Активная бабушка «божий одуванчик» всегда стремилась быть в гуще событий, чем иногда приводила в неистовство плохо затаённого гнева трудящейся части коммунального сообщества. Трудящиеся члены, пребывающие с раннего утра в состоянии невыспатого до конца раздражения жизнью, то и дело натыкались на бабулю в разных концах площади общего пользования и говорили вслух много разных не соответствующих реально-радостной советской действительности слов. Приблизительно такая же картина наблюдалась и вечером, когда уставшие от созидательного труда труженики уныло приплетались на место своего коммунального сосуществования и вновь везде натыкались на старушку. Хитрой старушенции только этого было и надо. Простого искреннего общения ждала она от этих людей. И люди всегда оправдывали её ожидания. А куда им было деваться? Тогда ведь всем старикам полагался почёт. В те же утомительные часы, когда трудящиеся, натужно сопя, подтаскивали страну к коммунизму, бабуся, в стремлении не допустить бесполезного прожигания остатков своей жизни, всякий раз заступала на поочередное дежурство у каждого из загромождающих места общего пользования соседских холодильников. (Надо заметить, что своего холодильника у бабуси не было, так как она предпочитала употреблять в пищу только свежие продукты, которые каждый день покупала в магазине, находящемся непосредственно за стеной её комнаты, а несъеденные остатки, по блокадной привычке, хранила на чёрный день между толстыми оконными рамами).

Бабуся подолгу выстаивала у каждого холодильника с доставшимся ей по наследству от мужа спортивным секундомером. Муж у бабуси был известным когда-то всему Ленинграду бегуном-марафонцем. В один из солнечных послевоенных дней он вышел на старт ежегодного пробега Ленинград-Москва и с тех давних пор его никто и нигде больше не видел. Вернее, некоторые из оставшихся в живых очевидцев видели как он стартовал. Кто-то даже утверждал, что до сих пор помнит его бегущим в районе Верхнего Волочка, но вот среди финишировавших бабулькиного мужа-бегуна зафиксировано не было. Странная какая-то вышла история для того ясного времени. Это сейчас вполне понятно, что марафонца умыкнули с трассы пролетающие мимо инопланетяне — такие выносливые и быстрые в своих перемещениях люди им наверняка были нужны для опытов. Но тогда такой возможности никто не мог позволить себе допустить — в те ведь абсолютно дикие и совсем ещё непросвещенные времена никто не слышал даже о Бермудском треугольнике и, поэтому все знавшие пропавшего сразу же забили тревогу и объявили марафонца в розыск. Розыски ни к чему не привели. Кто-то предположил что спортсмен временно остановился, чтобы немного отдохнуть в гостях у какой-то несознательной бабы, проживающей в подмосковном Клину. Некоторые утверждали что даже видели этого героя спорта, только не в Клину, а в Торжке. Но видели его, опять же, с какой-то неспортивного сложения бабой. При этом, якобы эта баба несла уставшего марафонца на руках, а на рыхлой морде её опухшего от страсти лица застыла гримаса не скрываемой похоти. Услышав эту чушь кто-то, видимо, сгоряча упомянул тогда, о каких-то пошлых и неуместных совершенно в этом деле алиментах и тем самым слегка опорочил светлый облик невольного путешественника по необъятным просторам вселенной. Но бабулька, надо отдать ей должное, собственноязычно пресекла тогда все эти подлые слухи на корню и, гордо храня в памяти непорочный облик убегающего в необозримую даль мужа, продолжала бороться за наступление светлой жизни в отдельно взятой стране, водиночку воспитывая дочь без вести пропавшего марафонца.

