«Мушкетер» не стал ожидаемым «золотым дном». К тому же Александру надоело писать туда каждый день статьи, газета перестала его интересовать и он оставляет ее на попечение Ксавье де Монтепена. С этого момента «Мушкетер» начинает хиреть, пока не умрет своей смертью в начале 1857 года. Теперь у Александра слишком много свободного времени, тем более, что в мае 1856-го он закончит «Графиню де Шарни», а тысяч страниц «Парижских могикан» будет явно недостаточно, чтобы занять его целиком. Он приступает к работе над «Королевой на засове», комедией на основе запрещенной цензурой «Юности Людовика XV», плюс, в конце года, — над двумя драмами в соавторстве, но все это дело нескольких недель, а ему бы хотелось снова приняться за романы. Только вот незадача: «однажды обнаружилось, что голова моя совершенно пуста.

Воображение… — какая неосторожность! случилось мне глубоко заснуть предшествующей ночью! — и воображение, воспользовавшись моим сном, улизнуло <…>. И что же мне, известному воришке, оставалось делать? Я вспомнил историю из «Зайца моего дедушки», рассказанную мне Шервилем однажды вечером, когда он приехал из Сен-Юбера, и пересказал ее на свой лад.

Ей-богу, набралось на целый том»[137]. Когда Александр жил в Брюсселе, Шервиль и Гетцель пригласили его на охоту. Но он был слишком занят и не смог поехать с ними. Вернувшись, Шервиль рассказал ему фантастическую историю о гигантском зайце, поведанную ему трактирщиком, у которого они с Гетцелем обедали. Таким образом, не Шервиль автор этой прекрасной сказки, и непонятно, почему же Александр опасается «протеста Шервиля <…>. Спустя пять-шесть дней после появления последней части фельетона [март 1856], я получаю письмо с бельгийской маркой.

Тотчас узнаю почерк Шервиля, и дрожь пробежала по моему телу.

— Так и есть, — говорю, — за преступлением всегда следует наказание».

Ничуть не бывало! Шервиль, напротив, рад, что Александр использовал его историю, и в доказательство посылает ему отдельной почтой материал для следующего тома. Приходит рукопись. «Называлась она «Охотник на водоплавающую дичь»; в слове дичь не хватало мягкого знака; я поставил.

Вот и все, что внес я в этот труд. Сознайтесь, дорогие читатели, что невозможно быть более скромным, чем ты есть». И в следующем же году книга выйдет за подписью Александра. На самом деле, все обстояло несколько иначе. Александр отлично был знаком в Брюсселе с Гаспаром Жоржем де Пеку, маркизом де Шервилем, большим знатоком охоты на волков[138], приехавшим в Бельгию в поисках работы вместе со своей любовницей, актрисой по имени Констанция Давеней. В 1853 году он становится директором театра Водевиль, где была осуществлена постановка «Молодости Людовика XIV», запрещенной во Франции. Дела идут неважно, и он оказывается в долгах. Гетцель, которому он должен, предлагает ему написать свою автобиографию «Мемуары слишком послушного мальчика» и дает их прочесть Александру. Слишком послушный мальчик — возможно, но уж точно, что достаточно несчастный малый, напоминающий Маке, но не столь профессиональный, с низкой работоспособностью и без всякой способности находить интересные сюжеты. Александр не получит от него ни единого.

Лучше всего рассчитывать лишь на самого себя. Тем более, что перебои со вдохновением у Александра весьма относительны, так что его литературные собратья во все времена не перестают ему завидовать лютой завистью.

В пятьдесят четыре года, когда уже проделана необъятная работа, он пытается вывести ее общую формулу: «С момента, когда впервые взяли мы в руки перо — тому уж вскоре тридцать лет, — сосредоточивалась ли наша мысль на драме, или же охватывала роман, всегда мы видели перед собой двойную цель: просвещать и развлекать.

Но прежде всего — просвещать; ибо развлечение для нас — лишь маска просвещения.

Преуспели мы в этом? Нам кажется, что да.

Рассказами своими, всегда привязанными к определенному времени, нам удалось охватить огромный период: между «Графиней де Солсбери» и «Графом Монте-Кристо» уместилось пять с половиной веков.

