Вы представляете там всеобщий разум, так и скажите от имени всеобщего разума, который назначил вас своим представителем.

Скажите им, что они безрассудны, что предпринятая ими борьба — безумие. Как это так, в тот самый момент, когда народ, мудрый в своей силе, терпеливый в законопослушании одерживает — без шума, без бахвальства, без оскорблений — свою первую победу, когда эта первая победа закрепляет триумф разума над материей, пера над бумагой, мысли над машиной, как раз в этот момент народу говорят: «Ты ждешь восемь веков и думал, что дождался! Так подожди, народ, подожди еще…

Мы изменим закон, раз ты послушен закону».

Так что же, прошлое этих людей ничему не научило, и они никак не в состоянии предвидеть будущее? О, демократия, они, стало быть, не ведают, откуда ты пришла и куда идешь?

В тот день, когда на площади в Камбре некий человек воскликнул КОММУНА, то есть СВОБОДА, и человеку этому отрезали язык, за то что он, как свидетельствует Губер де Ножан, произнес это ненавистное слово, в тот день родилась демократия, родилась, как из пыли, брошенной в небо последним из Гракхов, родился Марий.

Так вот, капля крови — это начало, исток, невидимый иному взгляду, кроме взгляда поэта, философа или историка. Следуйте за его движением через века, и вы увидите, как постепенно он становится ручейком, потоком, рекой, озером и океаном.

Сегодня нас окружает океан. Заблуждение власти в том, что она полагает себя островом, тогда как она — лишь судно.

Ей кажется, что она одолеет океан. Нет, океан ее затопит; нет, океан ее разрушит; нет, океан ее снесет». И здесь тоже Александр опережает события на двадцать лет. И, кроме того, возникновение народа как сущности и происхождение демократии во Франции, о которых Александр почти в тех же выражениях уже высказывался в своей записке министру коммерции, не свидетельствует ли все это, что он внимательно ознакомился, например, с трудами Мишле о зарождении революционного движения?

Неизвестно, правда, в какой именно момент мог он это сделать, так как, хотя они и встречались на протяжении определенного времени, объем свалившейся на Александра в 1850 году работы так велик, что трудно себе это представить. Кроме пяти премьер в Историческом театре плюс еще двух в других театрах, ладно, пусть в соавторстве, но он написал и в одиночку два исторических романа — вполне достойную «Голубку» и превосходный «Черный тюльпан», опубликованный в «le Siecle», потом еще два современных — в газете Гюго «l’Evenement». События «Адской щели» и «Бог располагает» связаны друг с другом и начинаются в Германии при Наполеоне, включают революции 1830-го, в которой участвует Самюел Жебб, один из героев, находящийся тогда во Франции. За несколько дней до обнародования провоцирующих указов Самюел присутствует на ужине у банкира, «популярного среди буржуазии», в котором нетрудно узнать Лаффита. Среди гостей и «заурядный адвокат-журналист-историк, без умолку болтающий, с голосом пронзительным и надсадным, раздирающим уши соседей. Болтает он о чем придется — о себе, о своей статье в утреннем номере «National», об Истории, в которой он пытается низвести до собственного уровня великих персонажей 1789 года». Увы, Александр не подписывает никаким именем этот веселенький портрет, и остается лишь догадываться, какого карлика он мог иметь в виду.

В обширной продукции 1850-го и в отступлении от темы мы чуть было не забыли об «Анж Питу», третьем романе революционного цикла, одном из последних, написанных в соавторстве с Маке, и где содержится так много воспоминаний Александра о его юности в Виллер-Котре. План романа был уже готов, когда в июне депутаты принимают новый реакционный закон. На сей раз Наполеон Малый намерен заткнуть рот республиканской прессе. Рассылка, расклейка и уличная продажа газет отныне целиком зависит от разрешения префектуры. Сумма залога увеличена. Введен гербовый сбор, от которого освобождены лишь фельетоны, носящие характер исторического исследования, для обычных же романов с продолжением установлена такса один сантим с экземпляра, что составляет, например, для «Presse» с ее тиражом в сорок тысяч совершенно разорительный налог в четыреста франков за день. Жирарден тотчас же по-своему реагирует на нововведение: «Мне нужно, чтобы объем «Анж Питу» был не больше полутома, вместо шести томов, и не превышал десяти глав, вместо ста. Выходите из положения, как можете, и сокращайте сами, если не хотите, чтобы сократил я»[99]. Вполне логично, что за этим следует письмо Александра к Маке: «Я один закончу «Анж Питу», над которым ввиду грядущих сокращений нет никакого смысла работать вдвоем»[100]. В самом деле, глупо было привлекать двух человек, чтобы через несколько недель высидеть единственный роман в пятьсот страниц.

