу Льеберу. Существует несколько снимков. Александр то в сюртуке, то в одной рубашке, Ада же запечатлена с обнаженными руками, приоткрыта и ножка, однако, не более, чем на сцене. Свои снимки Льебер напечатал в виде почтовых открыток, разумеется, с согласия Александра, который был должен ему небольшую сумму денег. Вполне безобидное история почему-то провоцирует возмущение почти викторианской общественной морали. Дети Дюма задыхаются от ярости. Мари обегает все магазины, чтобы изъять фотографии из продажи. Младший Дюма терзает Александра, который в конце концов вынужден уступить и возбудить дело против Льебера. Ему отказывают в иске, он выкупает негативы, тем дело и кончается. Осталось письмо, адресованное Дюма-сыну все понимающей Жорж Санд, которая, само собой разумеется, в жизни не была причастна ни к одному скандалу: «Как вам, должно быть, неприятна вся эта история с фотографиями! Но ничего не поделаешь! С возрастом обнаруживаются печальные последствия богемного образа жизни. Какая жалость!» Остались также сии возвышенные стихи молодого Верлена, предвестники его «Галантных празднеств» 1869:

С мисс Адой рядом дядя Том.
Какое зрелище, о Боже!
Фотограф тронулся умом:
С мисс Адой рядом дядя Том.
Мисс может гарцевать верхом,
А дядя Том, увы, не может.
С мисс Адой рядом дядя Том,
Какое зрелище, О Боже!

Ада должна уехать на гастроли. В Австрию, потом снова в Англию, в июле 1868 они встречаются с Александром в Гавре. Опять прощание: Александр должен остаться в Гавре, чтобы прочесть несколько публичных лекций, она же — вернуться в Париж, где возобновляют «Пиратов саванны». Однако, едва приехав, она заболела и 10 августа умерла от острого перитонита. На Пер-Лашез ее провожали лишь грумы, горничная, несколько актеров и ее любимая лошадь.

Любовь к Аде, весь предшествующий ее смерти год вернули Александру утраченные силы. В июне по случаю возобновления «Эрнани» Александр пишет в газетах все самое лучшее об этой пьесе, Гюго горячо его благодарит. 5 октября настает черед «Антони»: его возобновляют в Театре Клюни. Публика в зале молода и полна энтузиазма, пятьсот человек после спектакля провожает Александра до экипажа. И вот он уже снова мечтает об Историческом театре, рискуя скомпрометировать себя перед властями. Он пишет Наполеону Малому[178], что готов при минимальных затратах спасти гибнущий Императорский театр Принца: «<…> Сир, я беру на себя обязательства написать и поставить, израсходовав от 30 до 40 000 франков, пьесу большого стиля (эти 30 или 40 000 тысяч франков как раз и пойдут на постановку) либо о Республике, либо об Империи, и все это, руководствуясь тем патриотическим чувством, которое имел честь выразить Вашему Величеству в своем последнем письме. [Александр как будто бы информировал тогда короля о выходе «Прусского террора», и Наполеон подписался на «La Situation», газету, в которой печатался этот роман.] Его Величество соблаговолит увидеть спектакль, и если он понравится, выделит народному Одеону субсидию в сто тысяч франков.

Этот театр, Сир, будет театром литературы, и, более того, точки зрения окраинного люда.

Сир, позвольте попытать счастья в этом последнем усилии вернуть жизнь усопшему, чья смерть неизбежна, а жизнь может быть полезной. Поручите мне именем Цезаря сказать Лазарю: Встань! и он восстанет достойным Франции и Вас.

Теперь, Сир, пусть рассудит Ваше Величество; я же готов утверждать, что мой сценический опыт, патриотизм и добрая воля, подкрепленные 30 или 40 тысячами франков Вашего Величества, сотворят чудо.

Убежден, что, если бы я попросил их для себя в награду за долгую литературную борьбу, которую я вел, вы бы мне не отказали. Не откажите же Театру, который носит имя Вашего Сына, и это принесет им обоим счастье.