Ну так вот, мы полагаем, что об этих пяти с половиной веках мы преподали Франции столько исторических уроков, как ни один историк»[139]. Это размышление сразу же уточняется и развивается: «Вполне возможно, что те, кто читает каждую из наших книг порознь, удивлены нашим настойчивым вниманием к деталям, которые кажутся иногда слишком подробными для отдельно взятой книги.

Но дело в том, что мы не пишем отдельно взятых книг; как уже было сказано, мы заполняем или же пытаемся заполнить огромное пространство.

Для нас присутствие персонажей не ограничивается их появлением в книгах: тот, кого вы видите адъютантом в одном произведении, в другом оказывается уже королем, а в третьем его ссылают и расстреливают». Вот кого это напоминает: «Бальзак создал большой и прекрасный столикий труд, озаглавленный «Человеческая комедия».

Наш собственный труд, начатый с ним одновременно, но, как мы считаем, еще не завершенный, можно было бы назвать «Драма Франции».

Это осознание своих трудов как единого целого позволяет ему внимательнее отнестись к еще не затронутым в его творчестве историческим периодам. «Графиню де Шарни» он оставляет в период Террора, но собирается продолжить историю через Директорию, Консулат, до «момента, когда Наполеон становится Бонапартом». Это новое плавание по романическим волнам как будто бы совпадает с началом его связи, о которой практически ничего не известно, с Мари де Фернан, именовавшей себя Виктором Персевалем. Ни хрупкая и скорбная Изабелла, только что потерявшая ребенка и нуждающаяся в его постоянном присмотре, ни скорбная и хрупкая Эмма Маннури-Лакур, не оправившаяся от своих преждевременных родов и нуждавшаяся скорее в том, чтобы ей перевязали эпистолярные и поэтические трубы, не могли более служить ему интеллектуальными стимуляторами. Виктору Персевалю был двадцать один год, явилась она из родной своей Биггории с длинными зубами и с целой кучей переводов с английского. Ей страшно повезло с Александром, который разом принял все ее тексты и самую переводчицу — новую любовь, способную вдохнуть жизнь в творческий карбюратор. Поэтому, стоило издателю «Journal pour tous» Жюлю Симону заикнуться о новом романе, как Александр рассказал ему о готовом замысле «Рене из Аргонна», истории волонтера 1792 года. «Действие происходило в 1791–1793 годах, и первая глава начиналась в Варенне, в вечер ареста короля.

Но только <…> есть одна вещь, которую я совершенно не способен сделать: книга или драма о местах, которых я не видел <…>, и, разумеется, я гораздо больше времени потерял, изучая Иерусалим или Коринф на расстоянии, чем если бы сам туда поехал». Итак, 19 июня 1856 года он отбывает в Варенн вместе с Полем Бокажем. Изучив местность, проведя расследование и опросив очевидцев, он по возвращении в Париж считал себя вполне готовым приступить к роману. Однако дело не двигалось, и он решил, что пребывание за городом благоприятно воздействует на творческий процесс. Он едет к сыну в Сент-Ассиз, неподалеку от Мелёна. Опять ни с места! «Я находил утешение в устных рассказах». Можно предположить, что зеленые глаза русской красавицы, подруги младшего Дюма, вернули все же ему утраченный пыл. «Случаю было угодно, чтобы я рассказал один из них, услышанный мною от Нодье: то была история четверых молодых людей, примкнувших к отрядам Иегу и позже казненных в Бург-ан-Бресс». Младший Дюма советует ему оставить «Рене из Аргонна» и заняться этим роялистским заговором конца Директории. Александр ничего не имеет против, тем более, что сын подает ему идею двух персонажей — английского лорда и французского капитана, храброго до самопожертвования, как Генерал, с той, однако, разницей, что храбрость деда младшего Дюма не распространялась на готовность подвергнуться кастрации. Александр снова уезжает, на этот раз в Бург-ан-Бресс, где снова расспрашивает очевидцев, и к концу года готовы «Соратники Иегу», еще одна прекрасная книга. Тем не менее путешествие с Полем Бокажем было не напрасным. Александру оно послужит пищей для «Вареннской дороги», исторического исследования, вышедшего в 1858-м, и для романа «Волонтер 92-го, или Рене Бессон, свидетель Революции». Последний, к сожалению, не был доведен до конца, но написанные четыреста страниц много обещали.