Был ли Александр знаком с какими-нибудь текстами из «Toledoth Yeshuh» или это просто совпадение? Возможно, что и был, ибо знания его огромны, он близко знаком с известным эрудитом и директором библиотеки Арсенала Полем Лакруа, а также мог получить один или несколько текстов от Эдгара Кине, атеиста и специалиста по истории религий. Так или иначе «Вечному жиду литературы» вскоре суждено повторить проклятую судьбу Исаака Лакедема. Империя провозглашена 2 декабря 1852 года. Роман начинает печататься в «Constitutionnel» через восемь дней после этого. В середине января газета предупреждает своих читателей, что «чувство приличия» вынуждает ее опустить всю историю Иисуса Христа. Кампания в печати против Александра, и «l’Univers» разве что впрямую не называет его евреем-богоубийцей: «В бесчестной профанации, которую позволил себе г-н Дюма, более всего удручает не скандальность, не безбожие и даже не святотатство, но глупость автора, выражение идиотического удовлетворения и простодушие, с которым он оскверняет вечную и восхитительную истину». Александр устремляется в Париж, куда уже несколько раз ненадолго наезжал и в прошедшем году. Он просит Наполеона-Жозефа Бонапарта заступиться за него. Бывший депутат-монтаньяр и оппозиционер по отношению к своему кузену принцу-президенту, он по-прежнему занимает антиклерикальные позиции, хотя и является сторонником Империи и ее высшим должностным лицом. Он охотно соглашается поехать вместе с Александром к министру полиции Мопа. Но какая-либо сделка с цензурой оказывается совершенно невозможной. Труд разорен, крылья летающего сфинкса перебиты, и вслед за ним рухнул и Исаак, Александру понадобится время, чтобы подняться вновь.

Но порою срабатывает и еврейская солидарность, в особенности если в основе ее, как у Симона Гиршлера, лежит безграничное восхищение перед тем, кто, вместо того, чтобы бесконечно размышлять над писаниями других, тоннами производит их сам. И сей бывший секретарь в Историческом театре берет в свои руки все дела Александра в Париже. Он улаживает неприятности со счетами издателей, газет, театров, уговаривает подождать сто пятьдесят три официальных кредитора — от портного до виноторговца, от оружейника до цветочницы[119]. Он общается с банкирами, судьями, судебными исполнителями. И в апреле 1853 года добивается вполне достойного соглашения с кредиторами о том, что сорок пять процентов от авторских прав Александра на уже существующие и будущие произведения пойдет в уплату долгов, а пятьдесят пять останется у Александра. Следовательно, он может уже помышлять об окончательном возвращении в Париж. Поскольку дом в Брюсселе снят до 1855 года, он оставляет его Мари и семейству Парфе. Готовится грандиозный прощальный банкет для ссыльных республиканцев и бельгийских друзей, Александр встает у плиты. Ноэль Парфе приносит ему на кухню свою расходную книгу, он хочет, чтобы Александр проверил, честно ли он ее вел, и подтвердил это документально. Великий повар взял книгу и с громким хохотом бросил ее в печь:

«— Гляди, вон твой quitus».

В то самое время, когда Гюго «Возмездиями» открывает новую серию своих шедевров, можно ли применительно к Александру говорить о творческом спаде? Конечно, бонапартистский погром, жертвой которого пал «Исаак Лакедем», «труд всей жизни», ударил по нему сильно и больно. Более того, в списке пьес, запрещенных министром внутренних дел Персиньи, фигурирует и «Нельская башня». Однако в настоящий момент Александр не слишком озабочен борьбой за нее. Продолжения «Мемуаров» и «Графини де Шарни» хватило бы для славы писателя и в конце XX века. Публикация «Пастыря из Эшборна», одного из наименее удачных его романов, компенсируется, к счастью, в конце года выходом превосходной «Екатерины Блюм». Возвращение в театр с «Молодостью Людовика XIV», комедией о любви последнего к Марии де Манчини, племяннице Мазарини, как раз накануне его брака с Марией-Терезой Испанской[120]. Единодушное одобрение пьесы в Комеди-Франсез 30 августа, начало репетиций и обычная ревность актеров к ролям. Обойденные распределением некоторые из них пойдут наушничать государственному министру Фульду, что пьеса-де на самом деле сатира на недавний брак Наполеона Малого с Евгенией де Монтижо, графиней Тебской, что не так уж далеко от истины. Фульд требует кощунственную пьесу для чтения. Напрасно через жену Бадинге настаивает Александр на чистоте своих намерений: ни в коем случае не хотел он причинить ни малейшей боли Его Величеству, в противном случае он был бы «недостоин взять перо в руки.