И вот на склоне своей жизни, с достоинством преодолев почти все трудности, выпавшие ей на нелёгком жизненном пути, бабуся по-прежнему продолжала приносить пользу людям и, вооружившись дорогим только её сердцу секундомером, тщательно хронометрировала время работы каждого из холодильников, а затем аккуратно записывала результаты измерений в пожелтевшую ученическую тетрадь, оставшуюся со времён школьной учебы недавно вышедшей на пенсию дочери. В результате, произведя нехитрые вычисления, бабуся, с достаточной для практики точностью, всегда могла чётко определить, какой из соседских холодильников, подключенных к общему счётчику, и насколько «скушал» за сегодняшний день большее количество электрических киловатт. Киловатты тут же переводились бабусей в денежное выражение. А дальше всё было ещё проще. Дальше оставалось только сложение и вычитание, и процесс наконец завершался. Завершался вычислением конечных сумм штрафных санкций. Санкции, по бабушкиным замыслам, должны были быть наложены на тех прохиндеев, кто сознательно выкручивал регуляторы холода в своих агрегатах в максимальное положение, дабы поживится халявным холодком за чужой счёт. Движимая врожденным и усиленным правильным советским воспитанием чувством справедливости, бабуся всякий раз подробно докладывала о результатах проделанной ею за день работы постепенно стягивающемуся к месту своего проживания трудовому люду. Некоторой части этого люда результаты бабкиных исследований доставляли истинное наслаждение. Эта часть довольно щурилась с плотоядной улыбкой на алчных устах и потирала готовые к приему денежных знаков руки. Другая же часть была сильно возмущена бабкиными изысканиями и ставила их результаты под большое сомнение. Случались даже попытки обратиться в советский, самый гуманный в мире суд с целью найти защиту для тайны частной жизни граждан, но всё как всегда заканчивалось взаимной ссорой, иногда переходящей в беззлобное соседское мордобитие, сопровождаемое немногословной в ненормативности своей лексикой. смотря на требуемый со стороны строгих советских законов почёт, часто доставалось «на орехи» и заслуженной бабусе. Эти мелкие неприятности она переносила со свойственным настоящим советским людям стоицизмом и буквально с раннего утра, когда где-то за Невой ещё только начинало вставать солнце, неугомонная бабуся, слегка поскрипывая загипсованными конечностями, вновь возобновляла свою подрывную деятельность внутри и без того шаткого комунально-вынужденного сообщества.

Слесарь-инструментальщик с прославленного трудовыми подвигами Обуховского завода с года на год ожидал получения отдельной квартиры. При получении квартиры слесарь мечтал врезать в дверь каждой комнаты по замку, выдать каждому члену семьи по ключу и установить график посещения жильцами отхожих и других мест общего пользования. При этом слесарь мечтал составить график таким образом, чтобы не видеть домочадцев годами. Однако ожидание квартиры длилось уже пятнадцатый год, и нервная система слесаря была истощена до предела. Слесарь раздражался по каждому поводу, а когда повода не было, его начинал раздражать сам факт отсутствия повода. Пребывая в раздраженном состоянии, слесарь обычно громко сквернословил в общественных местах. Это беспардонное слесарево поведение обычно глубоко возмущало окружавших его правильно воспитанных ленинградских граждан и те били его по лицу. Впрочем, иногда возмущённые из-за своего воспитания граждане вспоминали, что избиение раздражительных пролетариев противоречит социалистической законности, и вызывали милицию. Но пока милиция ехала на осквернённое слесарем место, граждане плевали на своё воспитание и всё равно били пролетария по лицу. В конце концов, эти ежедневные избиения с приводами в милицию сильно надоели слесарю, и он решил объявить войну своей раздражительности. И, как говорят в современных голливудских фильмах, — он сделал это. Объявив по всем правилам дипломатической науки войну своей мучительнице, слесарь каждый вечер, уже на вполне законных основаниях пытался утопить эту мерзавку в дешевом вине. Но эта шельма тонуть никак не хотела и, выпорхнув, словно джин из очередной выпитой слесарем бутылки, тут же вцеплялась в жиденькие волосёнки его хромоногой жены. Слесарева жена в такие минуты принималась суетливо перемещаться по комнате амплитудней, чем это было обычно, припадая на укороченную ногу. Во время своих утиных перемещений эта и без того шумная и дурная баба истошно распространяла не отпускающее её мужнино раздражение, на все близлежащие окрестности. В течение всего периода пребывания в истошном раздражении она никогда не ленилась зверски избивать не рассчитавшего свои способности к усвоению алкоголя слесаря. Вскоре слесарю надоело и это. Дабы избежать подобных оскорблений действием в дальнейшем, слесарь стал пускаться на различные хитрости и изобретать всяческие уловки. Для их описания потребуется отдельная книга. Может быть, она и будет когда-то и кем-то написана. Хотелось бы. Это был бы мировой бестселлер. Здесь же приведем лишь один из многих тысяч изобретённых слесарем приёмов борьбы с раздражительностью при полном или же частичном уклонении от следующих за борьбой проявлений болезненной укоризны. Суть приёма состояла в следующем. В выходной день слесарь тайком от жены закупал бутылки с хмельным напитком, называемом в народе «бормотенью» (иногда этот напиток в народе называли ещё и «шмурдилой»), и прятал их в промежутке между двойными входными дверями. В этом промежутке члены коммунального сообщества хранили всякую хрень, которую им стыдно было занести в жилую комнату. Каждый из членов хранил свою хрень на специально выделенной ему общим собранием жильцов полочке. Вот на такую полочку и прятал слесарь бутылки с хмельным плодово-выгодным напитком. Покупать другие хмельные напитки без катастрофического ущерба для бюджета семьи этому трудовому элементу было не по карману. Эту трогательную бережливость пролетариата когда-то заметил наш великий бард и отметил в своей песне: «Мои друзья хоть не в «болонии», зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии, хоть по утрам, да на свои…».