Имею честь являться с вашего соизволения

Автора Цезаря

Нижайшим собратом». Наполеон Малый менее чувствителен к лести, нежели король-груша. Или еще скупее его. Пусть так, Александр не прекращает стараний. Когда умер «Мушкетер», он в феврале 1868 создает «Д’Артаньяна» и заполняет выходящую через день газету беседами о табаке, бешеных собаках, Кине, династии Валуа или обществе любителей пряностей. Поскольку это ни у кого не вызывает энтузиазма, газета через пять месяцев перестает выходить, и Александр моментально начинает издавать ей на смену Театральную газету, еженедельник, который продержался не намного дольше. По мотивам своего романа «Мадам де Шамблей» он пишет драму в память об Эмме Маннури-Лакур еще до кончины Ады Менкен. Пьеса проваливается весной, но осенью возобновляется и имеет большой успех. В июне он едет в Гавр по случаю промышленной и морской выставки. Лекции его привлекают массу людей, и он читает их также в Шербуре, Кане, Дьеппе. Эмилия Кордье живет в районе, где некий Эдвард делает ей ребенка за ребенком. Александр увиделся со своей восьмилетней дочерью. Ада возвращается из Англии, короче говоря, полное счастье. Через два месяца после смерти Ады настает очередь Лауры Лабе. Александр так с ней и не повидался. Четырьмя годами раньше в момент своей женитьбы младший Дюма побуждал родителей урегулировать, наконец, их отношения[179]. Достойная старая дама мило улыбнулась: «Мне уже за семьдесят и вечно нездоровится; живу я скромно с одной-единственной служанкой. Г-н Дюма перевернет вверх дном мою маленькую квартирку».

Зима была тяжелой. Снова долги, заемы, ростовщики, судебные исполнители. Всех слуг он уволил, за исключением кухарки Мари и верного Василия, а мебель, картины, безделушки продал. Необходимость прибегать к услугам проституток в качестве стимулятора интеллектуальной деятельности финансовой стабилизации не способствовала. «Подружки» округляли свой гонорар, опустошая ящики. «Хоть бы одну монетку в двадцать франков мне оставили!» — жаловался он Матильде Шоу, посмеиваясь. Однажды она застала его в кабинете совершенно больным. «Как ты кстати! — сказал он. — Я нездоров; мне нужен мой отвар, а дозваться никого не могу… Бросили меня одного… И подумать только, что мне надо ехать в гости!.. Будь добра, посмотри в ящиках моего комода, не найдется ли там сорочки и белого галстука». Она нашла лишь две неглаженные ночные рубашки и побежала по магазинам, но ни в одном не оказалось вещей такого гигантского размера. Наконец, под вывеской «Рубашки для Геркулеса» она обнаружила белый пластрон в красную крапинку. Лишь Александр способен был надеть подобное художественное изделие. Со своей светской вечеринки он вернулся веселым: «Они приняли это за намек на мою дружбу с Гарибальди».

Здоровье его ухудшалось. Хронический ларингит, вечно затекшие ноги, живот «раздулся до такой степени, что, казалось, у него начинается водянка», — отмечает Ферри, приступы неудержимой сонливости, руки дрожат, и он уже не может писать. Инсценировку первой трети «Белых и Голубых» он диктует своему новому секретарю Виктору Леклеру в то самое время, когда в начале 1869 года возрождается республиканская партия. «Либеральная» империя отменила необходимость предварительного разрешения для прессы, и оппозиционные газеты процветают[180]. Самый большой тираж у «La Lanterne», сатирического еженедельника Рошфора, испытанного бонапартиста, написавшего: «Я выбираю Наполеона II, это мое право. Какое правление, друзья мои, какое правление! Никаких контрибуций, никаких бессмысленных войн, ни разорительных цивильных листов, ни министров, совмещающих по пять-шесть должностей!» В подобной ситуации премьера «Белых и Синих» 10 марта в Шатле, где кричали «Да здравствует Республика!», где пели Марсельезу, запрещенную с момента провозглашения Империи, не могла не закончиться триумфом.

вернуться

178

Alexandre Dumas et son oeuvre, opus cite, pp. 471–473.

вернуться

179

les Trois Dumas, opus cite, p. 364.

вернуться

180

Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 29, p. 3677.