Сотрудничество с Маке постепенно себя исчерпало. Под гнетом своего финансового разорения Александр перестает соблюдать взятые на себя в отношении Маке обязательства. Добросовестный Маке с этим не согласен и хочет, чтобы ему возместили недоплаченное жалованье — пустячок в сто тысяч франков[101]. Как это нередко бывает, нечистая совесть порождает несправедливость, и Александр дискредитирует вклад своего сотрудника в общее дело. Маке жалуется на это Полю Лакруа в трогательном письме, полном достоинства и понимания: «Почему он повторяет повсюду, что работа моя ему не приносит никакой пользы, что он прекрасно может без меня обойтись, почему вынуждает меня действительно делать то, о чем он говорит, и ради защиты моей репутации рисковать всерьез повредить его собственной, поскольку существует неоспоримый факт, что, уходя от него, я, естественно, унесу и все, что ему принес. Разумеется, лишившись его, я многое теряю, но и он потеряет, расставшись со мной.

Несмотря ни на что, я испытываю к нему чувство дружбы и никогда не упущу случая это ему доказать. И пусть отныне он строит наши взаимоотношения на трезвости, рассудочности, нерушимости, пусть урежет мои доходы, но пусть все же принимает их в расчет. И пусть не забывает о реальной доле репутации в этом деле. На это я более всего полагаюсь». Лакруа служит посредником. Александр тронут, он предлагает Маке две трети авторских прав, вместо половины, на совместные произведения и возврат вознаграждения (немалого!) за те пьесы, в которых он участия не принимал. Но этого явно недостаточно, чтобы полностью рассчитаться с долгом. И на следующий год союз их распадется. В 1858-м Маке прибегнет к правосудию, требуя признания своего соавторства в написании книг, от которых он отказался в письме 1845-го, в иске ему будет отказано, ссора продолжится. Маке много еще чего успеет написать, один или в соавторстве с другими, и умрет богатым владельцем замка в 1886 году.

Лето 1850-го. Наполеон Малый предпринимает серию поездок по провинции. Он не может быть переизбран в 1852-м и поэтому ратует за пересмотр Конституции в целях продления своих полномочий, восемьдесят департаментских советов в провинции должны дать на это свое согласие. Его клака и его полиция первыми начинают вопить «Да здравствует Император!», и этот вопль откликнется и в некоторых частях армии. 18 августа умирает Бальзак, и Александр присутствует на его похоронах 21-го, но «это не был ни друг, ни брат, скорее, соперник, почти враг». Однако даже если он не слишком любил человека, творчеством его он восхищался, уготовив его книгам почетное место в той идеальной библиотеке, которую он взял бы с собой, отправляясь в одиночное кругосветное путешествие[102]. Через пять дней после Бальзака настала очередь короля-груши. Александр счел необходимым присутствовать при погребении и отбывает в Англию. Конечно, его бывший хозяин позволил себе в его адрес несколько «грубых окриков», из-за того что он слишком сильно любил Фердинанда, но вместе с тем Александр не забыл, сколь определяющей была роль короля-груши в его театральном восхождении, и как заласкал его король в конце своего правления. Он только недооценил результаты смены его политического курса. Братья Фердинанда не могут ему простить новой приверженности к идеям республики, пришедшей на смену идеям конституционной монархии и регентства. Хуже того, он поддержал кандидатуру Наполеона Малого и как будто бы не намерен препятствовать его переизбранию через два года, в то время как орлеанисты намереваются выдвинуть на будущих президентских выборах кандидатуру принца Жуанвильского[103]. Встретив в Клермоне ледяной прием даже со стороны своего старого друга доктора Паскье, Александр вполне сухо отослан к своим писательским занятиям. Отныне он станет писать, что всегда служил мишенью для враждебности того, кого несколькими годами раньше вывел в роли высшего судии, неподкупного и сострадающего.