Уважение и восхищение, которые еще со времен моего путешествия в Испанию испытываю я к графине Тебской, так велики и так искренни, что положение, кое назначило ей Провидение, каким бы высоким оно ни оказалось, не смогло ничего к этому добавить». Рукопись конфискована, пьеса запрещена. Поставят ее, и с огромным успехом, в Брюсселе в 1854-м. Напечатанная сначала в Бельгии, а потом уже во Франции, пьеса вышла с посвящением «Другу моему Ноэлю Парфе, бывшему представителю народа, в память о ссылке».

Враждебность стимулирует Александра. В целях экономии он предлагает Уссею использовать декорации к «Молодости Людовика XIV» для новой комедии «Молодость Людовика XV», которую он взялся написать за неделю. Администратор Комеди-Франсез соглашается, снова выплачивает гонорар, и Александр выигрывает свое пари… через четыре с половиной дня! Он не довольствуется тем, что меняет королевский порядковый номер, он полностью перерабатывает сюжет. Теперь он строится вокруг несостоявшемся браке между Людовиком XV и Марией Лещинской, которая тщательно оберегает целостность своей территории, запершись за семью замками в своей комнате, дабы засовы могли пасть ближе к развязке. Несмотря на совершенно безобидный характер подобного сюжета и восторженное одобрение пьесы в Комеди-Франсез 17 ноября, цензура свирепствует и на этот раз. Теперь уже Наполеон Малый лично участвует в этом, возможно, он увидел здесь новый намек на свою частную жизнь. Нимало не смутившись, Александр объявляет, что готов написать «Молодость Лозена». Бог троицу любит, Уссей, правда, несколько угомился платить Александру гонорар за гонораром без всякой для себя пользы. Новое гонение на Александра: по мере появления новых глав из «Мемуаров» они вымарываются все больше и больше. Теперь Жирарден, получив соответствующее предупреждение от цензора, ставит под сомнение вообще их публикацию в «la Presse». Это уже слишком, и Александр уже никогда не сможет примириться с этой Империей, как примирился он в свое время с Июльской монархией. До конца жизни он останется республиканцем, вдохновленный примером Гюго, популярности писаний которого он способствует и которого не перестает публично восхвалять. Кроме этой постоянной и почти незыблемой поддержки своего друга, оппозиция Александра режиму в меньшей степени представляет собой политическую борьбу, нежели салонное фрондерство. Даже Наполеон-Жозеф Бонапарт и его сестра Матильда улыбаются его остротам по поводу их кузена, его эпиграммам, которые делятся на разряды «дядюшка» и «племянник», где первый «брал столицы», а второй «наши капиталы сторицей». В крайнем случае они притворялись, что не слышат, когда Александр научно объясняет, что Наполеон Малый не является биологическим сыном Луи Бонапарта, который отрекся от него сразу по рождении, и что действительный отец его — голландский адмирал, любовник королевы Гортензии. Не достигая художественного уровня «Возмездий», это ужасное обвинение тем не менее достаточно сильно дискредитировало Вторую империю.

Но если ты Александр Великий, тебе уже мало быть создателем гигантского художественного полотна, многие составные которого приобрели бессмертие, ты ищешь еще и в реальности поле для вымысла. И конец 1853 года знаменуется началом необыкновенной авантюры — созданием «Мушкетера»[121], чисто литературной ежедневной газеты, расходившейся на протяжении трех лет в количестве десяти тысяч экземпляров, рекорд, невиданный во Франции. В основе — факт запрещения «Мемуаров». «Я собираюсь сделать газету, чтобы их [правителей] припереть к стенке, и посмотрим, сумеют ли они им [ «Мемуарам»] помешать», — пишет Александр — Гюго 5 ноября. Конечно, он собирался таким образом увеличить объем «Мемуаров» «от сорока до пятидесяти томов», но целью газеты был не только «самиздат». Конечно, он устал «от постоянных нападений врагов при отсутствии защиты друзей в газетах, принадлежащих другим людям», но думает прежде всего о собственной популярности. «Займемся мы главным образом критикой критиков, — заявляет он без обиняков. <…> И зададимся вопросом, происходят ли дурные речи от убеждений или из корысти. Если причина тому убеждения, то мы довольствуемся тем, что скажем хорошее об особе, о которой плохо говорят, если мы сами хорошо о ней думаем. В противном случае мы займемся критиканами и употребим свое перо в помощь слабому против сильного». Эта великолепная роль борца за справедливость, которая будет исполняться не вполне последовательно, иначе толкуется Ноэлем Парфе в письме к брату его Шарлю и некоторыми известными людьми, чьим мнением о «Мушкетере» интересовался Александр.